Александр Петров - Меморандум
— Так ты у нас еще и писатель, — полушепотом, словно боясь прогнать моего ангела, сказал Порфирий Семенович. — А что, если не секрет, пишешь? Не эту, как сегодня принято… чернуху?
— О, нет, что вы, что вы, — прогудел я почти возмущенно, — я верующий православный человек и писать непотребное не могу, совесть не позволит. — Так как собеседник хмуро молчал, я спросил: — Скажите, Порфирий Семенович, вас это огорчает?
— Нет, что ты, Алеша, — произнес он устало. — Просто я подумал, что…
— Что? Не тревожьтесь, со мной можно напрямую.
— Подумал, сынок, что ты выбрал судьбу смертника, камикадзе, понимаешь…
— Насчет того, что придется пройти через искушения, меня уже оповестили. Я готов. Только одно «но», Порфирий Семенович, не я выбрал, а меня выбрали.
— Ну что же, Алеша, всего тебе доброго, — вздохнул старый ворчун и бесшумно удалился.
Ну и конечно, искушения не заставили себя ожидать.
Стройка продвигалась невиданными темпами, мы работали практически круглосуточно, разбившись на два звена, причем, мне приходилось разрываться между обоими, да еще и писать, пока пишется, пока ангел-вдохновитель рядом, пока расчищает мне путь в мистическое пространство книги и созидает с моей помощью невидимый дом, полный светлых тайн.
Первое звено уже заканчивало второй этаж пристройки, второе готовило задел работ по бомбоубежищу, двое землекопов приступили к раскопкам и монолитному бетонированию туннеля в сторону озера. Я каждые два часа спускался под землю, проверял качество кирпичной кладки первого этажа, поднимался на второй, присматривая за работой каменщиков.
В один из таких инспекционных проходов я зазевался и получил бадьей с раствором по затылку. Меня, бездыханного, на руках перенесли в «прорабскую», вызвали врача, тот сделал укол, наложил повязку и предположил, что больной должен выжить, надо только хорошенько выспаться. Все разошлись, оставили меня одного и даже свет выключили. А в это время…
…Я умирал и трезвым умом вполне осознавал неумолимое приближение конца. Холодели, немели ступни ног и пальцы рук, тепло крови отступало к центру тела, медленнее стучало сердце, мозг пока работал как прежде, но я знал, что и он скоро станет отказывать.
Внезапно передо мной как в фантастическом фильме раскрылась неохватная глубина вселенной с черной космической далью, пронизанной пульсирующим светом мириадов звезд. Всюду, от поверхности земли, на которой лежало мое тело, до бесконечной глубины космоса, царил свет, согревающий и освещающий, ровный и пульсирующий, несущий жизнь и надежду. В тот вроде бы печальный миг огромный мир предстал передо мной чем-то настолько красивым, полным неразгаданных тайн, надежным и любимым. Мой взор от созерцания величественных космических красот вернулся на землю и поплыл над океанами, горами, морями, лесами, полями, городами, селами. Из многолюдных человеческих сообществ словно увеличительным стеклом выхватывались отдельные народы, коллективы, семьи, люди — я узнавал их потому, что общался или работал с ними, жил среди них и молился за них. Все эти люди стали такими дорогими и родными, будто за время жизни среди них они стали частью моего существа.
Отсюда, из местности, где лежало мое тело; отсюда, из минуты уходящего в безвестность времени земной жизни, отсюда, из точки открытия истины… Мне вдруг стало необходимо рассказать людям о той сокровенной красоте и глубоком смысле нашего существования. Ведь в обыденной суете мы очень редко думаем об этом, ощущаем, волнуемся, очаровываемся великим совершенством. Жалость пронзила меня в тот миг! Как же так!.. Сейчас, в эти тягучие минуты умирания вместе со мной уйдет от земли в иную реальность — навечно — вся эта дивная вселенная, сотворенная для всего человечества и для меня персонально, ведь я часть тварного мира и могу сказать: он мой! Через каких-то десять-двадцать минут вместе со мной умрет вот этот прекрасный черный, пронизанный светом космос, голубовато-зеленая земля, огромное человечество с его извечным поиском смысла жизни, ошибками на этом пути, тупиками, открытиями. Вырвется из темницы мертвого тела душа и взлетит в небеса, унося в вечность сокровищницу памяти, прочь от земли, прочь от столь дорогих мне в этот миг людей.
По сути, вот этот неисчерпаемо красивый и такой живой мир, который я столь мучительно долго познавал, ненавидел, боялся и любил — исчезнет с лица земли. А ведь я еще не рассказал людям о своих открытиях, о той бесконечной гармонии, которая распахнулась предо мной, как дверь в обретенный рай. Вот они, мои дорогие во всех отношениях мужчины и женщины, дети и старики, умницы и простецы, красавцы и уроды, разного цвета кожи, глаз, одежды, мыслей и желаний — те, кто протекают яркими объемными образами перед моими глазами, сквозь сердце — что же, я так и не смогу поделиться с ними своими открытиями? Что же это, мои родные и близкие, друзья и соседи, возлюбленные и враги, живые и упокоившиеся — умрут вместе со мной? А этот огромный мир — города и села, реки и моря, леса и поля, снег и жара, дожди и гроза, штиль и буря, война и мир, звезды и облака, пыль и чистота, высота и глубина, радуга и заря — улетят вместе со мной в небеса, прочь от земли, прочь от тех, кого я с такой мучительной болью учился любить всю свою жизнь — и полюбил!
— Господи! — возопил я из последних сил в самый центр вселенной, где по моим представлениям существует Бог. — Возлюбленный мой Боже! Матерь Божия, мать всех матерей и моя Пресвятая Матерь! Святые богоносные отцы родные! Ангел Хранитель! Если можно, дайте мне еще немного времени, чтобы написать о том, что дал мне Господь! Больше нечем отблагодарить мне, больше незачем жить…А уж потом, да будет всё, как Бог повелит.
И в тот миг я вернулся. За окном сияло уходящее солнце, где-то совсем близко заливалась птица. Такого привычного рабочего строительного грохота с криками и руганью — нет, слышно не было. Глянул в окно и успокоился: работа шла вовсю, только тихо. Молчаливые трудяги заканчивали обрешетку крыши, скрепляя доски не гвоздями, а шурупами с помощью компактной бесшумной машинки — шуруповерта. Заказчик восседал на резном деревянном троне в центре огорода и оттуда с видимым удовольствием наблюдал за работой. Жизнь продолжалась, моя тоже.
За неделю до завершения работ у нас произошла небольшая авария. В месте пересечения подземного туннеля с дорогой, грунт просел. В яму провалился по самое днище легковой автомобиль. Ну, с водителем Порфирий Семенович конфликт быстро уладил, а нам пришлось всю ночь укреплять стены туннеля и заливать бетоном яму на дороге. К нам подошел Сергей и спросил меня, не нужна ли помощь. Я мысленно продлил линию туннеля и спросил его:
— Ну ладно, пока мы копали под участком Порфирия Семеновича, он решал проблемы на счет раз. Но ты скажи мне, под чей участок мы завтра начнем делать подкоп? Народ тут солидный, можем нарваться на неприятности…
— Не волнуйся, там проживает сын старика с семьей, так что они, в случае чего, уладят проблему по-семейному.
— Сын? — Я почесал затылок. — Ты знаешь, он ни разу к нам не заходил. Ты уверен, что они дружат, ты уверен, что уладят?..
— Да вообще-то есть у них разногласия. Сынок, видишь ли, на запад всё чаще поглядывает, а отец умоляет не уезжать. По-моему, этот туннель он протягивает именно для того, чтобы соединить два дома в одно целое. Разберутся!..
Наконец, туннель уперся в кирпичную кладку погреба сыновнего дома и мы на этом остановились. Еще два дня ушло на завершение недоделок, и мы объявили об окончании работ. Старик поблагодарил бригаду, расплатился и отпустил их с миром. Меня же попросил остаться. В тот вечер старик выставил коллекционный херес, раритетные рюмки, икру, маслята, корнишоны, маслины, ростбиф; мы пафосно отужинали, он размяк суровой душой, слегка даже всплакнул, излил душу.
— Видишь ли, дорогой ты мой Леша, есть у меня дело, ради которого я живу. Можешь считать это сумасшествием, как хочешь… Это книги. У меня в городе есть маленький магазинчик. Там скопилась коллекция редких книг. Но не таких, чтобы дорого стоили, а таких, чье время еще не пришло. Сам понимаешь, в книжном деле были и будут всегда авторы, которых отвергают, заносят в черный список или замалчивают. Не скажу, чтобы они все писали нечто стоящее… Чаще всего, по-настоящему редкие книги как бы сами скрывают себя от людей, от их жадности, от желания нагреть руки на продаже. Я против того, чтобы настоящие книги были предметом наживы. Вот, посмотри сюда, — он подошел к старинному книжному шкафу. — Видишь, какие тут фолианты стоят? Это прижизненные издания великих классиков. За них можно выручить столько денег, что трём поколениям на безбедную жизнь хватит. А ты читал Гусева? Это секретарь Льва Толстого, он написал книгу «Два года с Толстым». Там есть такой эпизод. Толстой подходит, как вот я сейчас, к огромному книжному шкафу со своими книгами и шедеврами других «великих и неповторимых» и говорит Гусеву: «Посмотрите, сколько тут мусора! Это всё ничего не стоит, это позор! Мне так жаль, что я жизнь потратил на романчики о прелюбодеянии и гусарстве». Кстати, он всеми силами пытался вычеркнуть из памяти всю свою беллетристику.
