Птичник № 8 - Анферт Деб Олин
Он думал обо всем этом, пока женщины рассказывали, как фермер рассыпает зернышки по полу курятника, о том, как цыплята бегают вокруг своих мам и говорят: пи-пи-пи!, хотя какие цыплята могут бегать вокруг своих мам-кур на яичной ферме! Роб перевел взгляд на оператора.
Ушел и поехал на ферму. Джеку поручено было выполнить на этой неделе одно задание. Всего-то – проследить за тем, чтобы были очищены от кур птичники № 7 и № 8: договориться с командой очистки, это дело нескольких бумажек, пары электронных писем и звонков, пару раз съездить туда ненадолго, бегло осмотреть птичники после очистки, поговорить с чистильщиками.
Роб приехал на ферму и направился к птичнику № 8. Вошел и увидел их. Сто пятьдесят тысяч изнуренных кур, предназначенных к забою. Как же это удручает. Он набрал Джека.
– Что произошло с командой очистки?
– Ну, они приехали, – сказал Джек. – И уехали.
– Они кое-что забыли, – сказал Роб и выключил телефон, прежде чем раздражающий голос кузена успел что-нибудь ответить.
Так Роб понял, что ему нужно проводить на работе не только по двенадцать часов в будние дни, но и часть субботы. Но вот того, что речь идет и о глубокой ночи тоже, он, конечно, не знал. В ту субботу, когда безумная армия, возглавляемая его сестрой, собралась двинуться через поля к ферме, он провел два часа двадцать минут со своей очаровательной дочерью, пока она не уснула, – вместо целого дня, как планировал. Потом съел овощное блюдо с тофу, которое подала ему жена (в последнее время она все реже и реже готовила мясо – с тех пор как его отец перенес инсульт, да и у него самого иногда подскакивало давление). Он лег спать, не догадываясь о том, что толпа буйных преступников в этот самый момент вытаскивает всех до единой кур из его птичников, пока в 6.45 на следующее утро, когда он ел завтрак в компании своей очаровательной малышки, разбрасывающей кукурузные колечки вокруг русалочьего стульчика, к нему не заявился администратор. Он вошел в сопровождении полицейского и сказал: “Курочек забрали”. И первым словом, пришедшим Робу на ум, было Аннабел.
С птичника № 8 все и пошло наперекосяк. Потом это каждый подтвердит. Ошибка с птичником № 8 запомнится им надолго. Птичник № 8 войдет в историю как колоссальный промах, приведший к провалу крупнейшего в истории похищения птиц. На него будут ссылаться политики, комики станут использовать его в своих номерах. Птичник № 8, что там произошло, кто все запорол.
В ту ночь, или точнее, на следующее утро, в часы, когда солнце только-только готовилось подниматься, новость о птичнике № 8 разлетелась по другим объектам фермы. Слова “В восьмом птичнике куры” орали в проходах между клетками, кричали в кабины грузовиков, передавали по цепочке от расследователя к расследователю, от тех, кто проводил протесты Пятничное Перо, к тем, кто вырос на Кубе, и к тем, кто обычно имел дело с коровами и чувствовал, что куры – это несколько ниже их достоинства. Каждый из расследователей имел свои собственные причины находиться здесь, причины достойные (так им самим казалось) или необъяснимые (так казалось их родителям), преступные (на взгляд фермеров) или уморительно смешные (по мнению людей, которые услышали об этом по радио в понедельник по дороге на работу).
Но на самом-то деле у большинства мотивы были гораздо сложнее, чем можно себе вообразить. Трудно быть благородным дольше, чем мгновение. Под внешней оболочкой всегда болтаются более темные и запутанные побудительные причины. Расследователи действительно несносны, но только по отношению друг к другу или ко всякому, кто пытается согнать их в стадо. Несносным людям свойственно вести себя шумно и по-идиотски, но расследователи на людях всегда эрудированные, наблюдательные, подготовленные. Можно смотреть им в глаза, разговаривать с ними ежедневно и ни о чем не догадываться (вдруг это как раз про вас?). Почти никто из них не был ни безумцем, как утверждал Робби (хотя, бывало, накрывало, конечно), ни преступником (они гордились тем, что действуют в рамках закона, если не считать нарушения закона “Эг-Гэг”, который они считали антиконституционным и противоречащим Первой поправке). И они уж точно не видели во всем этом ничего смешного.
Однако в ту ночь среди них затесалась группа людей, которые на самом деле были преступниками, и некоторые из них, возможно, даже сумасшедшими. Это были ненастоящие расследователи. Их обучение проходило по методикам, запрещенным в главных расследовательских подразделениях защитников прав животных (они разошлись в ходе расследовательных войн 2013 года). В ночь эвакуации эта группа чувствовала себя немного не в своей тарелке, им казалось, что их недооценивают (они почти всегда себя так чувствовали). Когда рассвет уже приближался, но еще не настал, пока сотни расследователей кипятились по поводу восьмого птичника, эта маленькая группа сохраняла молчание.
Расследователи, не переставая грузить кур, опустошать последние ряды и запускать двигатели последних грузовиков, бубнили что-то себе под нос. Невозможно вытащить еще сто тысяч или сколько их там. Грузовиков у них больше не было, времени тоже, и вообще кто все просрал-то? Кто за это отвечал? Аннабел и Дилл? В общем, теперь-то, конечно, все было просрано, вся эта гребаная затея. И с чего они, интересно, взяли, что Аннабел и Дилл способны организовать одну элементарную эвакуацию? Ну да, большую, тут никто не спорит, но ведь простейшую по структуре. Ведь эти двое, так-то если начистоту, свалили из движения месяцы или даже годы назад, не говоря уже об этом пиджаке, Джармане, – а остальные все это время продолжали бороться. Придется просто оставить один птичник неразобранным. Может, удастся вернуться и вывезти остальных через неделю, когда Счастливая ферма Грина этого не будет ожидать.
Ха! – говорили другие. Через неделю все они будут есть из железных мисок!
Пока велись эти разговоры, другая группа, та, что хранила молчание, единственные настоящие преступники во всей этой армии – с такими даже анархисты не пожелали бы иметь ничего общего – приняли решение самостоятельно: ни одной птицы они здесь не оставят. Конечно, эту компашку экстремалов изначально нельзя было приглашать, и это свидетельствует о более серьезных, глубоких и давнишних недоработках плана, плана, который всем казался (как бы) выполнимым под руководством Джонатана Джармана, но на деле был неисправной тележкой, которая катилась, раскачиваясь, со сломанным колесом, изрешеченная пулями, куски металла отваливались от нее и падали на решеточный пол, куры вываливались через щели, и она была обречена развалиться на части.
Этим упертым экстремалам по крайней мере хватило порядочности дождаться, пока шесть птичников будут практически освобождены и расследователи станут собираться группками, чертыхаясь и задаваясь вопросами: а теперь что? уходить или ждать, или что? И тогда эти маргиналы-бунтари нацепили балаклавы, побежали вереницей через ферму, освещаемые первыми проблесками утренней зари, и, поскольку все они были профессиональными поджигателями, добежав до птичника № 8, они его подожгли.
После этого оставалось только наблюдать, как все само собой катится в тартарары.
Птичник № 8 сгорел в два счета.
Было время, когда восьмой птичник носил название Луговой, его клетки сияли и могли вместить в себя больше кур, чем любая прежняя конструкция. В 1990 году Лео Грин подвел к своей гордости репортера, распростер руки и предрек: “Вот оно – будущее”. Но шли десятилетия. Вокруг этого птичника появлялись и исчезали другие, их становилось все больше, технология шагала семимильными шагами. Двадцать шесть лет спустя птичник получил порядковый номер “8” и оказался в дальнем углу фермы, грязный, вонючий, позорище, и запланировано было продержать его еще один куриный цикл и снести. Он был до того старый, что стропила в нем были деревянные, дорожки – фанерные, не говоря уже о самих курицах, комочках облезлых перьев и кожи. Чтобы сжечь его, достаточно было поджечь конвейерные ленты, яму и фанерные дорожки. Тут вообще больших трудов не потребовалось, потому что, как только вспыхнули перья, а куры ведь сидели очень плотно друг к другу, огонь охватил птичник от пола до потолка и вскоре уже бушевал вовсю, и дым вырывался через вентиляторы и просачивался через крышу. И летел в небо, как паровоз.
