Сгинь! - Реньжина Настасья
Голову закружило. Зрение так и не вернулось.
Тошнота накатила с новой силой, и Игоря опять вырвало. Если бы он не лишился зрения, то видел бы, что блевал он на свою жертву.
А теперь будешь ее целовать?
Горло жгло от рвоты, блевать было нечем, словно внутренности из себя извергал.
Хуже, чем от червей.
Мужчина надеялся, что яд, каким бы он ни был, подействовал не полностью: все токсичное, вредное вытошнилось, организм очистился.
Но отчего же так плохо? Отчего в глазах темно? Почему так кружит?
Кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит, кружит.
Каждый новый вдох причиняет боль. Кислород почти не проникает в легкие Игоря, упирается, давит на стенки горла, перекрывая самому себе путь.
Мужчина закашлял, пытаясь исторгнуть застрявший в нем воздух, чтобы набрать новый, более покладистый. Но следующий глоток оказался еще тяжелее, еще плотнее. Игорь впускал его в себя мелкими порциями и понемногу задыхался – воздуха легким не хватало.
Это наказание за удушение. Воооот, вот тебе, получай, прочувствуй, каково это – лишиться воздуха.
Ну как?
Приятно?
Игорь пополз на четвереньках к выходу. Сердце грохало, колотило по груди, грозилось вырваться. Мужчина останавливался, прижимал к телу ладонь, пытаясь утихомирить непокорное. Но сердце било и по ладони. Дыхание сбилось окончательно, будто Игорь пробежал марафон, а не прополз два метра от мертвого Ольгиного тела до порога.
Он задышал мелко-мелко, что собака, высунув язык.
Дорога в десяток шагов ослепшему Игорю показалась долгой, но вот он нащупал дверь, надавил на нее, дверь открылась, и Игорь вывалился наружу. Он стал жадно хватать руками снег и заталкивать его в рот.
Снега! Снега! Больше снега! Очистить снегом себя.
Игорь перестал чувствовать холод. Снег не обжигал ладони, почти голым ногам было жарко, даже пронизывающий ветер был мужчине нипочем. Мороз почтительно отступил перед отравленным.
Вдруг Игорь повалился на спину и задергался: тело его свело в судороге. Мозг отключился. Темнота, суматошное биение сердца и непослушное тело, сведенное от конвульсий. Руки беспорядочно загребали горячий снег, тот подхватывал Игоря, подставлял себя под бьющуюся об землю голову страдальца, немного смягчая удары.
Судорога отпустила столь же резко, как и началась.
Игорь распахнул глаза и сквозь темноту увидел склонившегося над ним мертвеца. За его спиной маячила черная многорукая бабка и шипела:
– Добей его! Добей! Добей!
Руки бабки потянулись к Игорю, но потонули в вязкой темноте.
Мертвец склонился над мужчиной, заглянул ему прямо в лицо. Глазницы мучителя пусты.
«Добей меня», – хочет попросить Игорь, но губы его не слушаются, рот онемел.
Мертвец медленно расплывается.
Тело сводит новой судорогой. Игорь не противится ей. Он впускает ее в себя с благодарностью. Сердце рвется наружу. Разрезать бы грудь да выпустить его – пусть скачет по лесу, свободное.
Но если это смерть, то почему же в темноте? Зачем в темноте? Неужели не придется больше никогда увидеть белый свет, белый снег, белый лес? Разом забылось, как все это выглядит. Образы пропали из головы, и не вернешь их. Солнце – это что? Солнце – это как? Какого оно цвета? Желтый – это как понимать?
«Господи боже, верни мне зрение хоть на пару секунд. Дай в последний раз посмотреть на покидаемый мною мир».
Господи боже не слышит или не хочет слышать. А может, его мертвец шугает: не вмешивайся, это наши дела, вот умрет, попадет к тебе, тогда и будешь решать, что с ним делать, а сейчас не тронь, а сейчас мое.
Вот ведь мертвец каков: обхитрил, довел. И делать ему ничего не пришлось: эти людишки сами друг друга поубивали.
Или таков и был план?
Очередная судорога скрутила Игоря крепко – выжала и вывернула наизнанку. Тело больше не принадлежало ему. Внутри загорелся огонь и мгновенно охватил все органы: превратился в уголь желудок, лопнул мочевой пузырь, стали пеплом легкие, расплавилась селезенка, кишки распались и тлели.
Выгорел Игорь изнутри полностью.
Беспокойное сердце его само бросилось в пламя. Вспыхнуло и перестало стучать.
Три мертвых тела распластались посреди леса – одно в охотничьей избе с широко раскрытыми глазами, покрытое блевотиной, второе – посреди двора, уставясь пустыми глазами в небо, третье в сугробе погребено.
Ветер нагнал к охотничьей избушке серые тучи, сгрудил их в одну свинцовую, и пошел снег. Последний снег этой зимы. Теперь уже точно последний. Крупные снежинки падали на почти остывшее тело Игоря, ласкали его синие губы, целовали в щеки. До Ольги им было не дотянуться, хоть и рвались они в открытую избу, заметая коридор.
Весна пришла резкая, резвая – слишком уж долго ждала, когда ее время настанет. Пришла и начала порядки наводить: топить сугробы, пускать ручьи, колоть на реке лед.
Река, долго томившаяся в ледяном заключении, вышла из себя, разворотила все, вылизала берега, наполнилась водой с сугробов, утащила пески себе на дно.
Берег, тот самый берег, по которому неуверенно и шатко ходила по воду Ольга, на который взбиралась, таща в каждой руке по тяжелому ведру, обвалился, рухнул в реку: забирай меня полностью, нечего по чуть-чуть подмывать. И всплыло на поверхность с десяток тел. Все голые.
Некогда здесь было древнее захоронение, курган. Мерзлота злых северных земель сохранила тела, не приняла в качестве удобрения.
Река год за годом медленно меняла свое русло, придвигаясь к кургану все ближе. И вот добралась наконец. Вылизала тела, выгнала из земли.
Первое самое настигла в оттепель – вывернула наружу, бросила на тропинку, напугала Игоря с Ольгой, заставила подозревать друг друга.
Остальные тела из земли не успела достать – опять морозы пошли. Зато сейчас дело свое довершила.
И понесла река оттаивающие тела потоком своим, течением своим. В добрый путь.
Но не дотянется она до своего первенца: утащили его Игорь с Ольгой далеко, гнить теперь ему под сосной. Впрочем, ему все равно. Он мертв, и давно уже.
Мертвая река несет приемных детей своих подальше от этого места.
