Марина Ахмедова - Дом слепых
В глазах Эния разорвались молнии. Стало темнеть. Темнота прорывалась синими и красными разрядами. Эний посмотрел вниз, там была Земля – гладкая с высоты, как два слога того слова, которое он кричал, не переставая.
Он увидел огромную сумку, которая висела над его планетой. Большую, похожую на авоську. Ее дно порвалось, и из сумки вниз стекали черные кляксы.
Эний дернулся в сторону, но из сумки высунулась темная, сотканная из тени рука, схватила его, и мальчик оказался внутри. Он широко раскрыл глаза. На него мчались БТРы. Над головой пролетали самолеты и сбрасывали вниз свистящие снопы огня. Эний заголосил еще сильней. Ему хотелось увидеть Великого Раба, и он увидел его. Великий Раб размножился и вылетал из огромной топки вверх головой, на которой по-прежнему сидела белая плоская шапочка. Великих Рабов было много, и они летели вверх из огня, голося, а люди в загнутых фуражках подбрасывали угля в топку, не ведая, что они и Великие Рабы – клетки одного организма. Эний протянул к Великим Рабам руки, но глаза тех были уже закрыты, они не видели Эния. Люди в фуражках кричали, и из их ртов вылетало слово в форме креста с загнутыми краями. Эний так и не смог понять, было ли то слово тоже послано Творцом. В своем теперь уже падении он достиг дна сумки и догадался, что та – переполнившаяся копилка людских страданий.
Эний полетел дальше – вниз, вниз. Холод охватил его ноги. Энию показалось, будто к ногам подвесили две огромные сосульки. Голову разрывало от собственного крика. Ударившись о землю, Эний замолчал. Он широко раскрыл глаза, но ничего не увидел. Вокруг расстилалась знакомая тьма. И ни звука. Сердце молчало… Он распластал ладони по холодной молчаливой земле. Из его рта выкатились два гладких шара. Эний погрузился во тьму.
– Зачем ты убил Эния? – вспугнул загостившуюся тишину Нуник.
– Просто я так чувствую, – ответил Уайз, и его картавое «просто» надолго засело в головах слушавших, зацепившись в них тупой зазубриной буквы «р».
– Ты злой, Уайз, – скрипнул кроватью Нуник, – ты придумал эту историю, и ты мог бы оставить Энию жизнь.
– Жизнь – слишком большая роскошь, – хмыкнул Пахрудин.
– Кто-то придумал нашу жизнь, – заговорила Валентина. – Мы тоже – герои чьего-то рассказа. Наша история еще не подошла к концу, и если рассказчик такой же злой, как Уайз, то в конце нас ждет конец.
– Эний получил то, чего желал, – виновато отозвался Уайз.
– Врешь! – возмутился Нуник. – Ты сам захотел бы покинуть рай, чтобы оказаться в аду?!
– Я ничего не знаю про рай, – картаво-просто ответил Уайз. – Я там никогда не был. Может быть, только в первые годы жизни – когда я не был слеп, лежал в траве и надо мной наклонялась мать. Но я ничего не помню. Не помню, не помню, не помню, – замахал он руками, отбиваясь от упреков. – Мне хорошо знаком только ад. И я не могу сделать выбор – рай мне неведом.
– Может быть, наш рассказчик тоже сидит сейчас в каком-нибудь подвале и выдумывает нас, – сказала Валентина. – Я бы хотела ему понравиться, чтобы он оставил мне жизнь.
– А чем ты ее заслужила? – кукарекнул Пахрудин.
– Я жила, как живется, – обиделась Валентина, – не думая о том, чтобы кому-то понравиться.
– А ты и не старалась кому-то понравиться, – клюнул ее муж.
В темноте раздался шлепок.
– Вот скажи, Валентина, – снова завелся Нуник, – если бы ты сейчас перенеслась из этого подвала куда-нибудь на другую планету, где было бы все, необходимое для жизни, ты бы захотела вернуться?
– Если бы было все необходимое – еда, свежий воздух и горячий душ, то… нет, я бы не захотела. Только дурак покинет рай ради ада. Больше не рассказывай нам сказок, Уайз. Нам не нужны плохие концы, плохих концов нам хватает.
– Конца нет, – негромко сказала Марина, обычно не принимавшая участия в спорах.
Слепые обернулись на нее.
– Помните старого Али? Как он ходил вокруг дома?
– У него был рак… – отозвался Нуник, он хорошо помнил старого Али. – Наверное, от боли сошел с ума… Никогда я не понимал, зачем он постоянно ходит кругами.
– А я поняла. – Марина закрыла глаза, как будто хотела сравняться со слепыми. – Когда узнаешь, что болен смертельно, а отодвинуть смерть не в твоих силах, то начинаешь искать надежду. Старому Али было сложно ее найти – он был коммунистом, а в Советском Союзе в жизнь после смерти не верили. Наверное, многие коммунисты, старея, втайне начинали искать доказательство бесконечности. И старый Али его нашел – в круге, не имеющем ни начала, ни конца…
– Ты постоянно вспоминаешь старого Али. Дался он тебе… – буркнула Люда.
– Старый Али говорил, что конца нет. Для Эния наступил не конец. Мы не знаем, куда он отправился после смерти.
– Ты забыла, что сказал Великий Раб – после смерти нет ни рая, ни ада… – напомнила Люда.
– Но есть что-то другое – то, чего нам при жизни знать не дано, – ответила Марина. – Не скрыто от нас лишь одно – конца нет.
Дом качнулся, словно и он желал принять участие в разговоре. Люди примолкли, напуганные внезапностью. По подвалу пронесся стон – такой широкий, что было невозможно определить, где его источник.
– А вот и конец, – вздохнул Нуник.
Дом снова качнулся, со скрипом подбрасывая людей. Шарахнуло близко – видимо, снаряд приземлился в нескольких метрах отсюда. Рассказ подходил к концу.
Если рассказ хорош, то в нем обязательно наступает момент, когда герои начинают жить своей жизнью. Наступает он, когда рассказчик, веря в свой талант, вдруг произносит фразу: «Мои герои начали жить своей жизнью…» Произнеся это, он берет многозначительную паузу… Да, если хотите, это – намек на свою исключительность. Да, если хотите, все написанное было ниспослано ему свыше или принесено потусторонней музой. Рассказчик запихивает своих героев в большую коробку и начинает ее трясти, чтобы герои растормошились, проснулись, начали сопротивляться и жить, наконец, своей жизнью, а он будет всего лишь записывать. Жестоко по отношению к героям… Но талантливо и оригинально. Рассказчик не знает одной простой истины – в том, что герои начинают жить своей жизнью, нет таланта, одна лишь закономерность… И Валентина, и Нуник, и Пахрудин, да и другие обитатели дома слепых показывали бы рассказчику представления, даже если бы он не тряс коробку, если бы он просто опустил ее на землю, оставил в покое и наблюдал за происходящим в ней сверху. Наблюдал и записывал.
Итак, шарахнуло близко – видимо, снаряд приземлился в нескольких метрах от дома. Дом тряхнуло.
– О Аллах, что ты с нами делаешь?! – обратилась к рассказчику Фатима.
Развернув молитвенный коврик, она рухнула на колени.
– Бисмилляхи рахмани рахим… – начала она на языке ей самой не понятном, а оттого не понятном и ему.
Пахрудин нырнул вниз, ухватился двумя руками за ящик-радио, поставил его на кровать. Покрутил кнопки – ящик зашуршал целлофановым пакетом, прокашлялся и заговорил.
– Недолет, – сообщил ящик. – Беру левей…
Чернуха завыла на трескучий голос.
Такой встряски дом еще не знал. С потолка посыпалась пыль. Люда чихнула, и дом толкнуло еще раз – как будто от ее чиха.
– Перелет, – отчитался ящик.
Люда приросла к кровати: целью был выбран их дом. Поняли ли это остальные?
Она сложила руки, пыталась молиться. Перед глазами встал Иса, и мысленно она попросила его: «Пожелай мне хорошего…»
Ящик умолк. Дом гудел. Пыль заволокла все туманом, в нем люди казались тенями.
Снова стон – глубокий и широкий.
– Я умираю, дочка, – сказала Дуся.
Люда могла лишь удивляться силе ее стонов. Нехотя она заговорила:
– Дуся, нашла время умирать! Не выдумывай! Пахнет грозой. Скоро пойдет дождь. Вот напьешься, и тебе полегчает…
Не вышло. Не было сил. Люда не справилась с обычной ролью – утешать шуткой.
– Напьешься, и полегчает… – повторила следом за ней Роза.
Да, пахло грозой. Появился ветер и принес с собой обещание дождя. Возможно, небо уже сейчас раздирал гром. Но в близком и отдаленном свисте снарядов его было не разобрать. Они смешались и спутались, и было непонятно, что ближе – свист или гром. Скоро гроза.
– Я уйду вместе с дождем, – сказала Дуся.
Воздух тяжелел – его распирало от пыли или чего-то другого. У Люды набухло сердце. Запахло пудрой.
– Мама… – позвала Люда так тихо, чтобы ее никто не услышал.
– Мама… – застонала Роза.
– Я тебя не вижу, – прошелестела Люда.
– Мне бы хоть разочек увидеть тебя, Розочка… Хоть разочек перед смертью… – прошептала Дуся.
Роза шумно потянула носом и тут же закашлялась.
Воздух расперло. Впервые за долгие дни в подвале сделалось неуютно. Люда ощущала его, как чужое негостеприимное пространство. Подвал выталкивал их из себя.
– Чувствую! – крикнул Уайз, и Люда на него обозлилась:
– Ишь ты, выискался чувствительный. Только мертвый теперь не почувствует.
Фатима бубнила свои молитвы. Но если конец придуман, никакими молитвами его не изменишь. Его осталось только записать. Как скоро он придет, зависит лишь от скорописи рассказчика.
