Рохинтон Мистри - Дела семейные
— Но зачем бедного Джала обижать? — жалобно спросила Роксана. — Он же дурного слова не сказал…
— Если бы он меньше вертел свой аппарат, а проявил бы больше мужества, так его сестра вела бы себя пристойно.
— Только не ссорьтесь, прошу вас, — умоляюще сказал Нариман. — Объясните мне, чем Куми так расстроила вас?
Ему рассказали.
— Это правда?
— Может быть, — слабо улыбнулся Нариман.
— Если вы перевели квартиру на их имя, то вы должны это знать.
— Прошло столько лет. Несчастные дети, им так много пришлось пережить. Возможно, я что-то и подписал.
— Очень глупо с вашей стороны.
— Не понимаю.
— Все очень просто: вы утратили юридическое право на квартиру. Теперь оспорить это можно только через суд.
Нариман отвернулся лицом к стене и собрался с мыслями.
— Им, может быть, приятно некоторое время отдохнуть от меня. Но вы что, считаете, что меня навсегда выставили вон?
— Единственный способ проверить — это позвонить в дверь и посмотреть, примут ли вас.
— Ты не волнуйся, папа, они просто тянут время. Хотят, чтобы ты возвратился совершенно здоровым — им так легче будет.
Она отправилась разогревать обед, Йезад пошел за ней.
Капризная плита не желала зажигаться. Йезад отключил газовый баллон, забрал у Роксаны зажигалку и прочистил горелку.
— Надо найти способ перехитрить Куми и Джала, — говорил он. — На самом деле это теперь война умов.
— Но если они не собираются взять папу обратно…
Горелка пыхнула огнем.
— Черта с два. Не выйдет. Раз они играют в эту игру, так придется и нам. Они выкидывают его к нам, а мы выкидываем его обратно к ним.
— Папа не футбольный мяч. Я не играю в такие игры.
— Тебе и не надо. Играть буду я.
Он продолжал щелкать газовой зажигалкой, выбивая из нее снопы искр.
Роксана выхватила зажигалку из его рук и со стуком припечатала к столу.
— Я тебе прямо говорю: если ты выставишь папу, можешь считать, что выгнал и меня.
Ультиматум застал его врасплох.
— Вот как? — сказал он после паузы. — Так мало я значу для тебя, так мало семья значит для тебя?
— А папа что, не семья?
Рассудив, что нет смысла спорить о дефинициях, Йезад покинул кухню, уселся за стол и стал играть с тостером, снова и снова нажимая и отпуская рычажок. Как все запуталось в его жизни, думал он, хоть бы Капур начал планировать свою избирательную кампанию, до выборов всего три месяца. Обещанное повышение, по крайней мере, позволит решить денежные проблемы.
— Пружину сломаешь, папа, — сказал Джехангир.
Йезад вздохнул и отодвинул тостер, как раз когда Роксана поставила на стол кастрюлю, нарезала хлеб и положила по ломтю перед каждым прибором. Оставшийся, шестой, положила на тарелку Йезада и позвала мальчиков.
— Что на обед? — осведомился Мурад.
— Ирландское рагу. — Мать наполнила его тарелку картошкой с луком и подливкой.
— А где баранина? — поинтересовался Мурад.
— Хороший вопрос, — ответил Йезад, — видимо, в Ирландии пасется.
Он обмакнул кусочек хлеба в подливку и принялся за еду.
Джехангир последовал примеру отца и объявил, что рагу потрясающе вкусное.
Мать улыбнулась, раскладывая рагу по тарелкам. Когда она взялась за тарелку Наримана, тот после первой же ложки остановил ее — мне больше не надо. Спасибо.
— В чем дело, чиф? Не нравится постный обед? Поешьте, чтобы не огорчать нашу маленькую Рокси.
— Прошу тебя. Папа и без того расстроен.
— Скоро еще больше расстроится. Скоро можем оказаться на хлебе и воде.
— Прекрати. Как можно быть таким бесчувственным?
Нариман поднял руку.
— Я заслужил все, что Йезаду хочется сказать. Вы страдаете от моей недальновидности. Действительно, было глупо с моей стороны записать квартиру на них.
Он размял картофелину на тарелке и продолжал, не поднимая глаз:
— Поколениям студентов я преподавал «Лира», но для себя так и не извлек урок. Что ж я за учитель, если к концу жизни не стал умнее, чем в молодости?
— Что такое «лир»? — заинтересовался Джехангир.
Нариман проглотил картошку.
— Так звали одного короля, который наделал много ошибок.
— Не ты повинен, папа, в поведении Джала и Куми. Твой поступок только доказывает твою доброту и доверчивость.
— Доброта и доверчивость не дают человеку крышу над головой, — буркнул Йезад.
— Не беспокойся, этот Лир уедет к себе домой, — сказал Нариман. — Я знаю Куми — придет время, и она заберет меня.
Никто не ответил.
Потом Мурад спросил, есть ли еще хлеб.
— Ты получил свою порцию, — сказала мать.
— Но у меня еще осталась подливка.
Роксана подала ему свой ломтик, но Йезад ткнул в него пальцем, потребовал, чтобы Мурад вернул хлеб матери, и подвинул ему свой кусок.
— Нет, папу нельзя лишать хлеба, — возразила Роксана, — он должен ходить на работу, чтобы деньги в дом приносить.
— А маме нужны силы, чтобы судно подносить! — И он перебросил хлеб на тарелку Мурада.
Мурад вышел из-за стола.
Роксана сказала, что если так пойдет, то скоро никто и не вспомнит про баранину — дети будут сыты детскими выходками их отца.
Он подождал, пока мальчики уберут со стола, и пошел обуваться.
— Ты куда? — спросила Роксана.
— Да никуда.
Дверь захлопнулась. Прикрыв рот рукой, Роксана не сводила глаз с розочек на скатерти. За пятнадцать лет семейной жизни он впервые так повел себя.
— Не мучайся, — тихо сказал Нариман. — Беднягу одолевают заботы. Решил немного погулять, прийти в себя. Мне это всегда помогало.
— Ох, папа, разве становится легче от того, что говоришь гадости, выходишь из себя?
— Что ему остается? Он не святой — мы все не святые.
Он протянул дочери руку. «Боже мой, — подумала она, — сам так страдает, и еще хватает сил меня утешать…»
Мальчики побежали на балкон посмотреть, в какую сторону пойдет отец. Они ожидали, что отец помашет им, но он, не оглядываясь, скрылся за углом.
— В сторону базара пошел, — доложил Мурад.
— Он… помахал?
— Да, — быстро сказал Джехангир.
Из-за угла Йезад мог видеть детей на балконе, оставаясь скрытым от их глаз. Встревоженные лица огорчили его. Как он всегда радовался их здоровому аппетиту, а тут… Эти несколько недель все поломали… и Рокси все меньше кладет на свою тарелку, чтобы хоть чуточку оставить в кастрюле, но детей не обманешь… Сначала Мурад заколебался, когда мать спросила, не хочет ли он добавки, а вот Джехангла — тот сразу отказался и еще брата подтолкнул. Теперь они неизменно говорят, что наелись. Мурад, наверное, сильно проголодался сегодня, раз хлеба попросил…
Одна мысль буравом сверлила его мозг. Он снова взглянул на балкон и, уверившись, что за ним никто не наблюдает, перебежал обратно через улицу, увертываясь от машин, и нырнул в парадное своего дома. Тихонько поднялся на третий этаж, прошел на цыпочках мимо собственной двери и постучался к Вили.
Дверь сразу открылась.
— Мой дорогой Йезад-джи, — громко заговорила Вили, — что привело…
— Тс-с-с!
Он вошел и плотно закрыл за собой дверь.
Всегдашний запах Вили, похожий на чуть прогоркшее топленое масло, ударил ему в нос. Он едва не попятился.
— Роксана не должна знать, что я здесь.
Вили хихикнула:
— Что у вас на уме, милый?
— Можешь помочь мне?
— Говорите, Йезад-джи.
— Как сейчас лотерея?
— То вверх, то вниз. На собственные сны я могу положиться. С другими я теряю деньги. Беда в том, что сон у меня нынче не тот, что прежде.
Вили поправила выбившуюся прядь волос и разгладила скомканный ворот халата.
— А что это вы вдруг «Кубышкой» заинтересовались?
— Да это временно… — Йезад колебался. — Деньги потребовались. Хочу сделать сюрприз. Роксане.
— Пара голубков!
— Можешь подсказать номера на сегодня?
— Мне ночью снился такой ясный сон, что на сегодня номера просто с гарантией.
— Что тебе приснилось?
Вили застенчиво опустила глаза:
— Очень интимный сон.
Почуяв, что он не собирается расспрашивать, Вили продолжила сама:
— Впрочем, что ж не рассказать — я ведь не отвечаю за то, что во сне происходит, правда? Иду я по Гранд-роуд, ищу себе бюстгальтер. Останавливаюсь у прилавка, где приличный выбор. Продавец спрашивает: «Какой вам номер?» Я говорю: «Мой обычный, 34А».
Йезаду сделалось неловко, но Вили уже понесло:
— Он качает головой, а сам на мою грудь смотрит. Нахально так смотрит. И говорит мне с сальной улыбочкой: «Мадам, ваш номер не 34А. Я уже много лет в этом бизнесе, мне достаточно одного взгляда на ваши прекрасные формы, чтобы понять, что вы носите 36С».
Йезад не удержался и бросил быстрый взгляд: грудь Вили выглядела как всегда — нечто бесформенное под нелепым халатом.
