Сгинь! - Реньжина Настасья

– Лыжи еще туда брось, –  посоветовала Ольга.

Игорь гневно глянул на женщину: ишь чего удумала, лыжи – да в печь! И как только язык повернулся! Лыжи! Сжечь! Родные! Сжечь! Они столько дней и верой, и правдой! Сжечь!

А вдруг восстановятся…

В этом доме ничему уже не удивляешься.

Табуретка прогорела быстро. Тепла почти не дала. Разве чуть-чуть, и то все внутри печки осталось. Зря погибла. Ни за что отдала деревянную жизнь свою, лаком покрытую. Это ж надо такой цикл иметь: деревом быть, расти преспокойно в лесу – умереть – очнуться вновь табуреткой – терпеть чужие задницы всю жизнь – умереть в печи ни за что ни про что – взлететь к небу негустым серым дымом, рассеяться над лесом – остаться золой.

Прогорела она быстро, не согрела никого.

Изба остывала, остывала и остыла совсем.

На дворе ночь. Еще одна ночь, которую нужно перетерпеть, пережить. Да стоит ли? Выйти во двор и крикнуть мертвецу:

– Забирай меня уже! Не мучай! Забирай! Прекрати все это!

И ждать, пока придет он, разомкнет глаза свои и примет в холодные объятия.

Тени перебежали в углы. Притаились.

Ольга накинула на плечи одеяло, укуталась в него, только лицо торчит. Выдохнула ртом шумно – пар пошел, скоро в избе совсем как на улице станет, скоро и одеяло перестанет спасать.

Игорь перчатки натянул. Опять Ольгины. Ей, кажется, не нужны. Выдохнул воздух и он: пар идет, смерть близко.

Полночь

На улице сделалось совсем черно, хоть глаз выколи, только, пожалуйста, не надо ничего выкалывать, этого еще не хватало.

Ольгу и Игоря притянуло к окнам: пришли и уставились в них одновременно, не сговариваясь.

– Что-то будет, –  шепнула Ольга, оставив на стекле потное пятнышко своего дыхания.

Игорь почувствовал, как по телу вновь расползается страх, только на сей раз он был не столь липкий, не столь колючий. Словно где-то в глубине души копошился, пытался дергать за ниточки нервов, а те никак не давались – ослабли, оборвались.

Умирал потихоньку страх.

Осталась лишь привычка ждать очередную ночь и новые выходки мертвеца. Даже интересно, что он на этот раз приготовил? Чем еще запугает?

Ольга сына ждала, не мертвеца. Какой тут может быть страх. Ждала, хоть и знала, что тот больше не появится. Теперь только если она к нему. Прямиком из избы да на небеса.

Так оно и будет.

Так оно и будет.

Началось

Вдоль забора со стороны реки стали подниматься тени. В почти кромешной темноте вырисовывались очертания человеческих тел. Десятки их поднялись и выстроились вдоль забора.

Армия мертвеца. Призвал своих на помощь. И они пришли. И они уставились на избу. И смотрели сквозь стены. И заглядывали прямо в сердца Ольги и Игоря.

Глаза мертвецов горели в темноте красно-желтым, обещали кровь. Огоньки не моргали.

Мертвецы не моргали.

Позади них шумел лес. Его было слышно даже сквозь закрытые окна. Лес на стороне покойников. Он сбрасывал с крон деревьев своих снег, заставляя гудеть и землю. Темная огромная стена качалась за бледными спинами восставших мертвецов – тоже рвалась в бой.

Мертвецы подхватили стоны леса. Их песнь была жутка: словно хрустели, ломаясь, кости, щелкали челюсти, и зуб о зуб стучал, не попадал, сбивался с ритма. А сквозь хруст и треск раздавался еле различимый гул. Больше – мычание.

Мертвецы вцепились в забор. Их замерзшие пальцы врезались в серое дерево. Заборный штакетник заныл – бооооольно, отпустиииите, пощадиииите, но мертвецы продолжали его сжимать, пытаясь сломать полностью. Забор не поддался. То ли он оказался слишком крепким, то ли мертвецы слишком слабыми.

Слабыми, но настойчивыми. Продолжая хрустеть, стучать и щелкать, они медленно переползали через забор. Им некуда торопиться – ночь впереди долгая. Сегодня особенно. Ночь впереди черная с кровавыми всполохами.

Мертвецы перелезали сверху, с трудом перебрасывая свои закоченелые тела, падая с забора с грохотом и треском. Они проползали снизу, застревали между штакетин, озлобленно скрипели зубами. Они карабкались друг по другу, наступали друг другу на руки, ломали друг другу ноги, выбивали челюсти – каждый хотел оказаться первым во что бы то ни стало.

Наконец, все мертвецы пробрались во двор. Переломанные, перекошенные. Нестройный ряд синих, промерзших тел выстроился перед домом. Он двигался медленно, очень медленно, едва заметно расползался, ширился. Мертвецы окружили избу. Вот-вот двинутся на нее, сдавят, задушат в холодных костлявых объятиях.

Вдруг замерли. Лишь еле заметно пошатывались то ли на ветру, то ли от усталости (устают ли мертвые?), то ли в немой угрозе.

Ольга и Игорь таращились в окно. Хотелось отвернуться, убежать, спрятаться, но нечто держало их, заставляло смотреть в лица мертвецов, прямо в горящие их красно-желтые глаза. Странная игра в гляделки: кто кого. Кто первый моргнет, тот и проиграл. Мертвецы совсем не моргают. Замерзшие веки открылись и больше не двигаются. Прилипли к глазницам. Победитель известен до начала состязания.

Игорь не чувствовал своего тела. Не разбирал своих мыслей. Стоял и смотрел смерти в лицо, во множество ее лиц. Страшные черные лица смерти. Ее ли они принесли?

Вдруг Ольга отлипла от окон. Игорь почувствовал резкое движение справа, подумал, что соседка освободилась от навязанного зрелища, смогла от него оторваться. Попытался и он отойти вглубь избы, но не вышло, так и стоял, словно цепями прикован, мог лишь моргать да слюну глотать.

В окно увидел, что Ольга выбежала на улицу. Господи боже мой! Опять босая! Выбежала и принялась кружить в неистовом танце. Подняла руки кверху, плавно качала ими, будто не руки у нее, а ивовые ветви. Глаза закрыла, лицо темному небу подставила. Кружила, кружила, кружила. Резко изогнулась, словно кто в спину ударил, руки распростерла беспомощно. И застыла. А потом рррр-раз – и в другую сторону согнулась: спина дугой, ладонями чуть ли не до пальцев ног достает.

Ольга прошлась вдоль хоровода мертвецов и скрылась за углом, не видать больше.

Так и пропадет?

А мертвецы стоят, не шевелятся. Даже покачиваться перестали. А сами будто не на Ольгу смотрят, а на Игоря уставились, но плясать того не зовут.

Показалась Ольга с другой стороны дома. Не утащили ее, не тронули. Станцевала-изогнулась перед каждым мертвяком, ни одного не пропустила. Остановилась Ольга, выдохнула. И ну по новой по кругу ходить. На сей раз что-то вроде цыганочки исполняла. Руки в стороны, грудью трясет, на мертвецов наступает, в синие лица их смотрит, зубы скалит, чуть ли не нос к носу приближается.

И вновь скрылась за углом.

И так еще раз, да еще раз, еще много-много-много-много раз.

Движения ее все более дерзкие. А Игорь смотри, не отрывайся. Хотя хочется. Очень-очень хочется оторваться. Но даже глаз не сомкнуть, чтоб не видеть это все. Моргать получается, а держать веки закрытыми хоть чуточку подольше – нет, нельзя, запрещено.

Ольга танцевала как в последний раз.

Может, это он и был.

Раскраснелась вся. Запыхалась. Но продолжала наворачивать круг за кругом, круг за кругом, дразня мертвецов, качая игриво бедрами, потряхивая грудями, что молоденькая девчонка, пытающаяся привлечь к себе внимание парней на дискотеке. А мертвые парни выстроились в ряд, и нет им дела ни до грудей молодых, ни до бедер. Уставились в одну точку и скучают. Танцуй не танцуй, зря все это.

Зря.

Протанцевала Ольга всю ночь. Под конец уж совсем без сил, руки обмякли, ноги подкашиваются, бедра не виляют.

Вот она пошла по сто пятому кругу с вялыми покачиваниями тела – не то танец, не то конвульсии. Мертвецы зашумели, защелкали челюстями, загремели костями. Неужели танец разонравился? Раскачались мертвецы пуще прежнего, сдвинулись в круг плотнее – плечом к плечу, чтобы Ольга через них не прорвалась. Женщина то заметила, но танец свой прервать не смогла, переминалась с ноги на ногу в ленивой чечетке.