Уинстон Грум - Гамп и компания
Дальше я засек его, когда он курил сигарету у себя в туалете. Я отчитал его и сказал, как это плохо. Малыш Форрест слушал, но был вроде как хмурый, а когда я закончил, он не пообещал это дело бросить, а просто вышел из комнаты.
К тому же эти его азартные игры. За счет своей смекалки он мог обыграть почти любого в карты и всякое такое, и продолжал это делать. На педсовете ему сделали строгое замечание, говоря, что малыш Форрест со своими азартными играми обдирает в школе всех остальных ребятишек.
Наконец однажды он не пришел домой ночевать. Миссис Каррен прождала до полуночи, но в конце концов легла в постель. Я не спал до рассвета, когда малыш Форрест попытался проскользнуть в окно спальни. Я решил, что настала пора отчитать его и серьезно поговорить.
— Послушай, — говорю, — все это дерьмо должно прекратиться. Я знаю, что молодые парнишки вроде тебя очень часто должны малость перебеситься, но у тебя это уже дошло до крайностей.
— Да? — спрашивает он. — Например?
— Например — когда ты влезаешь в окно далеко за полночь или куришь сигареты в своем туалете.
— Что такое? — говорит он. — Ты что, шпионишь за мной, да?
— Я не шпионю. Я замечаю.
— Замечать тоже не очень мило. А кроме того, это все равно, что шпионить.
— Послушай, — говорю, — не в этом суть. Здесь у меня есть кое-какие обязанности. Мне положено о тебе заботиться.
— Я сам могу о себе позаботиться.
— Да, я вижу. Вроде как ты заботишься о себе, когда у себя в туалетном бачке упаковку из шести банок пива прячешь?
— Так ты все-таки за мной шпионил, разве нет?
— Нет. Туалет потек, когда одна из твоих банок выпала и застряла в промывной дыре. Как я мог этого не заметить?
— Ты мог бы держать это при себе.
— Черта с два я буду! Если ты не можешь вести себя как следует, мой долг заставить тебя. Как раз это я и собираюсь сделать.
— Да ты даже по-английски правильно говорить не можешь — или приличную работу найти. Откуда ты взял, что у тебя есть надо мной какая-то власть? Я хочу сказать, кто ты такой, чтобы мне указывать? Это из-за того, что ты слал мне отовсюду эти дешевые подарки? Чертов поддельный тотемный столб с Аляски? И тот смехотворный немецкий рог, чтобы я выглядел как дурак, когда стал бы в него дуть? Или тот великий древний нож из Саудовской Аравии? Когда он сюда прибыл, все те мелкие стекляшки, которые ты назвал самоцветами, уже из него повыпадали. А кроме того, эта ерундовина такая тупая, что она даже масло не режет, не то что бумагу! Я все эти твои подарки повыбрасывал! Если у тебя и впрямь есть какая-то власть надо мной и над моими поступками, я хочу знать, что это за власть!
Ну, тут мое терпение лопнуло — и я ему эту власть показал. Я схватил его и швырнул поперек своих коленей, а прежде чем я поднял руку, я сказал единственное, что пришло мне в голову:
— Мне от этого будет больнее, чем тебе.
И я как следует надрал ему задницу. Я не уверен, что мои слова были правдой, но всякий раз, как я его шлепал, мне казалось, я шлепаю сам себя. И все-таки я не знал, что мне еще делать. Малыш Форрест был такой смышленый, что я не мог разумно его убеждать, потому как это не моя специальность. Но кто-то здесь должен был малость взять на себя управление и посмотреть, не сможем ли мы вернуться обратно на рельсы. Все это время малыш Форрест ничего не говорил, не орал, ничего такого, а когда я закончил, он встал с лицом красным как свекла и ушел к себе в комнату. Он не выходил оттуда весь день, а когда вечером вышел и сел ужинать, то почти ничего не говорил, разве что-то вроде: «Передай мне соус, пожалуйста».
Зато в следующие несколько дней я заметил явное улучшение его поведения. И я надеюсь, он заметил, что я это заметил.
Множество дней, когда я щиплю устриц или занимаюсь другими делами, я думаю о Гретхен. Но что на самом деле я могу с этим поделать? То есть, я здесь чуть ли не с протянутой рукой живу, а она в один прекрасный день станет выпускницей университета. Множество раз я думал о том, чтобы ей написать, но не мог придумать, что. И от этого письма все вполне могло бы стать еще хуже — вот что я думаю. А потому я просто хранил в себе эти воспоминания и продолжал заниматься работой.
Как-то раз, когда малыш Форрест вернулся домой из школы, он выходит на кухню, где я пытаюсь отчистить и отмыть руки после долгого дня у устричных банок. Я порезал палец о раковину одной из устриц, и, хотя порез не особо болит, кровоточит чертовски, и это первое, что малыш Форрест замечает.
— Что случилось? — спрашивает он.
Я рассказываю, а он говорит:
— Хочешь, я дам тебе лейкопластырь?
Он выходит из кухни и приносит пластырь, но прежде чем его прилепить, промывает порез перекисью или еще чем-то — жутко вонючим.
— Ты должен быть осторожен с этими устричными раковинами. Они метут обеспечить тебе чертовски серьезную инфекцию, ты это знаешь?
— Не-а. А почему?
— Потому что лучшее место для роста устриц — это там, где самое скверное и тяжелое загрязнение. Ты этого не знал?
— Не-а. А ты откуда знаешь?
— Потому что я их изучал. Если бы ты мог спросить у устрицы, где она хочет жить, она скорее всего сказала бы, что в выгребной яме.
— А как получилось, что ты изучал устриц?
— Потому что, я так прикидываю, мне уже пора начинать выполнять свою долю работы, — говорит малыш Форрест. — То есть, ты каждый день отправляешься туда и щиплешь устриц, а я только и делаю, что в школу хожу.
— Так тебе как раз это делать и полагается. Ты должен чему-то выучиться, чтобы не кончить так, как я.
— Да ладно. Я уже достаточно узнал. Если по правде, в школе я уже вообще ничего не делаю. Я так далеко обогнал всех одноклассников, что учителя просто говорят мне идти посидеть в библиотеке и почитать, что мне захочется.
— Правда?
— Ну да. И я прикидываю, может, я просто мог бы не ходить каждый день в школу, а иногда отправляться с тобой в Байя-Лабатре и помогать тебе в этой работе с отщипыванием устриц.
— Гм, я очень это ценю, но…
— Конечно, если ты захочешь. Может, ты не захочешь, чтобы я возле тебя болтался.
— Нет-нет, дело не в этом. Дело в школе. То есть, твоя мама бы захотела…
— Ее здесь нет, чтобы это подтвердить. И я думаю, что кое-какая помощь тебе бы не помешала. Я хочу сказать, щипать устриц — тяжелая работа. И, может, я бы тебе на ней пригодился.
— Конечно бы пригодился. Но…
— Тогда заметано, — говорит малыш Форрест. — Что, если я завтра утром начну?
Я не был уверен, правильно это или неправильно, но так мы и сделали.
На следующее утро я встал перед рассветом и приготовил легкий завтрак, а потом заглянул в комнату малыша Форреста посмотреть, проснулся он или нет. Он еще не проснулся, а потому я на цыпочках вошел и встал там, глядя, как он крепко спит на кровати Дженни. В своем роде он так на нее похож, что я ненадолго вроде как остолбенел, но потом взял в себя в руки, потому как, что бы там ни было, работу нам делать надо. Я наклонился его разбудить, но тут моя нога наткнулась на что-то такое под кроватью. Я посмотрел вниз — и будь я проклят, если это не кончик здоровенного тотемного столба с Аляски, который я ему послал. Тогда я нагнулся еще ниже, заглянул под кровать — и точно, там вся остальная ерунда: немецкий рог и арабский нож, по-прежнему в футляре. Выходит, он все-таки никуда их не выбросил, а прямо тут хранил. Может, он не особо много с ними играет, но по крайней мере держит их рядом с собой — и внезапно я начинаю что-то понимать насчет детей. Какую-то секунду мне хотелось потянуться и поцеловать его в щеку, но я этого делать не стал. Но мне ужасно хотелось.
В общем, после завтрака мы с малышом Форрестом отправляемся в Байя-Лабатре. Я наконец-то смог внести начальную плату за старый пикап, а потому мне больше не приходится ездить на автобусе. Но каждый день встает нешуточный вопрос, доберется ли пикап туда и вернется ли обратно. Я назвал машину Вандой в честь… гм, всех Ванд, которых я знал.
— Как думаешь, что с ней сталось? — спрашивает малыш Форрест.
— С кем? — спросил я.
Мы ехали по старой двухполосной дороге в темноте мимо разрушенных домов и фермерских полей — вперед к воде. Лампочки на щитке старого пикапа, «шевроле» пятьдесят четвертого года, светятся зеленым, и в их свете видно лицо малыша Форреста.
— С Вандой, — говорит он.
— С твоей свиньей? Ну, прикидываю, она по-прежнему в зоопарке.
— Ты правда так думаешь?
— Конечно. То есть почему бы ей там не быть?
— Не знаю. Прошло много времени. Может, она умерла. Или зоопарк ее продал.
— Ты хочешь, чтобы я выяснил?
— Пожалуй, нам обоим стоит выяснить, — говорит он.
— Угу. Может, и так.
— Послушай, — говорит малыш Форрест, — я хотел тебе сказать, что мне очень жаль лейтенанта Дена и Сью. Понимаешь?
