Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 14. Таежный тупик
Пока Иришка, с любопытством поглядывая на нас с печи, рассеянно читает книжку о Карлсоне, который живет на крыше, мы с директором совхоза ведем разговор о печи, точнее сказать, о русской печи, которая тут, в деревеньке Рыкайлово, по словам Сергея Александровича, «переживает эпоху возрождения».
Все по порядку. Директор — человек молодой, ему двадцать девять. Вырастал он на этой лесистой псковской земле, с детства знает деревенский быт и хозяйство. И когда назначили его в далеко не передовой овцеводческий совхоз, он, приехав на место и все как следует оглядев, понял: первое, за что надо взяться, — строительство.
Все деревенские руководители хорошо знают великолепно изданную в Москве книжку с проектами сельских домов. Но листают эту книжку почти повсюду со вздохом. «Хорош храмина, но где я возьму камень, кирпич, где столько леса возьму, где квалифицированные рабочие руки, чтобы сделать все, как тут нарисовано, — говорил мне один председатель колхоза. — Вон, поглядите в окошко, очень старались, но на картинке одно, а в жизни вышло совсем другое».
Молодой директор совхоза «Локнянский» тоже держал роскошную книгу в руках, тоже вздыхал и вниманье остановил на самой скромной «храмине». И прежде чем строить, поехал разведать к соседям, как служат дома. Везде сказали: «Дома — ничего, отопление — слабое место».
Владимир Николаевич Прокофьев, печник.
Отапливались дома «котелком» (заводское название КМЧ-1). Директор показал мне этот стандартный, много лет выпускаемый сотнями тысяч отопительный агрегат. Он прост: металлическая колонка с топкой и небольшим котелком — как в городских квартирах, вода согревает жилище. Но простота — единственное достоинство «котелка». А что касается недостатков — их много, и все серьезные. Первое — «котелок» требует высококачественного топлива (нефти, угля, брикетов). Второе — требует около себя постоянного присутствия, иначе потухнет и система окажется замороженной («не покидай меня» — деревенское прозвище «котелка»). Третье — «котелок» может дом лишь отапливать. Готовить пищу, сушить одежду, варить корм для скота на нем нельзя. Требуется еще плита.
«Сплошная мука», — сделал вывод директор совхоза. И поскольку ничего другого для сельских домов промышленность не выпускает, стал смотреть директор: как на псковской земле поступает хозяин, строящий дом по своему проекту, своими силами, на свои средства? Оказалось, кладут в доме печь, старинную русскую печь, решая при этом четыре проблемы одновременно: обогрев дома, приготовление пищи, приготовление корма скотине и сушка одежды. Испытанный дедовский агрегат топят дровами, а их на Псковщине, известное дело, вдоволь.
Решив прислушаться к жизни, покусился директор на ломку проекта серийных домов. Для пробы, выкинув «котелок», сложил он русскую печь в собственном доме. Одной зимы было вполне довольно, чтобы решенье окрепло. И, благо хороший печник оказался в своей деревне, стали строить дома в совхозе с печами. «И свет увидели!» — сказала Иришкина мама Елизавета Николаевна Цыганова
То же самое я услышал во всех домах, где сложены печи. Новых домов совхоз к минувшему году построил десяток. В этом намечено выстроить столько же. И твердо решили в совхозе: «Без печи домов не ставить!» Решили и в ранее возведенных домах сложить печи.
«Жилье становится малость теснее, но для житья оно приспособлено лучше».
Так считают не только в совхозе «Локнянском». Так считает секретарь райкома в Локне Анатолий Васильевич Нестеров. В Пушкиногорском районе Псковщины я говорил с секретарем райкома Анной Федоровной Васильевой — та же тенденция возвращения к русской печи. Веками проверенный на Руси тепловой агрегат, приспособленный к быту и климату, еще способен, как видим, поспорить за место в жизни.
* * *
Место у печи в деревенском житье-бытье всегда было прочное и почетное. Само понятие дома составляли стены, крыша и печь. И не было в деревнях ничего прочнее и долговечнее русской печи. Люди постарше нас знают: война сжигала дотла деревеньки — ни кола, ни двора, ничего, а печи стоят! В обычной жизни нередко приходил в ветхость дом, а печь-старушка продолжала служить.
Кто жил в деревне, знает, как много значила печь для дома. Очень нетребовательная к топливу (любые дрова, солома, кизяк), массивная печь очень быстро вбирала в себя тепло, а отдавала его постепенно. Тепло это было сухое, здоровое, ровное. Пришел с морозу и надо согреться — скорее спиною к печи; простуду надо прогнать, старые кости согреть — на печку, на горячие кирпичи! Одежда, обувка — все сушилось у печки, на печке. Для этого были на ней приступки, шестки, печурки.
И хорошо помню: когда печь топилась, всех в доме тянуло к огню. Было у красноватого пламени печи какое-то магическое организующее начало. Особым был день, когда печь накалялась для выпечки хлеба. Наслаждением было глядеть, как мать загребает кочергой угли, как подметает печь чисто вымытым помелом, как на большой покатой деревянной лопате с опорою на каток, играючи, отправляет в зев печи огромные хлебы и замечает на ходиках время, когда их следует вынуть.
Все, что связано с детством, мы склонны идеализировать. Это понятно. И все же вкус каши, сваренной в печке, отчетливо помню, был каким-то особым. Испеченная целиком тыква, топленое молоко, еда под названием «калина» (мука, груши, яблоки и калина), домашние пироги с пода — это все творения печи. Приготовленная утром еда, если ее поставить в подгребенные к устью угли, оставалась горячей до позднего вечера. В утробе печи упревало варево для домашней скотины. А наверху, на печи, сушился солод, стояла корзина с луком, осенью на печи «доходили», становились коричнево-мягкими груши.
Когда тепло для дома было ненужным, мать в устье печи под таганком зажигала маленький костерок, и еда варилась на нем. А где-то перед войной наша печь превратилась в целый комбайн — появилась у печи плита с духовкой, отдушники, чугунные дверцы для чистки дымных ходов и отверстие с крышкою на цепочке для подключения самоварной трубы.
Увлекся… Но знаю, кто подобное пережил, меня понимает. Русская печь у всех оставила добрую память, как главная, организующая часть деревенского дома, «семейный очаг» в изначальном, подлинном смысле.
* * *
В печники!.. О людях этой профессии много написано и рассказано. Печник на селе почитался и уважался вровень с попом. И если над попом еще кто-то отважился посмеяться, над печником — нет, слишком серьезная штука — печь в доме, пошутит в отместку печник — горя с печью не оберешься.
«Нынче настоящий печник перевелся, — сказал мне как-то в районном автобусе на верхней Волге перепачканный глиной человек. — Перевелись. Вот я кладу, потому что просят: сложи. Но я ж не печник! Я был на комбайне. За это дело, — рассказчик щелкнул по шее пальцем, — меня тово. Ну я на печи и перешел.
Но как кладу… Кладу, чтобы дым скорее из печи ушел. Дыму в избе не бывает. Но и тепла тоже от печек моих пригоршня…»
Грустная правда. Настоящий печник перевелся. Но, проезжая по деревням, я постоянно о печниках спрашивал, не теряя надежды встретить настоящего, «хрестоматийного» мастера. И вот в деревне Рыкайлово в Локнянском овцесовхозе такого именно встретил.
Еще не старый, полный достоинства, но очень приветливый человек. Одежда в стружках — кроме кладки печей, еще успешно в совхозе столярничает. Представился так: «Владимир Николаевич, печник». И в ожидании вопросов степенно сложил на коленях ладони.
Интересный получился у нас разговор.
Через пару часов я уже знал: Владимир Николаевич Прокофьев — мастер с районной известностью, на двадцать километров вокруг только его ожидают — очередь на два года. На вопрос — что же, нет других печников? — Владимир Николаевич ответил, что есть и другие, но «люди их не обожают». Почему же не обожают? «Да как вам сказать, у них дым под лавку, а у меня в небо. Их печка, притронься — холодная, а моя пышет».
Печник не хвалился, простецки он объяснял, в чем суть халтурной работы и в чем состоит мастерство, которое «обожают».
Владимир Николаевич сложил в округе почти полтораста печей. «И, поверите ль, ни одна не дымит! Сам удивляюсь, поскольку знаю: бывают и у мастера неудачи. А тут ни одна не дымит, все служат исправно. И от этого мне уваженье. По деревне иду, как какой-нибудь космонавт, — пальцем показывают: печник пошел…
И еще за то добавляется уваженье, что не то что в дымину, вообще пьяным никто не видел меня. При расчетах, случается, прибавляют: «Это за то, что не пьешь».
Берет за работу свою Владимир Николаевич «по четвертной в день». Четыре дня кладки — сотня рублей. Вполне божеская цена при работе нелегкой, ответственной, важной, отмеченной всеми знаками качества.
«Печи меня берегут. Случается, дом перестроят, а печь не тронут, вокруг печи новые стены кладут… Есть ли какие у меня чертежи и бумаги? Нету. Все — в голове. Все ходы и проходы для дыма записаны тут. И печь любую сложу — маленькую, большую, с фасонами, без фасонов».
