Элис Петерсон - Спустя десять счастливых лет
– Ты знаешь, каково это – потерять близкого? Каждую ночь ложиться в постель и засыпать в слезах?
– Я представляю…
– Нет. Ничего ты не представляешь. Я больше никогда не увижу Олли, у моего ребенка не будет отца, а тебя волнует только одно: как ситуация скажется на тебе!
Мама захлопывает кухонную дверь.
– Хватит. Мальчики услышат.
Разворачиваюсь к маме с твердым намерением задать вопрос, который терзал меня большую часть детства.
– Почему ты никогда, никогда за меня не заступаешься? Когда Пиппа испортила мой рисунок, ты сказала, что я сама виновата, раз оставила его на кухне!
– Это было так давно… – Мама поражена, что я так долго держала в себе эту обиду.
– Я всегда чувствовала, что я недостаточно хороша.
– Ох, Ребекка, – вздыхает мама, пытаясь подобрать слова. – Послушай, мы все устали…
– Я не устала! – Я собираюсь с духом. – Хотя ты права, ситуация не идеальная. Я уеду. Вернусь в Лондон.
– Ребекка, – умоляет мама. – Я не хочу, чтобы ты уезжала.
– Ну, это уже перебор, – заявляет Пиппа, когда я открываю дверь. – Я не говорила про сейчас, я только пыталась донести, что тебе нужно планировать будущее, что нужно…
– Пиппа! – поворачиваюсь я к ней. – Помалкивай, пока я не сказала то, о чем потом буду искренне жалеть.
Поднимаясь по лестнице, я слышу, как мама говорит с Пиппой, и, к моему изумлению, кажется, она ее хорошенечко отчитывает.
29
Водитель такси сворачивает в респектабельный район Ноттинг-Хилл и останавливается у стильного белого здания с крутыми ступеньками, что ведут к двери.
– Я могу принять ваше предложение погостить? – спросила я Глитца, позвонив ему с винчестерского вокзала.
Когда я ушла, в доме началось черт-те что. Мама была в слезах; Пиппа собирала Оскара и Тео, которые хором возмущались, ведь мультфильм еще не закончился.
– Я хочу свободы, – доказывала я отцу, который вернулся из поездки за фарфором с мистером Пулленом.
– Куда же ты поедешь? – возражал папа. – Тебе нужно себя беречь. Останься, пожалуйста. Мы все уладим.
Но я не могла не убраться.
– Ты вернешься, правда? – спросила мама со страхом в глазах.
– Ну и ну, Ребекка, ты к нам на всю жизнь, что ли? – кряхтит Глитц, поднимая мой багаж вверх по каменной лестнице.
Отвечаю, что так спешила, что просто побросала все, что попалось под руку.
В моей комнате стоят цветы. Есть телевизор с подборкой дивиди-дисков. На прикроватном столике стопка журналов. В примыкающей ванной выставлены лавандовые масла и гели для душа с ароматами розы и герани. Говорю Глитцу, что могу переехать и навсегда. Он вскидывает брови, а потом сообщает, что Марти уехала навестить семью в Америке, поэтому в доме только мы.
– Замечательно, – отзываюсь я, изо всех сил стараясь не расплакаться.
– Так ты расскажешь, что случилось? – Глитц присаживается рядом со мной на край постели. – Марти всегда говорит, что мы, британцы, слишком замкнутые; а на самом деле надо давать себе волю.
– Когда я злюсь, я поднимаюсь на вершину холма Святой Екатерины и ору. Мы с Олли так раньше делали.
Смотрю в окно спальни, затем поворачиваюсь к Глитцу и вижу выставленную подушку.
– Вперед, – говорит он.
Я неуверенно бью в нее кулаком.
– Посредственно, – пожимает плечами Глитц.
Бью сильнее.
– Уже лучше.
Луплю что есть сил.
Представляю лицо Олли тем утром, когда он умер. «Я очень тобой горжусь», – сказал он. Я по-прежнему не слышу его голос. Поговори со мной, Олли. Пожалуйста, вернись.
Я колочу подушку, пока, наконец, не выдыхаюсь.
Вечером, распаковав вещи и приняв ванну, я подхожу к Глитцу на кухне. Он слушает оперу и готовит пасту с чесноком и травами.
– Простите, что вывалила на вас… Вы мой начальник, а тут я со своими драмами.
– Мы друзья. Надеюсь, ты голодная. Должно быть, сегодня много калорий сожгла.
– Ага, кому нужен тот спортзал?
Глитц смеется, сливая пасту в дуршлаг. Мне на колени запрыгивает черный кот. Глитц говорит, что его зовут Бонд.
– Бонд, Джеймс Бонд, – глажу я его.
Беседуем про дела галереи и семью Марти. Довольное урчание Бонда действует крайне успокаивающе.
– Глитц, это не навсегда так, правда? – спрашиваю я за ужином.
– Нет. Ты научишься справляться лучше.
– Справляться лучше?
Он откладывает вилку.
– Забыть такое невозможно, просто привыкаешь.
– Вы кого-то потеряли.
Теперь он отодвигает тарелку.
– Роуз. Мою дочь.
– Простите. Я даже не подозревала, – сочувственно говорю я.
Глитц вновь наливает себе белого вина.
– А откуда тебе это было знать. Я винил себя годами. Роуз была глубоко несчастна в браке. Однажды вечером она позвонила, попросила меня приехать. Я тогда уже успел напиться джина, никак не мог сесть за руль, поэтому ответил, что приеду с утра. А Диане, тогдашней жене, сказал, что все в порядке. Роуз умерла от передозировки. По сей день не знаю, сделала она это намеренно или случайно.
Глитц снимает очки в черной оправе и трет глаза.
– Диана от меня ушла, я потерял работу в Сити. Хотелось только страдать и винить себя.
– Вы не виноваты. Правда. – Я наконец поднимаю на него взгляд, думая, что другой человек не раскроется по-настоящему, пока мы сами не покажем ему свою уязвимую сторону.
– Я должен был понять по ее голосу, что случилась беда, и прыгнуть в такси.
– Ох, Глитц… И как вы это пережили?
– Марти. Тогда просто добрая знакомая. Она вынесла дверь моей квартиры – запущенной до невозможности – и заявила, что забирает меня, плевать, хочу я того или нет. Смелая девчонка… или глупая, – добавляет он с кривой усмешкой.
Сворачиваю салфетку пополам, потом еще раз.
– Даже не знаю, что сказать.
Глитц меня не слышит. Он снова с Роуз.
– Она все еще мне снится. На качелях, я подталкиваю ее, а она просит «Папочка! Выше!». В детстве она любила надевать свои цветастые трусики на голову, делала вид, что это шарфы, как у ее матери. – Мы смеемся. – И украшения любила. Наряжалась в жемчуга Дианы, надевала туфли и шла выгуливать собаку. Мой лучик солнца… Ты многим ее мне напоминаешь.
Тем же вечером я звоню домой. Папа отвечает после первого гудка.
– Я в порядке, – заверяю его.
– Это Бекка? – слышу на фоне мамин голос. – Прости меня, – берет она трубку.
– И ты меня, – отзываюсь я со слезами на глазах.
– Думала о твоих словах, – говорит мама.
– Я просто разозлилась.
– Понимаю, почему я занималась Пиппой. В детстве я обожала спорт, но мои родители не могли платить за тренировки…
– Мам, ничего страшного.
– Нет. Я хотела, чтобы у Пиппы появились возможности, которых не было у меня, однако мне следовало поощрять и твои увлечения, особенно искусство. Я не должна была тебя заставлять. Прости меня, пожалуйста. Ты сейчас где?
