Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 14. Таежный тупик
Обзор книги Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 14. Таежный тупик
Василий Песков
Полное собрание сочинений. Том 14. Таежный тупик
«Надо признать: человек действительно высшее творение природы. Беда, если «творение» это проявляет видовой эгоизм и не оставит на земле места ни для чего живого, кроме себя… Жизненно важно для человека, чтобы на земле осталось место для скворца, для моржа, для изумительно красивой птицы сороки, для оленя, ежа, для слона, для сверчка – для всего, что составляет на земле прекрасную многоцветную ткань под названием жизнь».
В. Песков© ИД «Комсомольская правда», 2014 год.
* * *Предисловие
«Таежный тупик», серия рассказов Василия Михайловича Пескова о жизни ушедшей в тайгу давным-давно семьи староверов Лыковых, просто взорвал страну. Я хорошо помню, как мама вырезала и подклеивала репортажи Василия Михайловича, а когда вышла книжка – лучшего подарка просто не было. Вся редакция потихоньку потянулась к Пескову за автографами для мам, пап, бабушек, детей. «Таежный тупик» читали все! Семьями, поголовно.
И конечно, рассматривали фотографии Лыковых, нехитрого их скарба, избушки.
Открыл Лыковых не Василий Михайлович, в местных газетах были про них заметки. Но только Песков увидел в жизни этих отшельников уникальную историю семьи и людей, оставшихся вне мира, один на один с тайгой. Песков ездил к ним чуть ли не ежегодно, о чем вы сами прочитаете в нескольких томах его собрания сочинений. И каждый раз привозил новые и новые фото. В какой-то мере он стал им человеком близким. Но очень любопытно знать (читая «Таежный тупик»), сколько сил и хитрости Василий Михайлович положил на то, чтобы мы всё увидели своими глазами. Он так сам рассказывал эту почти детективную историю:
«Особый случай в моей фотографической практике – встреча в тайге со староверами Лыковыми. История этой семьи была ошеломляюще интересной. Поверить в нее можно было, только увидев снимки робинзонов тайги. Но тут возникла проблема: Лыковы никак не хотели сниматься – «греховное дело!». Я был в большом затруднении, пытался снимать украдкой, издалека, но это разрушало доверие, уже возникшее при общении. И никакие уговоры не помогали. «Неможно!» – и все.
Я со временем понял причину неприятия фотографии. Староверы крайнего толка (секты) по названию «бегуны» считали, что с «миром» жить «неможно», от «мира» надо бегать и таиться. Так они и жили со времен царя Алексея Михайловича, при котором произошел церковный раскол. «Бегуны» о фотографии узнали в конце позапрошлого века и должны были определить к ней свое отношение. Они сообразили, что фотография лежит на ином полюсе их бытия, – они таятся, а фотография их как бы обнаруживает, делает известными «миру». И они наложили на «нечистое дело» запрет или, как говорят, табу. Табу всегда сильнее, если носит религиозный характер. Но это мои размышления. А Лыковы получили в наследство от предков своих не поддававшийся толкованью запрет: «Дело греховное. Только лик Божий лицезренья достоин». Вот и мыкался я, ежегодно прилетая в тайгу, пытаясь хоть что-нибудь снять. Избу, хозяйственную утварь, огород, запасы еды, постройки – снимай, пожалуйста, а лики – «неможно». Увидев камеру, Агафья и отец ее Карп Осипович немедленно уходили в избу или падали в траву. «Хороший человек Василий Михайлович, – жаловался Карп Осипович, – но уж больно обвешан «машиночками».
Однажды я привез Лыковым несколько хорошо отпечатанных снимков в подарок, полагая, что этим смягчу отношение их к фотосъемке. Не получилось! Утром я обнаружил снимки скатанными в трубочку в кладке кедровых поленьев.
Но вода точит камень. Кто бы ни появлялся в таежной «усадьбе» Лыковых, все непременно хотели их снять. Хорониться отцу и дочери надоело, махали только рукой – «баловство это». После смерти отца Агафью мне удалось убедить, что «грех» съемки на нее ложиться никак не может, этот «грех» я беру на себя. Агафья это размышление приняла – перестала страшиться «машинок», висевших у меня на груди, но поднятый к глазам аппарат она все-таки не терпела и либо закрывала лицо рукою, либо куда-нибудь со смешком уходила, обращая желание ее снять в некую игру в прятки. Но я нашел способ одолеть и этот рубеж – ставил в камеру объектив с широким углом обзора. Такой объектив не требует точной наводки на резкость, и я, поправляя наводку рукою на шкале резкости, не подымал к глазам фотокамеру и щелкал, не прерывая какого-нибудь разговора. Это давало неплохой результат. Один из снимков сделан как раз таким образом. Агафья стояла против меня в трех шагах. Говорили о чем-то, ее занимавшем, и во время этого разговора, следя за лицом собеседницы, я нажимал кнопку. Агафья щелчки фотокамеры, конечно, слышала, но либо не понимала, что идет съемка, либо мудро делала вид, что не понимает.
На снимках, сделанных украдкой, Агафья разная – то лицо блаженного человека, то излишне серьезное, то ракурс невыгодный. Нос у нее «лыковский» – великоватый, и в профиль я снимать ее избегал, не попросишь же «стань вот так». Последние годы, впрочем, с фотографией таежница почти примирилась. С шутками-прибаутками я открыто снимал ее стоящей на чердачной лестнице, во время ловли рыбы, доенья козы, игры с собакой. Частенько приходилось ей стать среди летчиков или среди навестивших ее людей – всем хотелось сняться со знаменитостью. Снисходительно улыбаясь, Агафья все это терпела, но ни разу не попросила привезти фотографии… Я предложил ей однажды посмотреть фотографии. Посмотрела, отмахнулась с улыбкой: «Баловство это!»
Без фотографий представить себе историю Лыковых просто невозможно, поэтому мы постарались дать в книге гораздо больше снимков, чем было в газетных публикациях «Таежного тупика».
Наслаждайтесь!..
Подготовил Андрей Дятлов, заместитель главного редактора «Комсомольской правды».1981
Сундук богатства
Проселки
В Максютово из Уфы приехала гостья. Важно, неторопливо ходила она по улице, откровенно показывала наряды. А когда пошла купаться на Белую, полезла в воду, не снимая цепочек, колец, перстней и браслеток. Кто-то сказал, что в воде от камней и песка золото, мол, «худеет», стирается. Эта полунасмешка богатую щеголиху всерьез озаботила, однако лишь на минуту. Махнула рукой: «Поживем – наживем…»
Землячка, откопавшая вдалеке от родной деревеньки секреты «позолоченной жизни», легко понять, в глухом Максютове занимала воображение старых и молодых. Одни смеялись, другие вздыхали. Эти насмешки и вздохи на весах деревенской молвы пришли в равновесие. И, наверно, поэтому молчаливый обычно Заки Мустафьин бросил на эти весы и свою житейскую гирьку.
– Неужели не понимаете, стыдное это золото! – сказал Заки, прислушиваясь возле дома к разговору парней и девушек. – Можно ль трудом все это нажить? И надо ль? Только в носу кольца не хватает…
– А мое богатство – вот!..
Я застал конец затихавшего разговора, который свелся к главному из вопросов: в чем счастье, в чем в жизни богатство? Присев, неизбежно пришлось участвовать в разговоре. Вспомнили одного из самых богатых людей – иранского шаха, улетавшего из страны своей в самолете, загруженном драгоценностями, как пещера Али-Бабы; вспомнили умершего несколько лет назад в Ташкенте от сердечного приступа индийского премьер-министра Шастри. Он, оказалось, был бедняком. Кто был счастливее в этой короткой, быстро текущей жизни: жестокий, надменный шах или скромный, по заветам Ганди живущий индус? Я вспомнил людей, которых знал лично. Одного смерть застала в момент, когда он, сидя на полу, пересчитывал кипу сторублевых бумажек и нанизанные на бечевку кольца. Другой, это был известный московский писатель-натуралист Дмитрий Зуев, не имел ничего в доме, кроме бумаг, чайника, ружья и болотных сапог. Зная, что умирает, он сожалел об одном только – что не увидит больше лесную поляну где-то под Луховицами. «Ты обязательно съезди… И меня вспомнишь…»
Заки, точивший на камне стамеску, в этой беседе, я чувствовал, был моим главным союзником. В момент, когда все умолкли, он вдруг скрылся в амбаре и вернулся с зеленым обшарпанным сундуком. Поставил его на пенек, неторопливо открыл.
– А мое богатство – вот!..
Сборка нового дома – праздник для всей деревни.
И все увидели хорошо знакомые вещи: пилки, стамески, рубанки, фуганок, шершебки, отборник, рейсмус, отвес… не могу всего по памяти перечислить. Интереса ради стали считать железки и деревяшки – сорок три добротно сделанных инструмента! Оказалось, сделал Заки все сам, исключая лишь пилки, да и то фабричные рукоятки ему не понравились – переделал по-своему.
