Меир Шалев - Эсав
— Вот эта курица? — с опаской и удивлением переспросил я.
— Это не курица. Это сова, символ мудрости, — засмеялся Ихиель. — Но отец уперся, что сам нарисует свой экслибрис.
Он рассказал мне, что его отец погрузился в чтение с раннего детства и книги разрушили вначале его глаза, потом его отношения с женой и, в конце концов, — его позвоночник. «Мой отец, — сказал он с гордостью, — приехал из Харькова в Нью-Йорк, когда ему было пять лет, и самоучкой овладел английским языком».
В шесть лет Мордехай Элиягу Абрамсон спросил у прохожих, где находится публичная библиотека. Он вошел и бесстрашно спросил у библиотекаря первую книгу на самой нижней полке. Вернув ее назавтра, он попросил следующую по порядку, потом третью, и четвертую, пока не прочел полку по всей ее длине. Книги в библиотеке были расставлены по алфавиту, и к тому времени, когда библиотекарь заметил этот странный способ чтения, мальчик уже прочел «Норвежские диалекты» Аасена, «Двенадцать лет на плоскогорьях Эфиопии» Аббади и значительную часть скучнейшей 180-томной серии Аббота «Ролло». С тех пор библиотекарь взял его под свое покровительство и научил быть более разборчивым. «Если бы каждый юноша подружился с библиотекарем, с учителем природоведения, а также с высокой и снисходительной женщиной, мир выглядел бы совершенно иначе», — закончил Ихиель.
Свою библиотеку судья собирал прилежно и изобретательно. Он помогал еврейским иммигрантам в обмен на привезенные ими книги, покупал, менял, находил и воровал. А когда умер, оставил сыну то самое завещание — перевезти его библиотеку в Страну Израиля. Ихиель купил зеленый «додж», погрузил его вместе с книгами на корабль, «взошел в Страну» и начал свой путь унижений и мук. Он разочаровался в Еврейском университете, который проявил интерес лишь к малой части его коллекции, вышел, стукнув дверью, из нескольких городских библиотек и был изгнан из Дгании и Тель-Иосефа, когда товарищи по кибуцу обнаружили у него «вредный буржуазный материал». Какое-то время он возлагал надежды на жителей Ришон ле-Циона, пока не открыл, что они заинтересованы не столько в его книгах, сколько в его грузовике, и, в конце концов, обтрепанный и раздраженный, добрался до нашего поселка. Под давлением Бринкера поселковое руководство согласилось принять все его книжное собрание и предоставить ему жилье и постоянную работу в качестве библиотекаря, но поставило условием продать несколько редких книг, чтобы окупить строительство и содержание библиотеки. Ихиель был вынужден согласиться, и отправленное им в Англию письмо стремглав привело в Страну посланца в облике усатой монашенки, оказавшейся в действительности переодетым тайным агентом оксфордской Бодлеанской библиотеки. Этот человек купил у Ихиеля за огромные деньги рамбамовскую «Мишне Тора», напечатанную в 1550 году в Венеции, «Сефер Тора Ор» Баал Шем Това, «Эсперанса де Исраэль» Менаше бен Исраэля, изданную в 1650 году в Амстердаме, напечатанную в Сончино «Сефер а-Икарим» Иосефа Альбо, еще одного дальнего дяди моего отца, если верить его рассказам, а также «Путешествие по Иудее, Самарии, Галилее и Ливану» некоего исследователя, именовавшего себя кардиналом Бодуэном из Авиньона, — книгу, которая представляла собой не столько древнюю, сколько исключительно ценную находку, сохранившейся между страницами странной, тонкой закладкой из мягкой, блестящей кожи.
После того как сделка была подписана и пять редчайших книг отплыли в Англию, спрятанные в корсете под черным одеянием оксфордского агента, Ихиель постарался как можно шире разрекламировать факт их продажи и получил большое удовольствие, увидев, как были потрясены важные шишки из Национальной библиотеки в Иерусалиме, которые поспешили немедленно заявиться в поселок на специально нанятом такси и завопили о «корыстолюбии» и «передаче в чужие руки неприкосновенного достояния национальной культуры».
— Вы могли получить их даром, — сказал Ихиель профессору Генриху Райс-Леви, «главному протестующему», низкорослому бледному человечку, который прыгал вокруг него, как обезумевший кузнечик, раздувал ноздри и требовал, чтобы Ихиель пустил его в библиотеку. Тремя годами раньше именно этот человек проглядел список книг Мордехая Элиягу Абрамсона, сморщил те же самые ноздри и изрек, что он не видит смысла в приобретении этого собрания.
«Если не считать нескольких впечатляющих экземпляров, коллекция вашего отца представляет собой попросту образчик тех ложных представлений, которые богатство может породить в душе талантливого дилетанта», — сказал профессор пристыженному сыну, а когда тот возразил на обидные слова, позвонил в маленький колокольчик того рода, которым берлинские дети зовут гувернантку в грозовые ночи, и велел указать гостю на дверь. Как бы то ни было, я помню, что это определение — «талантливый дилетант», — которое Ихиель выплевывал каждый раз, когда рассказывал мне эту историю, произвело на меня большое впечатление, потому что Ихиель как-то по-особому кривил лицо, произнося его. Лишь по прошествии лет на меня снизошло, что это не похвала, а порицание. Но тогда я был уже достаточно взрослым и понимал, что и сам — не более чем талантливый дилетант, и я не сержусь на то, что ты тоже заметила это и даже употребила те же самые слова по поводу описания Александрии в рассказе о Зоге и Антоне. Но если бы Мордехай Элиягу Абрамсон не был талантливым дилетантом, Еврейский университет поспешил бы заполучить его книги, и тогда Ихиель не добрался бы до нашего поселка, и я бы не познакомился с ним, не нашел себе убежища в его библиотеке и не стал, в свою очередь, талантливым дилетантом. Вот так тонет корабль в проливе Ла-Манш от крика чайки возле мыса Доброй Надежды, и вот так повернулась моя жизнь, и вот я пред тобой — дилетант. Умелый охотник. Изготовитель деликатесов. Талантливый человек. В любви, во воспоминании, в обмане и в раскаянии.
ГЛАВА 23
В самом конце коридора, за последней дверью, в комнате, что была комнатой Биньямина, в кровати, что была его кроватью, лежит спящая Лея. Время от времени я прохожу мимо этой закрытой двери и тогда невольно понижаю голос и ступаю тихо и осторожно, как говорят и ступают, проходя возле колыбели младенца и памятника погибшему. Но нет такой силы, которая могла бы потревожить Лею в преисподней ее беспробудной дремоты, и комната, как нехотя объясняет Яков, закрыта лишь потому, что ее сон мешает спокойствию бодрствующих.
— Да ты зайди. Зайди, погляди на нее, — сказал он, заметив, что я каждый раз в смятении приостанавливаюсь перед ее дверью. — Вы ведь когда-то были друзьями, правда? А вдруг тебе удастся ее разбудить.
