Сергей Минаев - The ТЁЛКИ два года спустя, или Videoты
– Ты кормящая мать? – Она глубоко затягивается.
– А ты собираешься стать «Учителем года»?
– Нет, – она мотает головой, – просто мне кажется, то, чем я занимаюсь, небесполезно.
– Знаешь, мне тоже так кажется. – Я заказываю себе виски. – Еще вина?
– Но это, в общем, бесполезно, – кивает она.
– Я зарабатываю на жизнь. – Я выпускаю вверх кольцо дыма. – И многим это нравится.
– Единственное, что я вынесла после просмотра твоей передачи, – ты очень хочешь быть похожим на Рассела Бренда и Ларри Кинга одновременно. – Она широко улыбается и допивает вино. – Ну и еще пара подъебок органов власти была ничего. Честно.
– И что в этом плохого? – злюсь я.
– Я разве сказала, что это плохо? Я сказала «никак». – Она открывает меню. – Если цель программы показать, что ты в курсе актуальных трендов западного телевидения и тебе прощают «пограничные» шутки на эзоповом языке, у тебя это блестяще получилось. Не злись.
– Не стыдно подражать. Стыдно бояться подражать. – Я медленно разрезаю кусок курицы. – Я это называю «все было вполне либеральненько».
– Мой отец называет это «краткосрочной лицензией на публичную шутку».
– Лучше уж так, чем как все. – Я отправляю в рот кусок курицы. – Такими темпами мы изменим формат вещания. Всем будет только интересней.
– Такими темпами ты рискуешь прослыть гей-иконой, у которой в туалете вместо «Dazed & Confused» лежит журнал «Власть».
– Эти девушки так не думают, – указываю я вилкой на соседний столик.
– Тебе важно их мнение?
– Так же, как и тебе, иначе бы ты не носила сумку Martin Margiela.
– Тогда чем мы отличаемся от них? – Она презрительно кривит губы.
– Тем, что они не знают, что это Martin Margiela, но уверены: то, что на нас, – очень круто.
– Ты стремишься произвести впечатление на каждую табуретку, это от комплексов? – Она открывает меню. – Я хочу десерт.
– Это от безграничной любви к окружающим. – Я обращаю на себя внимание официантки. – Я тоже. И еще выпить, ты же не за рулем?
Она отрицательно мотает головой.
– Кстати, а кто у тебя папа?
– Какие-то интересы в нефтяной торговле. Это чтото меняет? – Она поднимает на меня глаза.
– Это кое-что объясняет. Мы слегка левые, презираем тех, кто носит меха, и при этом покупаем сумки из кожзаменителя за полторы тысячи евро. Это же не от погони за модой, а просто потому, что нам не все равно, правда?
– По крайней мере это хоть какие-то убеждения. Лучше иметь их, чем звездную болезнь, дорогой.
– Похожие телеги гонял один мой знакомый «энбэпэшник». – Я потягиваюсь. – Тогда он называл это идеологией, а теперь работает, кажется, в движении «Наши».
– Хм, интересно, – комкает она салфетку, – зачем стремиться выглядеть глупее и пошлее, чем ты есть на самом деле?
– Может, затем, что у меня трескаются губы при слове «идеология»? Или затем, что мне кажется честнее смеяться перед камерой, нежели шутить на чужой кухне? Или... дай-ка подумаю... – Я тру мочку левого уха. – Может, я тоже когда-то думал, что самая справедливая война – это война со своим отцом. Для всех прочих войн нужны основания – тут хватает разницы в возрасте. Как-то сложно все. Придумай ответ сама!
– Что-то в тебе есть, Миркин, – пронзительно смотрит на меня она, – что-то такое...
– ...от чего ты выпила полбутылки вина, зайка! – смеюсь я. – Впрочем, когда любишь – не считаешь.
– Я же тебя просила! – Она больно щиплет меня за руку, я ойкаю, и нам приносят десерт и еще вина. А разговоры за соседними столиками, к которым я пытался по привычке прислушиваться, разом стихают.
Мы съели один десерт на двоих, потом переключились на виски, и дым от наших сигарет поменял цвет с сизого на розоватый. А потом разговор плавно перешел на обсуждение твиттера New Musical Express, вскользь коснулся фильма «Париж, я люблю тебя», вскользь – самого Парижа, свернул к ехидным подколкам вокруг «Винзавода» и арт-тусовки, обнаружил нескольких общих знакомых, которым, впрочем, были даны не самые лестные характеристики. И я наконец ухитрился взять ее руку и стиснуть, в то время как она назвала меня «подмечающим странные детали», а я ответил что-то вроде «при этом освещении ты выглядишь сногсшибательно». И когда мы дошли до обсуждения чтений, которые устраивает «Русский пионер», позлословили насчет Михалкова и сошлись на том, что магазин «Республика» самый крутой из «культурненьких» мест в городе, она вдруг спросила:
– Зачем ты все это делаешь? Я же не одна из них. У тебя не пройдет по обычной схеме, потом не обрадуешься.
– У меня на радость давняя аллергия, – отвечаю я.
– Ты думаешь, мне достаточно такого ответа?
– Если честно, я думаю о том, как бы нам утром проснуться вместе. – Я опять беру ее за руку.
– Если честно, шансы призрачные, – улыбается она.
– Именно поэтому ты сегодня не за рулем, правда?
– У меня некстати машина на сервисе.
– Какая ты все-таки интересная пассажирка! – говорю я.
– Именно. Только поезд еще не пришел. – Она аккуратно тушит окурок в пепельнице.
– Чух-чух-чух! – Я беру пачку сигарет и веду ею по столу, изображая паровоз. – Сядешь?
И наши глаза уже так близко, что в них видны собственные отражения, а мне кажется, что под столом она сняла туфли, и я инстинктивно выдвигаю левую ногу вперед, касаясь ее ноги. Чувствую мелкую дрожь по всему телу, и мне кажется, что на ее руке, от запястья и выше, наметились легкие мурашки, хотя все это может быть зрительным обманом, потому что выпито уже прилично, а в колонках Coldplay слишком пронзительно играет «Lost». И я говорю:
– Я хочу стать твоей верхней губой.
– Для этого как минимум надо попросить счет.
Через пятнадцать минут мы едем в машине, и я пытаюсь целовать ее в шею и гладить ее ноги, а она слегка отстраняется и говорит шепотом, что «не любит эти киношные тисканья на заднем сиденье», а я убеждаю ее, что в городе слишком много маньяков, и мне кажется, они охотятся именно за ней. Наконец, мы подъезжаем к ее дому, где-то в районе «Кропоткинской», выходим из машины и останавливаемся перед подъездом. Наташа достает сигарету, в то время как я стою у открытой задней дверцы такси, а водила напряженно ждет расчета или продолжения пути.
– Знаешь, мой папа говорит, что в мои годы я не научилась отказывать мужчинам так, чтобы их не обижать.
– А мой папа говорит, что в мои годы он заработал свой первый миллион, а я ухитрился пока еще даже героина не попробовать, и что с того?
– Эта шутка заслуживает того, чтобы пригласить тебя как минимум на чашку кофе! – заразительно смеется она, а я протягиваю таксисту пятьсот рублей и хлопаю дверцей.
