Даниэль Пайснер - В темноте
Однажды мы обнаружили, что вечно мрачный Хаскиль Оренбах ест свой суп особым образом. Сначала он вычерпывал всю жидкость, а потом разминал в пюре и съедал отдельно бобы или лук. Таким образом, у него получался обед из двух блюд. Нам эта идея понравилась, и в скором времени мы все стали есть суп этим способом.
Кормить так много людей в таких примитивных условиях было чрезвычайно трудно, но Геня с этой задачей справлялась. Из всех наших женщин она была самой серьезной и, наверно, самой резкой в суждениях. Она не единожды критиковала моих родителей за то, что они решились притащить в такое ужасное место маленьких детей. Как мне помнится, улыбку на ее лице я видела не больше пары раз за весь период нашей подземной жизни, но, возможно, это из-за того, что ее постоянно изводили тяжелые мысли. Ей пришлось оставить наверху дочь, ее бросил муж, к тому же она вынашивала ребенка… Об этом разговоров никогда не заходило. Конечно, я допускаю, что могла просто не слышать, как взрослые обсуждали эту проблему. Настолько же вероятно, что тогда я просто не понимала истинного смысла их разговоров о беременности и родах, но все-таки, как мне кажется, взрослые просто закрыли на это глаза и надеялись, что решать эту проблему придется в каком-нибудь другом месте. Вайнбергова по-прежнему ходила в своем тяжелом черном пальто… наверно, и для тепла, и для сокрытия своего состояния. Соха с Вроблевским не догадывались о ее беременности, а остальные члены нашей группы все время гадали, как лучше сообщить им эту новость и как они на нее среагируют.
Вайнбергова не очень выделялась своим черным пальто. В пальто ходили все взрослые. Наверху было лето, но в подземельях стоял холод – от сырых каменных стен и сквозняка, пробиравшего нас до костей. Меня не очень беспокоил этот холод, потому что я носила свой драгоценный зеленый свитер и грелась, прижавшись к маме или брату. Я помню, как говорила обо всем этом с Мелеком.
«Всем остальным так холодно, – сказала ему я. – А почему же не мерзнешь ты?»
«Я мерзну не меньше тебя», – ответил он.
Философский ответ, да?
Самой близкой подругой Вайнберговой была Галина Винд, которая из королевы убежища под церковью Марии Снежной превратилась в принцессу нашего Дворца. Она все время расчесывала свои волосы. Я уж и не знаю, была у нее щетка для волос сразу или ее принесли Соха с Вроблевским. Какая же она была красавица! Какие же прекрасные у нее были волосы! Казалось, ее совершенно не беспокоили вши, сотнями расплодившиеся в роскошных длинных волосах. Сегодня она зачесывала волосы на одну сторону, завтра – на другую и вела себя так, будто только что вышла из салона красоты, где ей вымыли голову и сделали укладку.
Вши были серьезной проблемой. Мама каждый день, а то и два раза в день осматривала наши с Павлом головы и вычесывала вшей специальной расческой, которую принес Соха. Взрослые по очереди проверяли друг другу головы, но бороться с паразитами было практически бесполезно. Вши были такие большие, что были видны даже при слабом свете карбидной лампы. И нас все время тянуло почесаться. Так уж устроена наша психика: если знаешь, что у тебя вши, сразу начинаешь чесаться. Вот прямо сейчас я пишу эти строки и чешусь, просто вспомнив о них. Но человек способен привыкнуть к чему угодно, и в конце концов мы привыкли и ко вшам. Мама обнаружила, что вши любят прятаться под воротниками и в складках одежды. Она находила их, смахивала на землю, мы некоторое время могли притворяться, что от них избавились, но на следующий день они появлялись снова.
Мундек Маргулис, Корсар, до войны был цирюльником и сразу после переезда во Дворец взялся всех стричь. Эту обязанность он выполнял с особым удовольствием. Все понимали, что это поможет нам не падать духом и избежать превращения в пещерных дикарей. Корсар был идеальным парикмахером: он всегда улыбался, излучал радость и наполнял своим весельем наше убежище. Соха принес ему инструменты и небольшое ручное зеркальце. К моменту нашего побега из бункера под церковью Марии Снежной у всех нас отросли волосы, а у мужчин – усы и бороды. Мама просила Корсара стричь нас покороче, но вши не пропадали. Все остальные тоже стриглись очень коротко, и мужчины, и женщины. По крайней мере моя мама, Клара и бабуля. Вайнбергова решила не стричься и каждое утро заплетала свои кишащие вшами волосы в косу. А еще оставила длинные волосы самовлюбленная Галина. Она сидела и без конца расчесывала их, словно для нее проблемы завшивленности просто не существовало.
Корсар был у нас главным весельчаком. Он носил на голове фуражку греческого моряка козырьком назад. Он все время распевал песни, рассказывал анекдоты, как правило, на идише.
– О чем ни рассказывай, – говорил он, – на идише это будет смешнее.
Со временем я выучила идиш и поняла, что он имел в виду. Корсар был, наверно, самым легким в общении и покладистым человеком. Он не отказывался от тяжелой работы, ничего не боялся и всегда был готов к любым приключениям. Однажды, когда Клара Келер сильно загрустила о сестре, отправленной в Яновский лагерь, Корсар решил подняться на поверхность и разузнать о ее судьбе. У Корсара с Кларой было что-то вроде романа, и все же это было безрассудно даже для влюбленного… Представьте себе, с помощью Сохи и Вроблевского Корсар выбрался из канализации, дошел до Яновского лагеря, проник на его территорию и повидался с сестрой Клары! Его не было два или три дня, и мы уже начали предполагать самое худшее. Но он вернулся!
Кроме новостей о сестре Клары Корсар принес из лагеря смешную песенку про шанхайского купца, который торговал фарфоровыми чашками и ночными горшками. Ее слова я помню до сих пор:
Jestem Chinczyk Formanjuki,
Kita Jajec, skosne oki,
Porcelane do sprzedania mam.
Filizanki fajansove,
I nocniki korolowe,
To ja wszystko tobie mila dam[6].
На протяжении многих лет после войны мы с Корсаром при встрече обязательно пели эту песенку.
Папа считал Корсара самым полезным, трудолюбивым и надежным членом нашей группы, а к Галине, судя по всему, относился противоположным образом. Галина не хотела работать. Да, из зловредной личности, ежедневно забиравшей самые большие куски хлеба, она превратилась в барышню более приятную, но помогать ни в чем не желала, она даже никогда не играла ни со мной, ни с Павлом. Человеком она была все-таки неплохим, и со временем мы стали относиться к ней с симпатией. Мы видели, что после побега Вайсса и его приспешников она начала нам сочувствовать. Мало того, папа очень полюбил с ней беседовать – она была хорошо образованна. Хаскиль Оренбах тоже был довольно образованным человеком, но недостаточно эрудированным, и поэтому мой папа с Галиной тренировали ум, играя во всякие игры со словами типа скрэббла. Иногда к ним присоединялась и мама, но главными соперниками всегда были папа с Галиной. Один из них загадывал какое-нибудь слово, скажем, Константинополь, а другой должен был составить из входивших в него букв как можно больше других слов. Заканчивая повседневные дела, мы садились на лавочки, упираясь друг в друга коленями, и слушали их диалоги. То они устраивали добродушные перепалки по результатам игры, то обсуждали события на фронте, то спорили о книгах.
