Алексей Евсеев - Кукук
Я: …По сути дела самое важное-то и недоступно, основополагающее… Не с компьютером же жить всю жизнь?! А почему меня по логике не перевели во второе отделение?
Сестра (уже в дверях): Оно для наркоманов.
Я: Подходит. Я компьютерный наркоман!
Ушла, улыбнувшись.
Я часто слышал за окном странный голос. Словно говорит робот. Невнятная речь. Металлическая. Гортанная. Нечто подобное было у моего деда. Но здесь, усиленная эхом от каменного мешка, образованного отделениями пятым, четвёртым, третьим и вторым, эта нечеловеческая речь была чем-то из ряда вон. Я ни разу за эти два месяца не видел того человека — владельца столь необычного тембра.
Затем мне довелось увидеть его на улице. Старик. Абсолютно без зубов. Говорит сам с собой. Речь чёткая, но я не могу разобрать ни слова. Такое впечатление, что он говорит на неслышанном мною доселе языке. Анимационный персонаж. Каждое движение, мимика достойны карандаша.
Я в очередной раз вспоминаю своего деда.
В последний раз стою в своей комнате. Смотрю на здание пятого отделения. Очередная машина с новым пациентом. На этот раз санитары вызывают лифт. Его дверцы выходят наружу здания.
Я вспоминаю, как встретил там, на улице Розамунде, ещё тогда, когда она донимала меня своими разговорами. Она тогда сказала мне, указывая на дверцы лифта: Это мой Сим-Сим. Я сейчас скажу «Сим-Сим откройся!», и он откроется. Ха-ха-ха!
Значит, это её Сим-Сим. У меня в жизни тоже был свой Сим-Сим. Гора с богатствами. Хранителем их был близкий друг родителей Олег Исаев. Он занимался подпольными аудио- и видеозаписями. Олег основательно посадил меня, когда мне было лет девять, на музыку. Благодаря ему я стал меломаном. Шагая с этим увлечением по жизни, я многое преодолел и добрался-таки сквозь все эти мои жестокие проблемы до сегодняшнего дня. Без музыки я своей жизни не представляю.
Позвонил Акрам. Сказал, что встречался с Татьяной. Она передала ему мои компьютерные флэшки. Я так оторопел от этой новости, что забыл спросить, чего это они вдруг встречались. Таня беспощадно рубит все нити ко мне. Лишь бы не увидеть меня в очередной раз. Жестоко-жестоко. А ей кажется, что так только лучше. Дура.
Получаю письмо от отчима.
Файл озаглавлен: «Алеша READ ME».
Алеша, привет из СПб.
Черкни пару слов о себе без лишних эмоций.
Мы хотим получить ответ типа:
1. Жив, здоров.
2. Сейчас проживаю (указать где)
3. Думаю, как жить дальше.
Этого нам пока достаточно.
Твои терпеливые, но умные / все понимающие и любящие тебя родители.
Ни слова о фрау Меркель…
Я выходил из здания 3.1, пытаясь надышаться последними секундами нахождения в нём. Я опять покидал свой дом. Я опять становился сиротой. Как там пелось у «Faithless»: No roots, no tree, no family, no me…
Мне выдают на руки листочек со списком предписанных мне медикаментов: Mirtazapin + Papamperon. Ага, вот вы какие, мои отравители! Я должен отдать листок в 9.0.
Опять делаю переход от одного отделения в другое. Всё, больше ни во что не верю. Уже не важно, что и как там будет. Надо подводить итоги.
Итак. Всё, я один. Нет больше семьи, нет больше любви, нет меня. Я оставляю свою любовь: я больше никогда не позвоню Тане, не напишу ей ни единого письма, не сделаю попытку её увидеть, буду избегать каких-либо контактов с ней, не произнесу больше её имени, перестану думать о ней. Я освобождаю её от себя. Её больше нет для меня. Меня больше нет для неё. Теперь только так. Мне хочется отпустить также свою душу. Улетай! Ангел-хранитель может также быть свободен. Спасибо за всё! Тебе, душа моя, не место больше в этом убогом теле. Ты отбыла в нём достаточный срок. Давай, прочь отсюда!
Что за выбор? Принимаешь таблетки — начинает гнить тело, не принимаешь таблетки — начинают гнить мысли.
И вот тело идёт от своего обжитого пристанища к следующему — к бесполезному существованию для себя же самого. И хрен с ним. Оно уже бессмысленно. Я прошу Господа не продлевать ему жизнь. Там, это, ну, короче, можно уже завершать проект. Он не удался. Сбой системы. Сплошная ошибка. Причины остались невыясненными. Там уже неинтересно. Ни создателю, думается, что так, ни, тем более, подопытному. Там нечего делать. Всё, что может произойти позже, уже не имеет никакого значения. Это уже другой человек. Нужно становиться другим человеком. Человеком, у которого начнётся другая история.
Предыстория. Поездка в Питер
выдержки из писем
Первые две недели прожил на даче. Лежал всё время на чердаке, спал да читал. Отчего бежал из Германии — к тому и прибежал.
У брата отчима крыша съехала. Он живет во второй половине дома, всё время сам с собой разговаривает, чаще ругается: «Сволочь какая оказалась, вот сволочь!» Смотрит телевизор и вдруг начинает орать: «Сволочь! Какая сволочь!»
Один раз зашёл к нам. Родителей не было дома. Я на чердаке.
Он: Ушли грязные свиньи. Вот паршуки!
Приезжают друзья родителей. Все не понимают, как же я так добровольно уехал из рая. Все туда любой ценой стремятся, а я сбежал… Я им говорю, что бежал не из Германии, а от любви безответной.
С работой у меня пока ничего не получается, т. к. всем нужны специалисты с опытом работы, а я… Да, и как так можно, говорят, — к тридцати пяти годам не состояться профессионально?! При этом жалуются, что работают у них все плохо, требуют всё больше и больше денег, да каждый второй — пьяница…
Можно податься обратно на мультяшную студию, но я не хочу рисовать и приберёг её на крайний случай. Я уже был на «Мельнице», встречался с Бронзитом. Костя сказал, что работа есть.
Первые месяцы у меня была жуткая аллергия. Глаза слезились от выхлопных газов. Не мог компьютером пользоваться: постоянные слёзы, резь… После душа ужасно горела кожа на голове и лице. Все смеются, говорят: так ты рожу под кипяток в душе не подставляй, разбавляй холодной водой.
Привык я к Родине буквально за несколько дней. На хамство смотрю как на сценку в кино. Оно для меня каким-то нереальным стало.
Ну вот, началось… Вчера мне позвонили со студии и пригласили на беседу. Я прихожу, мне говорят, мол, давай к нам осветителем. Я говорю: отлично! Ну, тогда поезжай прямо сейчас с командой на съёмочную площадку. Сегодня ночная смена. Я и поехал…
На съёмочной площадке работает человек сорок, а режиссёр каждый раз не знает, что он должен снимать. Никакой подготовительной работы. Все стоят — дремлют. Всё придумывается на ходу. Ничего оригинального. Имитация творчества.
Команда осветительная, в которую я попал, мне очень понравилась — отличные ребята. Все молодые. Квасили в машине коньяк целый день. Один человек проставился пятизвёздочным в связи с переходом в другую бригаду.
Работа — не бей лежачего. Никакой спешки. Всё через пень-колоду. Контрольный монитор не настраивают. Зачем меня учили этому в школе?! Технику берегут лишь от дождя. То, что свет падает на этот монитор, не замечают. Всё, что учил в своё время в школе, всё, за что били по рукам — здесь это не ошибки.
На протяжении всей съёмки на площадке ошивались четыре мента. Охрана. Один — приличный, трое других — деревенские олухи. Я сперва подумал, что они в качестве актёров приглашены, спрашиваю ребят: где они таких клоунов нашли. А они: да у нас это теперь достопримечательность такая — менты «тупей тупого» называется…
Квасили на площадке не только мы, осветители, но и оператор, и ассистент режиссёра, но где-то в другом месте. Забавно было наблюдать их косые взгляды, затем снижение алкоголя в крови, потом новую порцию, и так несколько раз за весь день.
Звук на площадке пишется на микрофон камеры. Теперь понятно — почему в конечном результате такие неестественные голоса — всё озвучивается позднее в студии. Всё через жопу, ей богу!
Сегодня проснулся утром — родители сразу: ну как? Ну, вот ты нашёл студию. Быстро нашёл? Там охрана есть? И ты проходишь… На какой этаж? [На второй. НАДО ЖЕ!] И входишь в бюро, а там секретарша. А ты что ей? Ну, а потом к Аде тебя провели?! И что Ада. Она тебе говорит… Это очень важно. Что она тебе говорит?! И сколько минут она с тобой говорит? Две?! Не может такого быть!.. А, ну вот! Пришли мужики и сразу забрали тебя. А как они к тебе отнеслись…
Ну и так далее.
У меня сегодня второй выходной день за две прошедшие недели. 4 дня работал по 18 часов, один день 15, другой 14 и один 13. Смена длится 12 часов. Встаю в 6–7 часов утра и бреду на работу, прихожу домой далеко за полночь. Теперь ни в интернет не залезть, ни книжку почитать. Никакой личной жизни более. Что само по себе — в моём персональном случае — и не плохо, но как-то… не то чтобы весело. Теперь ни в библиотеку не походишь, ни на языковые курсы, на которые хотел было записаться — продолжить изучение французского.
