Евгений Пузыревский - Седьмое лето
А Ваню так и не нашли. Такое чувство, что после содеянного, он просто-напросто прислонился к ближайшей стене в жилище одноногого участкового и запустил процесс взаимного проникновения молекул одного вещества (то бишь себя), между молекулами другого (стены), приводящий к самопроизвольному выравниванию их концентраций по всему занимаемому объёму. И теперь, являясь частью дома, наблюдал за тщетными попытками доблестной, но при этом жутко безнадёжной милиции, докопаться до истинных мотивов преступления, приведших к такой зверской расправе над тремя беззащитными (в силу физических увечий, возраста, и пола) людьми. На каждое очередное нелепое предположение, деревянное сооружение отзывалось смехом, который воспроизводился скрипом старых рассохшихся досок, да периодическим захлопыванием дверей и форточек.
Ну, или, отойдя от насильственной мастурбации и осознав всю ситуацию с вытекающими из неё последствиями, он, решив не дёргать судьбу за вымя, сбежал, даже не зайдя домой попрощаться.
Куда – пока не знал и он сам.
А друг так и остался лежать на полу без сознания.
О том, как экономить пайку, выживать без посылок, лавировать, находить способы зарабатывать на самое необходимое, не опоскудиться, внимательно смотреть по сторонам – вычленяя нужное из общего, и других, не менее важных, моментах в жизни зека, достаточно подробно поведал нам солжениновский Иван Денисович. Так что за экономией времени и издательских чернил, мы опустим этот отрезок в биографии Сергея Грачёва (во-первых, об этих шестнадцати годах можно написать отдельную книгу, а во-вторых, мы слишком отдалимся от Павлика, а он, как-никак является протагонистом данного повествования) и перейдём к его возвращению в мир свободных (ну, по крайней мере, себя таковыми считающих) людей.
Новому человеку, в новое время, в новой стране, пришлось нелегко – на нормальную долгосрочную работу брать не торопились, женский пол им особо не интересовался, опека государства, под которой Граф Толстой находился на протяжении почти всей жизни, прекратилась.
Были мысли о суициде, о разных вариантах попасть обратно Туда, о возможностях закрепиться Тут, о прошедшем, о будущем, о настоящем.
Мысли мыслями, а дни стабильно сменялись днями, не предвещая, совершенно никаких изменений.
Но однажды от безысходности, подрабатывая не слишком престижной профессией могильщика, огрубевший, под влиянием многочисленных внешних и внутренних факторов, Сергей увидел ту, которая вновь помогла ему стать тем самым Серёжей, что однажды постучался в дверь кабинета литературы, где шел урок у шестого «Б» класса, а Лена Троекурова читала у доски по памяти, заданные на дом «Журавли» Заболоцкого.
И это была Марина.
Мать его будущего сына.
35
Павлик открыл глаза.
Судя по яркому свету и лучам солнца, что вырисовывали крест, от оконной рамы, на полу у его кровати, часы, очень скоро, должны пробить двенадцать.
Не обращая внимания на странную, для первой половины деревенского дня, тишину, мальчишка ловко спрыгнул со своего лежбища, одел приготовленные мамой, заранее аккуратно сложенные на стуле, вещи и отправился на встречу с новыми геройствами, что были запланированы на сегодня ещё вчера.
Зайдя на кухню, он неожиданно увидел родителей, сидящих молча и неподвижно за столом. Пожелав «Доброе утро», ребёнок получил в ответ только гулкое эхо своего же голоса.
Любимая подруга Наивность, регулярно заходившая к Павлику потрескать малиновые пирожки с чаем, оказалась тут как тут и, выгнав Страх взашей, нежно обняла своего сотоварища. Затем, нисколько не сопротивлявшийся семилетний человек, был отведён за руку к застывшим Марии и Сергею.
Но в тот момент, когда ребёнок смог близко рассмотреть папу с мамой, ведомой пришлось моментально убраться.
Это были не они.
Точнее они, но не настоящие, не такие, какие всегда ходили, ели, смеялись, спали, каких он знал и любил. Это были глиняные фигуры совершенно идентичные оригиналам и одетые в их же одежду. Оболочка тел разительно отличалась. У мамы «кожа» была гладкой и блестящей, словно фарфоровый чайник, расписанный голубыми цветочками, что стоял в шкафу и доставался лишь только по праздникам. У папы же она была потрескавшаяся, в сколах, сбоинах, а местами вообще отсутствовала, оголяя куски мрака, клубившегося под ней.
Рука Павлика, против его воли, дотронулась до матери.
Видимая прочность оказалась обманчивой – Марина, прямо на глазах, начала рассыпаться, оставив после себя, на стуле, лишь горстку песка. Мебельное изделие не так уж и долго хранило на себе останки крупной женщины, так как единственный сын, так необдуманно её коснувшись, запустил цепную реакцию, и теперь распад захватывал территории всё большего размера, поглощая абсолютно все вещи и предметы, что попадались на его пути, сбрасывая переработанные мельчайшие частицы в зияющее и растущее жерло пустоты.
В груди мальчишки очень громко постучали в эмоциональную дверь и, не дождавшись пригласительного ответа, открыли. На пороге, с большим букетом цветов, бутылкой газированного лимонада и коробкой конфет, стояла Паника, растягивая губы в широченную улыбку и обнажая четыре ряда не больших, но очень острых зубов.
«Здравствуй, а вот и я! Ну, пошли что ли?»
Павлика отбросило от стола, развернуло и больно уложило на пол, пред этим, хорошенько ударив об стену. С большими усилиями встав на колени, он попытался осмотреться, но бесплотная мутная плёнка, облепившая глаза, высказала своё несогласие.
Не тот это враг, которого нужно бояться.
Протерев их костяшками согнутых указательных пальцев, сын, за секунду до падения в черное Ничто, увидел, как, совершенно нетронутый и зависший в воздухе папа, медленно, неуклюже, ещё больше деформируя «кожу» на шее, повернул к нему свою голову и открыл рот, для того чтоб что-то сказать.
Что-то важное.
Что-то нужное.
И наступила темнота.
Твёрдый пол, решив, что пора бы парню просыпаться, резко сделался неудобным.
Семилетний мальчик, ещё не до конца продравшись через густые заросли сна, резко вскочил в надежде услышать так и не сказанные отцовские слова.
Тишина.
Осознав своё месторасположение, он впал в короткое оцепенение.
Ровно на три секунды.
А затем, не откладывая в долгий ящик эффектное напоминание о себе, громко хлопая в ладоши, кривляясь и извиваясь всем телом, появилась Паника.
«Здравствуй, а вот и я! И никуда ходить не надо – мы тут с тобой поиграем!»
«Игра» проходила по новым, ранее не используемым правилам, которые включают в себя метание по ямке, крики, слёзы, размахивания руками, крушение всего, что под них попадётся, угрозы, мольбы, ярость, выпученные глаза, сбитые локти с коленями и постепенная утеря психического контроля и ощущения реальности, действительности, времени.
