Рохинтон Мистри - Дела семейные
Йезад не удержался и бросил быстрый взгляд: грудь Вили выглядела как всегда — нечто бесформенное под нелепым халатом.
«Перестань пялить глаза, — говорю я этому бесстыжему, мавали бессовестному. — Я свою грудь знаю, уже столько лет ношу 34А, я же не расцветающая школьница, в конце концов». А он мне: «Вы примерьте и скажите!» Я говорю: «Ты что, с ума сошел? Прямо на улице мерить, что ли?» — «Зачем, — он говорит, — возьмите домой, мадам, и поверьте мне: груди и бюстгальтеры — это мой бизнес, они меня кормят. 36С вам в самый раз. Не подойдет, принесете обратно, я вам полностью верну деньги плюс десять процентов за неудобство». Ну что сказать? Принесла домой, примерила. Поверите ли, он оказался прав: 36С сидит на мне как влитой!
На этой точке Вили перешла с драматического тона на деловой:
— Вы меня поняли, Йезад-джи? Сегодняшний лотерейный номер 36. Тройка — первая карта, которую вынут из «Кубышки», шестерка — последняя.
Йезад достал из бумажника десять рупий.
— Можешь поставить на 36?
— А который сейчас час? Первую карту в девять вынимают, надо поспешить!
Она заторопилась в соседнюю комнату, принесла линялое желтое шифоновое сари и стала наворачивать прямо поверх халата.
— А где у меня булавки? Помогите заколоть сари, Йезад-джи. На плече, на талии и здесь, на спине. Так. А этой я заколю сари на животе. Готово. Спасибо, милый.
— Пожалуйста.
Вили посмотрелась в зеркало — фас и профиль — и осталась довольна.
— Если успею, то завтра получите восемьсот десять рупий за свою десятку.
— А когда мы узнаем результат?
— В полночь, когда вторую карту вынут. Зайдете?
— Подожду до утра. Спокойной ночи. — И, оглянувшись, добавил: — Добрых снов.
* * *
Свет потушили часа два назад, а Джехангир все ворочался с боку на бок, не в силах заснуть. Топчан поскрипывал от каждого движения, и он боялся, как бы мама не пришла посмотреть, в чем дело. Мучимый разладом, который будто поселился в доме как мерзкая тварь, он изо всех сил сжимал кулаки, чтобы не расплакаться.
Отцовская злость — не вспышки гнева, как полыхнувшая молния и гром, после которого опять ясно, и солнце светит, и отец улыбается. Теперь совсем другое — тупое раздражение, которое не проходит много дней.
А в последние недели происходит совсем непонятное. Все время ссоры и ехидные словечки.
Ничего не осталось от нежности его родителей, от счастливых взглядов, которыми они обменивались по секрету (хотя для Джехангира нет секретов, он все видит). Ласковое перешептывание и тихий смех с их кровати по ночам, как колыбельная, под которую он засыпал, зная, что в его мире все хорошо. Теперь все разваливается. Сердитое шипение и тихая перебранка в комнате родителей заставляли его плакать в темноте.
Если б он только мог заработать деньги для мамы с папой. Как Знаменитая пятерка и Секретная семерка — те дети зарабатывали у соседей или бегали по их поручениям. Им и деньги-то не на важные вещи требовались, как ему, они покупали себе лакрицу и всякую другую ерунду. Мороженое; Как же все несправедливо, он никогда не будет так весело жить, ни у кого из тех детей не было больного дедушки, которому нужно много дорогих лекарств. Это дедушка виноват, что папа с мамой ссорятся.
Джехангир повернул голову к дивану: спит дедушка или лежит с закрытыми глазами. Он слышал дедушкино дыхание, руки его сейчас были в покое. Лекарства стояли на столике. Джехангир взял на себя обязанность подавать дедушке таблетки и стакан воды. Иногда дедушка кашлял, нечаянно выплевывая таблетки. Джехангира пронзало сочувствие, он вытирал воду, стекающую на подбородок и грудь деда, уговаривал его сделать глубокий вдох (вдох-выдох, дедушка, вдох-выдох), попробовать еще разок и хорошенько запить водой.
О чем думает дедушка, когда лежит в одиночестве целыми днями? Он никогда не жалуется. О том, какие недобрые дядя Джал и тетя Куми? А может быть, о том, куда денется, если папе все надоест и он прикажет ему уходить? Бедный дедушка, такой старенький и слабый, и все эти боли, от которых он охает и постанывает, хоть и старается скрывать (только не от Джехангира, потому что он все видит).
Джехангир снова расплакался, мимолетное недовольство перешло в тоску. Он слышал, как доктор Тарапоре по секрету сказал маме, что дедушке станет хуже, что его нельзя вылечить, что ему будет все труднее управлять руками и ногами.
«Затруднения с локомоцией будут нарастать», — сказал доктор.
Темнота расплывалась от слез. Раньше он не знал, что ночь может быть полна жизни, как день, и расплываться может как день. А вдруг удастся заработать деньги, если предложить тете Вили помогать ей в разных делах? И тете Дейзи с первого этажа. И Мурад — они могли бы работать вместе. Вместе они могли бы выполнять серьезную работу и зарабатывать больше денег.
Убаюканный надеждами, он наконец уснул. Ему снилось, будто дедушка быстро передвигается на костылях, и все ему аплодируют. Но вдруг дедушкины движения замедляются — что-то не так с одним из костылей. Он уже на кухне, когда становится ясно, что верхняя часть костыля превратилась в здоровенную баранью лопатку. Папа достал из ящика большой нож и точит его, чтобы нарезать мясо, но мама говорит: нет, как же папа будет передвигаться? И началась новая ужасная ссора, они кричали друг на друга, пока дедушка не сказал, что это ничего, он справится. Он передал баранью лопатку папе и Мураду, у которого слюнки текли, и стал показывать, как ходит на одном костыле, но упал на пол. Мама закричала, что папа из жадности хочет убить ее бедного отца, что от такого количества красного мяса у папы повысится холестерин и он оставит ее вдовой с двумя детьми…
Джехангир проснулся в ужасе. Он сел, топчан громко скрипнул.
— Что случилось? — прошептал Нариман.
— Твой костыль. Дедушка, мне приснилось, что он сломался…
— Мой костыль в полном порядке. Дай мне руку и спи.
Джехангир потянулся к дивану, нащупал дедушкину руку и вскоре крепко заснул. В ту ночь ему больше ничего не снилось.
Подожди, — позвала Роксана, подбегая к дверям для прощального поцелуя, но муж уже спускался по лестнице.
Еще одно утро, подумала она, без волшебного целительного воздействия на него.
Йезад спустился на второй этаж, прислушался к звуку закрывающейся двери, подождал. Сейчас, когда лестничную клетку заливал солнечный свет, вчерашний вечер показался ему совершеннейшей глупостью. Дать Вили десять рупий, чтобы она поставила их на приснившийся размер своего бюстгальтера, — выброшенные деньги.
Под звуки скрипки Дейзи Ичапория, плывшие по лестнице, он возвратился на третий этаж. Постучался, увидел зрачок Вили за глазком и приложил палец к губам. Она открыла, поманила его в квартиру. Фигура в халате романтически покачивалась под музыку, и он возблагодарил Бога за то, что Дейзи играет медленную вторую часть, а не бурный чардаш.
Продолжая колыхаться в такт музыке, Вили запустила руку в вырез халата, извлекла пачку банкнот и передала Йезаду.
— Вот так, мой милый. Восемьсот десять рупий. Считайте.
Йезад не верил собственным глазам. Он жадно развернул деньги, согретые ее телом.
— Фантастика! Действительно новичкам счастье, да?
— При чем тут новички, — разобиделась Вили, — я с самого детства вижу сны!
Он шагал к станции в подавленном, несмотря на выигрыш, настроении, размышляя об одинокой, ущербной жизни Вили. Однако ее размер 36С действительно сработал. Совпадение? Или она провидит будущее? А если сны способны приоткрыть завесу… то что это — конец неуверенности и тревогам?.. Самая плохая новость утратит свое жало, если ее предвидишь. Правда, и добрая весть той радости не доставит, но это цена, которую он готов заплатить.
Вечером он тайком разложит сто рупий по конвертам Роксаны. Через неделю еще сотню, потом еще… а если она заметит, скажет — сюрприз! Представляешь, Капур выплатил добавочные комиссионные.
* * *
По пути к ресторанчику Ирани, куда они с Виласом забегали выпить чаю во второй половине дня, Вилас обратил внимание на капуровскую витрину, украшенную к празднику огней Дивали.
— Весьма драматично.
За стеклом, в кольце ритуальных масляных светильников, стояли картонные фигуры Рамы и Ситы. У их ног лежал поверженный царь демонов Равана о десяти головах и двадцати руках.
— Похоже, будто Рама и Сита навещают демона в больнице, — съехидничал Йезад.
— Мне кажется, в прошлом году Капур не украшал витрину к Дивали?
— Нет. Но теперь он решил отмечать праздники всех религий. Следующим будет Рождество. Готовься. Пожалуй, будет еще драматичней.
— Кстати, о драме. Двое ребят из нашего любительского кружка собирались заглянуть.
В ресторане им пришлось пробираться меж опрокинутых стульев и луж. Мерван Ирани, здоровяк огромного роста, будто составленный из одних округлостей, стоял за прилавком у кассы, раскладывая купюры по ящичкам. Он обратил к вошедшим красную, лоснящуюся потом рожу и приветственно ухмыльнулся.
