Айрис Мэрдок - Дикая роза
Вдруг на тропинке между рядами кустов появилась женщина, точно ангел сошел с картины художника-прерафаэлита. Рэндл отпрянул. Но это была Нэнси Боушот.
Она подошла к нему, запыхавшись от быстрого бега, платье на ней вздулось, глаза широко открыты, густые каштановые волосы разлетаются во все стороны.
— Вы уезжаете, мистер Перонетт? Я хотела вас повидать.
Он смотрел на неё — цветущая красотка Нэнси, роза совсем иного сорта. Меньше всего он сейчас думал о ней. Он и вообще-то мало о ней думал, и его оскорбило, что она нарушила этот прощальный обряд.
— Да, Нэнси, уезжаю.
— Насовсем, мистер Перонетт?
— Насовсем, Нэнси.
— Ох, — протянула она и, отвернувшись, заплакала.
Рэндл был неприятно удивлен. Розы вознесли его к светлым высотам духа, и красное лицо Нэнси, её вздымающаяся грудь и мокрые глаза — все это вдруг показалось слишком реальным, слишком земным. Он сказал:
— Перестаньте, Нэнси. Стоит ли расстраиваться. Ведь этого нужно было ждать.
— Не могу я тут без вас. Без вас мне тут жизни не будет.
Мысль, что он оставляет в Грэйхеллоке хоть одно тоскующее сердце, польстила Рэндлу.
— Не болтайте глупостей, Нэнси. Очень уж вы чувствительная. Прекрасно проживете и без меня.
— Нет. Я тут без вас умру. Возьмите меня с собой, ну, пожалуйста. Вам ведь понадобится какая-нибудь прислуга. Возьмите меня с собой, мистер Перонетт, я буду на вас работать и в тягость вам не буду, честное слово!
— Еще чего! — сказал Рэндл. Но он был тронут. — Ваше место здесь, Нэнси. Вы должны помогать миссис Перонетт. Вы ведь знаете, как вы ей нужны. Ну и потом, есть все же Боушот. Не можете вы его бросить.
— Раз вы могли бросить _ее_, значит, и я могу его бросить. — Она справилась со слезами и взглянула на него вызывающе, как равная.
— Вы просите невозможного, — сказал Рэндл. — Мне очень жаль. Это у вас скоро пройдет, так что хватит дурить, перестаньте.
Они глядели друг другу в глаза. На секунду, всего на секунду, он увидел в ней человека с собственными заботами и желаниями. А потом молчание между ними стало другим. Все в ней — раскрасневшееся лицо, нахмуренный лоб, растрепанные волосы — вдруг показалось ему прекрасным. Ветер с мыса Данджнесс туго обтягивал на ней платье.
Еще минуту они стояли неподвижно, почти касаясь друг друга. Потом Рэндл обнял её и, чувствуя, как уступает её сразу обмякшее тело, стал бешено её целовать. Розы упали на землю.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
23
Известие о том, что Рэндл Перонетт смылся, что он бросил жену и уехал, так-таки открыто уехал с Линдзи Риммер, почти всеми было встречено с удовлетворением. Мало найдется людей, даже среди самых, казалось бы, строгих моралистов, которых не развлечет такое зрелище, как попирание условностей, которые в глубине души не порадуются, что есть ещё в их среде беспардонные личности. Нужно сказать, что Рэндл, когда взялся за дело, выполнил свою программу на совесть — только что не оповестил публику через газеты. Время он рассчитал безупречно. Никто ничего не знал до того самого дня, когда отлетал самолет на Рим. А в тот день он сразу разослал несколько решающих писем. С сатанинской предусмотрительностью он даже распорядился таким образом, чтобы письмо его поверенного относительно развода попало к Энн с той же почтой, что и его личное письмо, извещавшее о его окончательном и бесповоротном уходе из её жизни. На его отца такая деловитость произвела большое впечатление: при виде того, как безжалостно Рэндл расправляется со своим прошлым, Хью восхищался, негодовал, скорбел, осуждал и завидовал.
Теперь все взоры устремились на Энн. Никогда ещё она не представляла такого интереса для людей, годами не вспоминавших о её существовании. Ее осаждали любопытствующие, соболезнующие гости, с каждой почтой она получала письма, в которых за возмущенными возгласами и предложениями помощи угадывалось злорадное торжество добродетельных душ. Ее приглашали одновременно в десять разных домов. Пусть приезжает погостить, даст за собой поухаживать, живет, сколько поживется. В мгновение ока Рэндл и Энн стали любимцами публики.
Хью узнал великую новость от Энн — она позвонила ему через полчаса после того, как получила письмо Рэндла. Энн просила его сейчас же приехать в Грэйхеллок. Хью отвечал неопределенно. Да, конечно, он приедет. Но сейчас у него неотложные дела в городе. Пусть звонит ему в любое время, он, конечно, сделает для неё все, что в его силах, только не выезжая из Лондона. Сам он, во всяком случае, будет звонить ей каждый день. Пусть бережет себя и не унывает. Может быть, она попросит Милдред или Клер Свон пожить у неё хотя бы несколько дней? Счастье, что Миранда как раз дома. В мыслях он все время с ней и приедет, как только представится возможность.
После продажи картины Хью пребывал в необычном состоянии духа. Он чувствовал себя как человек, который запалил длинный шнур, ведущий к бочке с порохом. Он свое дело сделал, остается только ждать взрыва. Но странное это было ожидание, и, когда ему приходило в голову, что, возможно, ничего и не произойдет, он не знал, горевать ему или радоваться. После того как он дал знать Рэндлу, что деньги будут, всякие сношения между отцом и сыном прекратились словно по молчаливому уговору.
Ему все ещё было не вполне ясно, что он сделал, какое именно преступление совершил и совершил ли вообще преступление. Он понимал, что его диковинный сын способен отчасти спутать его моральные критерии. Кроме того, его без устали подзуживала Милдред, с неожиданной твердостью уверявшая, что он должен поступить смело, отважно, благородно, невзирая на систему условностей, до того элементарно грубую, как она ему теперь внушала, что в неё просто не вмещается поступок столь необычный и по-своему прекрасный. Нельзя сказать, чтобы она его убедила, но все-таки в её словах он черпал утешение.
Совесть по-прежнему его мучила. Неужели он своими руками развратил Рэндла, обездолил Энн? Но ведь Рэндл и без того был развращен, а Энн обездолена. В новой ситуации будет по крайней мере какая-то ясность и честность. Ничего не может быть хуже, притом хуже для всех, чем Грэйхеллок, когда там находится Рэндл. Вспомнить нельзя без содрогания, как в те последние дни Рэндл сидел безвыходно в своей комнате и пил. Сплошной вред для Миранды! Раз за разом перебирая в уме эти доводы, ему иногда удавалось на какую-то минуту почувствовать себя добрым волшебником. Но потом он опять начинал все сызнова, представлял себе одиночество Энн, может быть, отчаяние Энн. Впрочем, Энн, наверно, уже давно сжилась и с одиночеством, и с отчаянием. Энн крепкая, Энн не пропадет, Энн выживет. Потом с радостным замиранием сердца, от которого умолкала его неугомонная совесть, он воображал бегство любовников. А отсюда мысли его возвращались к собственным заботам и к Эмме.
В промежутке между своим поступком и его результатом Хью намеренно не видался с Эммой. Слишком многое было поставлено на карту, и он не хотел испортить эффект от своего появления у неё в новой ситуации, заведомо созданной им самим. И ещё он не хотел, чтобы при их встрече присутствовала Линдзи, а если прийти раньше времени, Эмма с присущим ей коварством непременно так и устроит, в этом он был уверен. Относительно того, как брошенная Эмма в конце концов его примет, он почему-то не испытывал особых сомнений и страхов. Хорошо её зная, он предполагал, что его маневр скорее восхитит её, чем обидит. Он не бывал у нее, но каждый день, наслаждаясь собственным великодушием, посылал ей цветы, конфеты и письма. Она оставляла их без ответа. И вот теперь, через полтора часа после того, как ему позвонила Энн, он стоял перед дверью Эммы. Он справился по телефону, можно ли к ней прийти, и она коротко ответила: да.
— Скучаю я без своей красавицы, — сказала Эмма. — Даже разговаривать лень.
Она, видимо, не усмотрела в появлении Хью ничего из ряда вон выходящего. Ему эта сцена рисовалась совсем по-другому. Эмма не скрывала, что понесла утрату, но говорила об этом как-то брюзгливо, неохотно. Первые десять минут после его прихода она только жаловалась на свою приходящую работницу. Это было удручающе буднично. Хью не знал, что и думать.
И у квартиры был какой-то странный вид. Она выглядела ободранной, нежилой, как дворец Аладдина, подвергшийся частичному разрушению. Когда Хью высказался в этом смысле, Эмма ответила:
— Она забрала свои вещи и немало моих в придачу. Спальня стала просто неузнаваема.
— Как же вы ей позволили?
— Да так, вяло отозвалась Эмма. — Мне, наверно, и самой этого хотелось. Я ей сказала, пусть возьмет какие-нибудь мелочи на память.
— Вы расстались… врагами?
Эмма засмеялась.
— Что вы! Как вы только могли это подумать? Вы же знаете, какая я заядлая сводня.
— Вы хотите сказать…
— Рэндл и Линдзи… ведь это я сама придумала.
Теперь, когда она это сказала, это было похоже на правду. И все же Хью не знал, верить ей или нет. Воображение его бездействовало. Он никогда не мог, никогда не сможет понять эту дружбу. И смущало, что Эмма претендует на достижение, которое он считал своим. Он сказал:
