Щепа и судьба (СИ) - Софронов Вячеслав
А гипсовый Менделеев, судьба которого оказалась столь печальна, вызывает во мне двойственное чувство: с одной стороны, он вроде действительно никому не мешал, его можно было подновить и сохранить как детище неизвестного нам мастера. Но по большому счету чернокожий силуэт великого химика смотрелся несколько нелепо, и рано или поздно его постигла бы та же участь.
…Как-то гуляя неподалеку от того места, где раньше находилась скульптура известного химика, встретил спешащую куда-то по своим делам старушку. Та, увидев меня, остановилась и задала мне непростой вопрос:
«А куда наш Менделеев ушел? Давно его не вижу…»
Мне не оставалось ничего другого, как ответить:
«Переехал в другой микрорайон, ему там квартиру дали».
Старушка некоторое время постояла молча, глядя на меня с недоумением, а потом, не найдя что сказать, покивала головой и согласилась:
«Ну, если так, тогда ладно, а то все думаю, куда это он делся?»
Все мы рано или поздно куда-то переезжаем. Кто-то на время, кто-то навсегда. И хорошо, если наше отсутствие заметят соседи, а может случиться, что и не вспомнят даже, что ты когда-то здесь жил, встречался с ними, о чем-то разговаривал. Так уж повелось: каждому отведен свой век, и никому этого не избежать…
МОЯ ПУТЕВОДИТЕЛЬНИЦА
На мой взгляд, у любого человека имеется своя путеводительница, которая направляет человека на тот путь, по которому ему предназначено следовать. Чаще всего это наши матери, но есть и исключения. Так случилось и у меня. Моей путеводной звездой в силу ряда причин стала моя родная бабушка Ольга Ивановна. И сейчас, после ее смерти едва ли не каждый день мыслями возвращаюсь к сказанным ей словам и, чего греха таить, пытаюсь хоть в чем-то быть на нее похожим.
Буквально в младенческом возрасте она была отдана на воспитание своим бездетным родственникам и прожила с ними, пока они не покинули этот мир. Со своей родной мамой она поддерживала отношения вплоть до начала войны, но потом, когда миллионы семей раскидало по разным городам и весям, связи их, насколько мне известно, оборвались. По каким-то непонятным причинам незадолго до смерти бабушка уничтожила почти все свои личные бумаги, в том числе и личную переписку. Потому судить, поддерживали ли они свои родственные связи, не могу.
После окончания Тобольской женской гимназии она вступила в комсомол и была направлена учительницей в близлежащие от Тобольска деревни Блинникова, Македонова и пр. Там и познакомилась со своим мужем, моим дедом, служившим землеустроителем.
Ее биография изобилует довольно интересными фактами, о чем она иногда после моих настойчивых вопросах рассказывал. Так, будучи гимназисткой, она присутствовала на церковной службе в Тобольской Мариинской гимназии, где среди почетных гостей находился не кто-нибудь, а сам Григорий Ефимович Распутии. Она в деталях описывала, как он был одет и чем запомнился. Но самое интересное, что он после окончания службы всех гимназисток одарял нехитрыми подарками: кому плетеные лапоточки, кому фаянсовая статуэтка, а ей был подарен золотой крестик с тремя рубинчиками. Значит, чем-то в свои десять лет выделялась она среди прочих? Как знать… Само собой, просил показать этот дар, но она с улыбкой пояснила, что в войну пришлось выменять его на продукты, как и многие другие ценные вещи. Крестик тот ушел за ведро подмороженной картошки. Интересно, носит ли сейчас кто-то его или он утерян, переплавлен на что-то иное.
Потом ее отправили на педагогические курсы в Москву, где у них преподавала сама Н. К. Крупская. Описывала ее она тоже довольно неохотно, запомнилось лишь, что особой опрятностью жена вождя не отличалась. Видно, внешний вид для партийных руководителей был не в чести, а может, просто иных забот было много, не нам судить.
И наконец, она была среди первых делегатов на открытии всесоюзного пионерского лагеря «Артек». В нашем семейном архиве хранится фотография, где моя бабушка и еще несколько таких же подвижниц пионерского дела сфотографированы на фоне горы Аю-Даг.
А потом у их семьи начались многочисленные переезды: сперва в Златоуст, где на свет появился мой отец, потом городок Тара, а оттуда дед, как тогда говорили, «завербовался» на десять лет начальником геодезической партии на Ямал. Как понимаю, точных геодезических карт на тот период составлено еще не было, и группа энтузиастов километр за километром обследовала и вымеряла этот необжитой край. В зимнее время дед чертил карты и схемы Ямальского полуострова, а его жена преподавала русский язык и литературу в так называемом Красном чуме, куда свозили детей аборигенов для обучения.
Там на самом берегу Карского моря в поселке Харасавэй у них родился второй сын, рано ушедший из жизни. Делиться воспоминаниями о своем пребывании на Ямале бабушки не любила. Шутила лишь, что вернулись без зубов и без денег. Денежный вопрос меня тогда не особо интересовал, а вот насчет зубов постарался узнать поточнее. «Цинга», — отвечала она коротко и с неохотой. Но может, и хорошо, что находились они в те смутные годы вдали от больших городов, где в это время развернулась захлестнувшая страну волна репрессий ни в чем не повинных людей. А там, в полевых условиях, было не до доносов…
Вернулись в Тобольск перед самой войной, и уже осенью деда призвали, по словам бабушки, в «трудармию», откуда где-то в середине войны он был комиссован по причине язвы желудка. Пешком добрался от Тюмени до Тобольска. Домой шел солдат, а потому никакие расстояния или болезни не могли остановить его. Операция прошла успешно, и он стал трудиться в Тобольском отделе землеустройства. Но большую часть времени проводил в поездках по району, имея приданную ему пролетку и извозчика. Частенько брал и меня с собой. В избу, где мы останавливались на ночлег, набивались местные мужики, и разговор обязательно заходил о чем-то чудном, таинственном, отчего у меня волесенки дыбом вставали. А когда дед шел в отпуск, подрабатывал тем же самым землеустроителем по договору в колхозах, где в том была потребность. Вот это и привело его на скамью подсудимых «за сокрытие доходов от государства». Слава богу, хоть «врагом народа» не записали. И срок — восемь лет в лагеря на Урале.
Беда, как известно, не приходит одна. В том же году осудили отца, капитана небольшого судна. «За нарушение социалистической законности». Он поймал у себя на пароходе вора, что украл зарплату, выделенную на команду. Высадил его на берег и дальше в плавание. А тот оказался мужиком ушлым и накатал жалобу прокурору. Когда вернулись из рейса, отца уже встречали охранники с винтовками. У него срок оказался поменьше — всего-то два года Тобольской тюрьмы знаменитого «централа», именуемого у сидельцев «крыткой»». Вышел через несколько дней после смерти «великого кормчего» 10 марта 1953 года. Совпадение или нет, не могу сказать. Мне в ту пору пятый годок шел. И не понимал тогда, что мама с бабушкой на несколько лет остались без помощников в доме.
И новая беда пришла, когда оба мужчины из нашей семьи находились в заключении. Младший брат моего отца в 15 лет заболел менингитом. Бабушка повезла его в Тюмень. Там он и скончался. Уговорила капитана, чтоб пустил на верхнюю палубу, и три дня, пока пароход добирался до Тобольска, держала его на руках, невзирая на дождь и ветер.
За что такие напасти? За какие такие грехи? Нет ответа… А там дед, недавно вернувшийся из лагеря, вскоре неожиданно умер от сердечного приступа прямо у нас во дворе, когда разгружали сено, привезенное из-за реки. Инфаркт. В тридцать три года погиб папа. Утонул, возвращаясь на самодельной лодке из Сумкино. Бабушка слегла, несколько дней не принимала пищи. Спасибо Алексею Григорьевичу Тутолмину, был в Тобольске такой замечательный врач. Гипнозом или просто добрым словом поставил ее на ноги. И нас, детей, трое на руках у мамы…
В начальных классах я успел отучиться еще до гибели отца, причем вела наш класс не кто-нибудь, а моя родная бабушка. Более строгой и взыскательной учительницы я не знал за всю свою жизнь: ни одна моя шалость или разговор с соседкой по парте не оставалось без ее внимания. Незамедлительно следовала команда выйти к доске и встать в угол. Там я обычно проводил время до конца урока и лишь после звонка получал разрешения идти на перемену.
