Эдуард Тополь - Настоящая любовь или Жизнь как роман
МАРИЯ. Алеша, что ты говоришь! Как ты можешь?!
ВЕРГУНОВ (Достоевскому). Вы спрашиваете, на какую жизнь я ее обрекаю? А мы, Федор Михайлович, мы разрушим ваше старое общество лжи, бесправия и нелепых церковных идолов и построим общество прогрессивное, общество всеобщего равенства и социальных прав для всех граждан!
ДОСТОЕВСКИЙ (с кривой усмешкой). А вы спросили у этих граждан: хотят ли они? Цели всех предводителей прогрессивной мысли человеколюбивы и величественны. Но дай, Маша, этим учителям (кивок на Вергунова) разрушить старое общество и построить новое — выйдет такой мрак и хаос, что все здание рухнет под проклятиями человечества. (Вергунову.) Нет, мальчик, не нужны русскому народу ваши идеи…
ВЕРГУНОВ. А вы-то откуда знаете? Вы-то по какому праву за русский народ говорите?
Достоевский смотрит ему в глаза — это дуэль двух врагов, разделенных короткой крышкой кухонного стола, на котором стоят самовар и чайные стаканы.
Это дуэль двух поколений, «отцов и детей»…
Это дуэль 35-летнего Достоевского с самим собой, 25-летним членом петербургского кружка социалистов-утопистов…
И это дуэль двух мужчин из-за одной женщины, которая сидит за столом между ними…
И вдруг, стряхнув с ноги сапог и портянку, Достоевский поднимает босую ногу и грохает ее — стертую до кости, со шрамами от кандалов — на стол прямо перед лицом Вергунова.
ДОСТОЕВСКИЙ. Вот мое право! Кандальное!
От удара его ноги стакан с чаем опрокидывается на брюки Вергунова.
Вергунов оскорбленно вскакивает и выбегает из дома, хлопнув дверью.
Мария бежит за ним.
МАРИЯ. Алеша!..
Достоевский, оставшись один, устало клонится со стула.
Когда Мария возвращается в дом, она находит Достоевского спящим на полу.
В досаде Мария перешагивает через него, проходит в комнатку сына.
Там, на кровати, свернувшись клубком, спит Павлик.
Мария укрывает сына одеялом и задумчиво стоит над ним.
Вернувшись на кухню, убирает со стола посуду, изредка глядя на спящего на полу Достоевского. Затем садится перед ним на табурете и, сгорбившись, долго смотрит ему в лицо… Выходит из дома, приносит охапку дров, растапливает печь… Наливает воду из кадки в ведро, стоящее на печи… Приносит из каморки корыто и, громыхнув им, ставит это корыто рядом с Достоевским.
Но Достоевский не просыпается и от этого грохота.
Мария стягивает с него сапоги, портянки, принимается расстегивать латунные пуговицы солдатской куртки.
Достоевский открывает глаза, испуганно смотрит на Марию.
ДОСТОЕВСКИЙ. Я… я сейчас уйду…
МАРИЯ (буднично). Никуда ты не уйдешь… (Снимает с печи ведро, шумно выливает из него горячую воду в корыто.) Вставай, гений, купаться будем.
…Через час, в постели, она котенком лежит на его плече, а он говорит счастливо и воспаленно, с вдохновением.
ДОСТОЕВСКИЙ. Мы обязательно уедем отсюда, обязательно! Ты знаешь девиз Бальзака? «То, что Наполеон завоевал мечом, я завоюю пером!» Но я — я лучше Бальзака! Да, да! Я талантливей! Я сочиню стихи новому императору… да, это хорошая идея — я оду ему сочиню на коронацию! — и добьюсь полной амнистии и позволения печататься! И я напишу… Ох, Маша, я ведь такие характеры видел в каторге, таких историй наслышался — на сто романов хватит! И каких!
МАРИЯ (вкрадчиво). Не нужно про каторгу, Федя. Это не будут читать.
ДОСТОЕВСКИЙ. О нет! Будут! Мое — будут! Ведь меня сравнивали с Толстым! И я еще буду, как Толстой, брать по пятьсот рублей за печатный лист! И мы уедем в Петербург, а потом и дальше, в Европу. Я повезу тебя в Париж, в Ниццу, ты увидишь свою родину…
МАРИЯ (целуя его в грудь, все ниже и ниже). Молчи, Федя, не сглазь…
От прикосновения ее губ он замолкает, напрягается и — наконец! — уже не наспех, уже без конфуза получает свое столь долгожданное и столь тяжело выстраданное счастье…
Мария — хрупкая, тоненькая, экзальтированная — с изумлением обнаруживает в Достоевском еще вполне сильного мужчину, способного заставить ее летать, стонать, задыхаться от наслаждения и целовать его руки[13]…
…На рассвете, устав от любви, Достоевский лежит в кровати со слезами счастья на глазах.
ДОСТОЕВСКИЙ. Господи, Маша, я так счастлив! Я умру, если потеряю тебя… Я просто умру…
МАРИЯ (гладя его по груди). Не плачь… еще не все потеряно…
ДОСТОЕВСКИЙ (поднимаясь на локте, с мольбой и надеждой). Ты обещаешь?
МАРИЯ (поглядев ему в глаза, решительно). Да, мой гений. Ты и я и более никто!..
Семипалатинск, комната в избе Достоевского. НочьВ полумраке ночи, при огарке свечи, Достоевский энергично ходит по своей закопченной комнате, твердя, словно вдалбливая сам себе в сотый раз.
ДОСТОЕВСКИЙ.
Эпоха новая пред нами,
Надежды сладостной заря…
(Подстегивая себя.) Ну! Ну!..
На столе и на полу валяются смятые и порванные клочки его черновиков.
ДОСТОЕВСКИЙ. Еще раз!
Эпоха новая пред нами,
Надежды сладостной заря…
Вдруг он быстро подходит к столу и записывает, диктуя сам себе.
ДОСТОЕВСКИЙ.
Восходит ярко пред очами…
Благослови, Господь, царя!..
Став в позу, громко, с пафосом читает.
ДОСТОЕВСКИЙ.
Эпоха новая пред нами,
Надежды сладостной заря
Восходит ярко пред очами…
Благослови, Господь, царя!..
Господи, какой ужас! (Скомкав бумагу, швыряет ее в угол, подходит к окну и, прижавшись лбом к стеклу, в отчаянии.) Я не могу… Даже ради нее не могу!..
Кузнецк, дворик и изба Марии. ДеньТопор, ударяя по полену, то застревает в сыром дереве, то соскальзывает вбок…
Это Вергунов, стоя во дворе у поленницы, неумело колет дрова.
А в доме, поглядывая на Вергунова через окно, Мария, стоя на кухне, шинкует капусту, потом останавливается, протягивает сыну капустную кочерыжку.
МАРИЯ. Ну что, Павлик? За кого замуж пойдем?
Мальчик смотрит на нее в размышлении.
