Мартин Бедфорд - Работа над ошибками
2б) подобные же знания о физическом мире и явлениях в нем.
Дженис съела червяка. Грязного, сырого, розовато-коричневого. Зажала его между большим и средним пальцем, раскусила на две части, одну часть проглотила, а вторую показала мне.
Смотри, Гегги! Смотри: он живой.
Когда я только родился, она не могла выговорить «Грегори», и у нее получалось «Гегги». И она продолжала звать меня так, даже когда выросла и научилась выговаривать все, что угодно. Мама, бывало, ругала ее: что за манера, ты же не даун! Кроме Дженис, никто не называл меня Гегги. Червяк шевелился у нее в руке, я схватил его и тоже хотел запихнуть в рот, но Дженис не дала мне, отшвырнула червяка в сторону.
Если мы съедим обе половинки, он уже будет не живой, сказала она.
Она нашла мне другого червяка, целого, и разрешила с ним поиграть, при условии, что я не стану его есть. Червяк был холодный, он извивался у меня в руке, но на ощупь не был противным, не то что улитка или слизняк. Я перестал плакать. В другой раз мы нашли двух червяков, склеившихся, как лакричные палочки. Они так переплелись, что было невозможно определить, где один, а где второй. Дженис сказала, что они делают ребеночка. Консервированные спагетти, которые мама иногда давала нам на третье, Дженис называла «червячные бутерброды». Мама ругалась: сколько раз повторять, не говори так при Грегори.
Он и так ничего не ест.
Отцу мама тоже как-то дала червячные бутерброды, и он оттолкнул тарелку с такой силой, что перевернул бутылку с кетчупом. Я тебе, блин, что, младенец?!
Отец любил ловить долгоножек и отрывать им ножки, одну за другой.
Прошу любить и жаловать: безножка!
Мой коронный номер, как он это называл. Мама переставала звать его Патом, говорила «Патрик». Утверждала, что ее от этого тошнит. Когда Дженис призналась, что съела червяка, мама долго оттирала ей рот фланелевой тряпкой, а потом заставила выпить два стакана апельсинового сока. У Дженис над верхней губой появились оранжевые усы.
Но он же остался жив! Та половинка, которую я не съела!
Отец говорил: если курице отрубить голову, она продолжает бегать и даже нести яйца – только не может их высидеть, потому что не видит, куда садиться.
Червяков и кур мы проходили по биологии. У школьного сторожа были куры, а в научной лаборатории – инкубатор с прозрачными стенками, сквозь которые мы могли наблюдать, как вылупляются цыплята. Еще у нас был аквариум с саранчой, аквариум с карасями и клетка с песчанками. А в начальной школе у нас были водяные черепашки. Маленькие такие. Как-то мы столпились у аквариума, а один мальчишка толкнул стол, и из-за этого на одну из черепашек упал кусок камня, и она умерла. А мальчишка сказал, что это я его пихнул. В начальной школе мы носили короткие штанишки, и, если ты делал что-то нехорошее, тебя шлепали сзади по голым ногам. Учительница меня отшлепала. Она сказала: из-за тебя погибло невинное создание. Можешь собой гордиться.
На десятый день – когда кончились припасы и запах от самодельного туалета сделался невыносим, я счел свои приготовления (стратегические, психологические и художественные) законченными – и покинул убежище. На онемевших ногах я спускался по выдвижной лестнице, и мои глаза никак не могли привыкнуть к дневному свету, проникавшему через слуховое окошко. Я вышел из дома через заднюю калитку, задержавшись ненадолго, чтобы отвязать пластиковый бельевой шнур и сложить его в спортивную сумку, где уже находились кухонный нож, блокнот, карандаши и фляжка-термос с крепким черным кофе. Я прокрался по переулку мимо соседских террас и, стараясь держаться тихих улочек, обходным путем добрался до небольшого магазинчика в дальней части микрорайона, где меня никто не знал. Было очень приятно идти по улице и вдыхать свежий воздух. Я купил чипсы, несколько банок «Фанты», три упаковки готовых сэндвичей и несколько шоколадных батончиков. Сумка сделалась очень тяжелой. Я перекинул ее через плечо, и она при каждом шаге увесисто стукалась о мое бедро. К школе я подошел со стороны рощицы. Спустился по склону между оградой и стадионом к тому месту, где дорожку было не видно из главного здания школы, потому что ее скрывал заросший травой земляной вал. Этот вал именовался Гадкой Горкой – именно сюда школьники приходили обжиматься, курить сигареты, пробовать наркотики, драться, а то и просто отдохнуть от учителей. Я сюда не ходил. Мисс Макмагон говорила: тебе, чтобы побыть наедине с собой, не нужно уединение, потому что оно повсюду с тобой – как домик улитки, куда в любой момент можно спрятаться. У школьного психолога – у стрекулиста – это называлось недостаточно хорошо развитыми навыками социального общения. Я считался социально неадаптированным.
Без четверти десять. Собрание уже должно закончиться, должен идти первый урок. Бледное солнце светило вроде бы неярко, с трудом пробиваясь сквозь туманную дымку, затянувшую небо, но мне тем не менее пришлось почти полностью зажмурить один глаз – зеленый. И я совершенно запарился в зимней куртке, хоть и расстегнутой и с откинутым капюшоном. Достав из сумки бельевой шнур, я закрыл ее и перебросил через ограду. Потом завязал на шнуре надежную петлю, закинул шнур на металлический прут и, воспользовавшись петлей как стременем, перелез через ограду. Спрыгнул с другой стороны на плотно утоптанную землю, потянулся вверх, снял шнур. До самого спортзала мне было обеспечено надежное укрытие – земляной вал, не естественное напоминание о возвышавшемся когда-то на месте школы холме, а ровная насыпь, оставшаяся после стройки. Дальше пришлось бежать по гаревой дорожке, отделявшей зал от пустой сейчас спортплощадки, чтобы поскорее укрыться за научно-техническим отделением. Там я остановился отдышаться и собраться с духом и только после этого стал подниматься по ступенькам заднего крыльца. Впервые за восемнадцать лет шесть месяцев два дня двадцать три часа и десять минут – именно столько времени прошло с того момента, как из ученика, отстраненного от занятий, я официально превратился в ученика, исключенного из школы, – я входил в это заведение. На сей раз без мамы, без приглашения, никем не замеченный. На лестничной клетке пахло мастикой. Я отпустил дверь, она с легким щелчком захлопнулась за мной, и нежно-кремовый свет, вливавшийся с улицы, сделался серым. Школьники стучали молотками, сверлили, пилили – звуки заглушались толстыми шлакобетонными стенами, отделявшими классы от мастерских, слесарных, столярных, чертежных. Труд был обязательным (для мальчиков) до третьего класса, дальше – по выбору, для тех, кто не хотел сдавать французский, англ. лит-ру или музыку. Я запомнил следующее: невидимые линии и углы изображаются пунктиром; некоторые металлы (например, жесть) нельзя паять, потому что при соприкосновении с паяльником они плавятся; и еще нельзя строгать против древесного волокна. Прописные технические истины. Технические детали.
Занятия по труду проходили на первом и втором этажах (по крайней мере, в мое время), а лабораторные работы по естественным наукам – на третьем и четвертом. Я поднялся на два пролета вверх, прошел сквозь распашные двери в коридор, а потом дальше, в другую дверь, закрывшуюся за мной с жутким скрипом. Еще одни двери, еще одна лестница. Еще один коридор. С каждой стороны по три кабинета. Все закрыты. На дверях, около ручек, металлические таблички с номерами – К3:06, К3:05, К3:04 и, на уровне лица, стеклянные панели, сквозь которые можно заглянуть внутрь – незаметно, если не подходить близко. В двух лабораториях было пусто. В третьей учительница рисовала на доске строение растений. Я перешел на другую сторону коридора. Кабинет К3:01. Сначала я увидел аккуратные ряды учеников – скорее всего, второклассников. Одни глядели на учителя, другие склонялись над тетрадями. Из-за двери глухо доносился невыразительный, чуть гнусавый мужской голос, диктовавший:
…принцип их работы аналогичен работе [обычных?] тепловых станций, где вода нагревается до парообразного состояния, а пар вращает турбины [?], вырабатывающие электричество.
Пауза, очевидно, для того, чтобы ученики, строчившие со страшной скоростью, успели все записать. Потом диктовка возобновилась. Я чуть-чуть переместился и в дверное стекло – сквозь перекрестье встроенной решетки – увидел преподавателя.
Однако нагрев происходит не вследствие сжигания [нефти?] или газа, а в результате расщепления ядер молекул урана-235 в центральной камере, называемой «реактором»…
Он стоял у доски: аккуратный пробор, батарея ручек в кармане пиджака. Очки. В линзах отражался свет из окна. Я надел капюшон, порылся в сумке, попрочнее закрепил ее на спине. Как только учитель, не переставая диктовать, повернулся к изображенной на доске таблице, я – холодной, потной рукой – нажал на дверную ручку, открыл дверь и вошел в класс. Я шагал между партами, вдоль сливавшихся в единую полосу детских лиц, ощущая внезапно возникшую острую нужду опорожнить и мочевой пузырь и кишечник одновременно. Услышав звук открывшейся двери и мои быстро приближающиеся шаги, учитель оборвал фразу на середине и оглянулся. Глаза, загороженные стеклами очков, встретились с моими. На лице читалось замешательство и раздражение из-за того, что его отвлекли. Но, думаю, все вопросы, которые он собирался задать, вылетели у него из головы, когда он перевел взгляд с моего лица на мою руку. Мистер Бойл чрезвычайно разволновался, когда увидел у меня в руке нож.
