Маргарет Этвуд - Лакомный кусочек
— Пошли, — почти шепотом сказал Дункан, — я покажу тебе мои самые любимые залы.
Они поднялись по спиральной лестнице, вившейся вокруг нелепого столба-тотема, вверх к потолку, украшенному резным орнаментом. Мэриан давно не была в этой части музея, и теперь у нее было ощущение, словно она вспоминает какой-то неприятный сон — нечто подобное чувствуешь, когда просыпаешься от наркоза после удаления миндалин. В студенческие времена она занималась здесь, в подвальном этаже, геологией (это был единственный способ избежать лекций по истории религии, и с тех пор она навсегда невзлюбила образцы горных пород) и иногда ходила в кафе на первом этаже, — но никогда не поднималась по этим мраморным ступеням, никогда не бывала в этом чашеобразном зале, где из-за неподвижности пылинок, освещенных тусклыми солнечными лучами, пробивающимися сквозь узкие окна, самый воздух казался твердым.
С минуту они стояли у балюстрады. Внизу, у турникета, толпилась группа школьников, они запасались складными стульями, составленными у стены в вестибюле; в перспективе их фигуры укорачивались. Резкие звуки их голосов смягчались расстоянием и округлой формой помещения, и казалось, будто дети находятся гораздо дальше, чем были в действительности.
— Надеюсь, они не придут сюда, — сказал Дункан, резко отодвинувшись от мраморных перил. Он взял ее за рукав пальто и повел за собой в одну из боковых галерей. Они медленно шли по скрипучему паркету мимо стеклянных витрин.
Последние три недели она часто виделась с Дунканом, скорее намеренно, чем случайно, как было раньше. Он писал очередной реферат, на этот раз об односложных словах у Милтона. Предполагалось, что это будет глубокий стилистический анализ, сделанный с новой интересной точки зрения. Но Дункан застрял на первой же фразе: «В высшей степени важно… и уже больше двух недель не мог сдвинуться с места. Он исчерпал все возможности прачечной, и ему приходилось искать новые способы «отключаться».
— Почему ты не подыщешь себе какую-нибудь аспирантку с кафедры английской литературы? — спросила однажды Мэриан, глядя в витрину магазина на отражение своего лица и лица Дункана и думая о том, до чего они не подходят друг другу. У нее был вид сиделки, прогуливающей больного.
— С аспиранткой не отключишься, — сказал он, — все аспирантки тоже что-нибудь пишут, и мне придется обсуждать с ними их работы. Кроме того, — добавил он мрачно, — они все какие-то плоскогрудые. Или наоборот, — добавил он, помолчав, — слишком пышные.
Мэриан знала, что Дункан ее, как принято называть, «эксплуатирует»; но она ничего против не имела и хотела лишь понять, с какой целью ее эксплуатируют; она вообще предпочитала как можно яснее понимать, что происходит. И Дункан, конечно, отнимал у нее уйму времени и сил. Но по крайней мере он не навязывал ей взамен неуловимый дар любви. Он был занят исключительно собой, и это каким-то странным образом успокаивало Мэриан. Когда он бормотал, касаясь губами ее щеки: «Ты мне не очень-то и нравишься», ее это ничуть не огорчало — ведь отвечать ему было не обязательно. А вот когда Питер, прижимаясь примерно так же губами к ее щеке, шептал «люблю» и ждал ответа, ей приходилось делать над собой усилие.
Наверно, она тоже «эксплуатировала» Дункана в своих интересах, только сама не понимала, в каких именно, — как не понимала вообще своего поведения в последнее время. Время шло (странно было об этом думать, но оно действительно шло вперед: через две недели, на следующий день после вечеринки, которую собирается устроить Питер, она уедет домой, а еще через две-три недели выйдет замуж), но это было лишь время ожидания, пассивного движения по течению, некий временной отрезок, не отмеченный ни одним реальным событием; это было ожидание будущего события, обусловленного событием в прошлом; зато когда она была с Дунканом, она попадала в водоворот настоящего: у них не было ни прошлого, ни тем более будущего.
Дункан был возмутительно безразличен к ее предстоящему замужеству. Он выслушивал ее немногословные сообщения, усмехался, когда она говорила, что поступает, по ее мнению, правильно, пожимал плечами и равнодушно заявлял, что ему все это противно, но что она, по-видимому, сделала отличный выбор — и вообще это ее личное дело. Затем он переводил разговор на такую сложную и неизменно привлекательную тему, как его собственная персона.
Видно было, что его не интересует, как сложится жизнь Мэриан, когда она выпадет из его бесконечно длящегося настоящего; только один раз он отпустил на этот счет замечание, из которого следовало, что ему придется найти ей замену. Отсутствие интереса с его стороны было приятно Мэриан, а почему — она старалась не анализировать.
Они шли по отделу Востока. В витринах стояли блеклые вазы и блюда, покрытые глазурью и лаком. Мэриан взглянула на огромное, во всю стену панно, усеянное маленькими золотыми божками и богинями, сгруппированными вокруг гигантской фигуры в центре, — тучного, похожего на Будду существа с улыбкой миссис Боуг на устах — этакого всемогущего распорядителя, хладнокровно и загадочно руководящего огромной армией крохотных домохозяек.
Как бы то ни было, Мэриан всегда радовалась, когда Дункан звонил, нетерпеливый, расстроенный, и просил ее немедленно прийти на свидание. Им приходилось выбирать уединенные места: заснеженные парки, картинные галереи, случайные бары (только не Парк-Плаза), и их быстрые, бесстрастные объятия зависели от случайных обстоятельств и осложнялись многослойной одеждой. Сегодня утром он позвонил ей на службу и предложил — вернее, потребовал — встретиться в музее: «Мне очень хочется в музей», — сказал он. Она удрала с работы, сославшись на зубного врача. Теперь она могла себе это позволить: через неделю она уволится — на ее место уже готовили новую сотрудницу.
Музей был отличным укрытием: Питер никогда в жизни не пошел бы туда. Мэриан ужасала мысль о встрече Питера и Дункана, хотя ужасаться и не стоило: во-первых, у Питера не было ни малейших оснований для ревности, так как Дункан явно не мог соперничать с ним; а во-вторых, если даже они и встретятся, она всегда может сказать, что Дункан — просто ее старинный университетский приятель. Все было в порядке — и все же она боялась, боялась не за свои отношения с Питером, а за самого Питера и за Дункана: ей казалось, что их встреча сокрушит одного из них — хотя кого именно и почему, она сказать не могла, да и не понимала, откуда у нее такое нелепое предчувствие.
И все же именно поэтому она не приглашала Дункана к себе — слишком уж велик был риск. Несколько раз она заходила к нему, но каждый раз кто-нибудь из его приятелей оказывался дома и подозрительно и недружелюбно поглядывал на нее. Это еще больше нервировало Дункана, и они с Мэриан спешили уйти.
— Почему я им так не нравлюсь? — спросила она. Они остановились у витрины, где были выставлены китайские латы с замысловатой чеканкой.
— Ты о ком?
— Да о них. Смотрят на меня, будто я пытаюсь сожрать тебя.
— С чего ты взяла, что ты им не нравишься. Наоборот, они говорят, что ты славная девушка, и хотят пригласить тебя к нам пообедать, чтобы получше с тобой познакомиться. Я не сказал им, — он подавил улыбку, — что ты выходишь замуж. И им хочется решить, подходишь ли ты в качестве нового члена семьи. Они ведь меня опекают, беспокоятся обо мне: это для них своего рода стимулятор, поддерживающий в них эмоции. Они следят, чтобы меня не развратили, — считают, что я слишком молод и неопытен.
— Но почему они считают, что я тебя развращаю? От чего, собственно, они тебя оберегают?
— Ты ведь не аспирантка с английской кафедры. И ты девушка.
— Что же, они никогда девушек не видели? — возмутилась Мэриан.
Дункан задумался.
— Возможно. Во всяком случае, не на таком близком расстоянии. Да что мы знаем о своих родителях? Нам всегда кажется, что родители пребывают в состоянии блаженного неведения. Но у меня впечатление, что Тревор исповедует нечто вроде средневекового целомудрия в духе Спенсера. А Фиш, по-моему, считает, что теория — это одно, а практика — совсем другое. Он постоянно твердит об этом. Послушала бы ты, как он разглагольствует о своей диссертации, она исключительно о сексе; но он считает, что нужно ждать встречи с какой-то уникальной, специально предназначенной для тебя девушкой, и тогда любовь ударит, как электрический ток. По-моему, он выудил все эти мысли из «Some Enchanted Evening» или же у Д. Г. Лоуренса. Только ждет он что-то уж слишком долго, ему скоро тридцать…
Мэриан стало жаль Фиша, и она начала составлять в уме список перезрелых девиц, которые могли бы ему подойти. Милли? Люси?
Они пошли дальше, завернули за угол и очутились в следующем зале, где было полно застекленных витрин. Мэриан поняла, что не нашла бы путь к выходу. После стольких поворотов она уже не ориентировалась в этих нескончаемых коридорах, огромных залах; других посетителей в этой части музея не было.
