Николай Дежнев - Пояс Койпера
— Феликс Адрианович сказал, идея шоу принадлежит вам. Что ж, поздравляю! Я давно в этом бизнесе, но ничего сильнее не встречал. Придумать что-то свеженькое трудно, а то и невозможно. Насилие, похоть, слюни про любовь, а больше ничего и нет. Набор сюжетов и сценических решений очень ограничен. Видя, до какого примитива довел себя человек, высшие силы решили, что и этой малости достаточно. В нашем случае фишка не в том, что игра со смертью идет вживую, а в ответственности, которая в случае печального исхода ляжет на плечи каждого. Людям придется жить с чувством вины, хотя мало кто это понимает…
Я слушал Леопольда и думал, что во снах мне давно уже живется интереснее, чем наяву, а тут еще и Анька не звонит. Майский все говорил и говорил, излагая в подробностях свое видение шоу, не желая его обидеть, я кивал головой, наверное, часто невпопад.
— Знаете, мой друг, — тронул он меня за руку, — пожалуй, сегодня вы мне больше не нужны. По сценарию вы выходите на сцену трижды, включая… — покашлял смущенно в кулак, — ну, вы понимаете! Первый раз вас представят публике, потом, после дефиле в бикини, вопросы ведущих…
— Дефиле тоже я?
— Ну зачем же, — улыбнулся Майский, — тут и без вас найдется кому потрясти сиськами и задницей! Только свистни, желающих хоть отбавляй. Девицы бьют копытами, только бы засветиться по ящику. Но опыт мне подсказывает, что порядок номеров в последний момент придется изменить, уж очень большие деньги замешаны! Не мне вам говорить, что цена рекламы прямо зависит от охвата аудитории, а по данным Феликса Адриановича, шоу без преувеличения будет смотреть вся страна.
Не то чтобы я так уж беспокоился, однако спросил:
— А что за вопросы? Мне придется на них отвечать?
— Это чепуха, — беззаботно махнул рукой Майский, — процедура отработана. Публика дура, все схавает. Лет пятнадцать назад для встречи с президентом по стране возили одних и тех же бабушек, думаете, кто-то заметил? Никакого экспромта, интересоваться вашей жизнью и взглядами будет учительница из Саратова и заслуженный пенсионер из Витебска…
— Так это вроде бы Белоруссия… — неуверенно заметил я, но Майский отмел мое замечание как несущественное. И не без раздражения:
— Что у нас, городов, что ли, мало, подберем! Редакторская группа проследит, чтобы были представлены интересы всех возрастных групп и слоев населения, не хуже, чем на пресс-конференции президента… Да, кстати, меня поставили в известность, что идут переговоры с рядом ведущих иностранных компаний, желающих транслировать шоу лайв! Вы станете мировой знаменитостью, десятки миллионов телезрителей будут с замиранием сердца ждать, когда вас… — махнул рукой. — Ладно, не обижайтесь, шучу, может, еще и обойдется! Ну а в самом зале посадим человек триста, больше не надо, и так сожрут кусок бюджета.
— Вы что, им платите?
— А как же! — удивился Леопольд Арнольдович такой моей наивности. — Пять сотен в зубы и аплодисменты по команде. И вот еще что! — собрался было вернуться к откручиванию пуговицы, но сдержался. — Имейте в виду, последним словом ни в коем случае не пожертвую! — поскольку я не выразил по этому поводу особого удовлетворения, уставился на меня с интересом. — Неужели это вам без надобности? Серийным убийцам и тем дается шанс обратиться к суду, а наше с вами шоу от судебного процесса ничем не отличается. Количество присяжных будет исчисляться миллионами, вот и вся разница, а еще то, что никакого преступления вы не совершали. Хотя кого это смущает с нашей-то судебной системой?
То ли набегался за день — за время разговора мы с ним так и не присели, — то ли устал от суеты, плюхнулся мешком на стул и закрыл глаза. Сидел, повесив голову, забыв о моем существовании. Плохо понимая, что теперь делать, я собрался оставить его одного, как вдруг Майский поднялся на ноги.
Не извинился, но пояснить нужным счел:
— Когда вокруг безумствуют, надо уметь отключаться. Меня один шпион научил. Наш, который разведчик. Лучше было бы десять минут поспать, но на такую роскошь рассчитывать не приходится. Вы, голубчик, вот что, вы пока посидите. — Полез во внутренний карман блузы и достал сложенные в несколько раз листы, протянул их мне. — Это ваша тронная речь, она же последнее слово, о котором я говорил. С рекламодателями будут торговаться до последней минуты, так что названия брендов и фирм заменены до поры до времени на «тра-та-та». Познакомьтесь, у меня дел — лопатой не разгрести! А вернусь, тогда и обсудим…
И направился быстрым шагом к двери. Двигался с такой злой энергией, как если бы намеревался вынести ее вместе с рамой, но на этот раз обошлось. Я смотрел ему вслед не без облегчения. Приличный, судя по всему, малый, только уж больно его много. Когда дверь с пушечным выстрелом хрястнула о косяк, опустился в стоявшее у стены кресло и попробовал сконцентрироваться на тексте. Интересно было узнать содержание моего послания городу и миру.
«Дорогие друзья! — читал я, стараясь ничего не упустить. — Раз уж вы взялись решать мою судьбу, хотелось бы сказать вам несколько слов о том, как я жил… — Очень неплохо сказано! Начало по-человечески доходчивое, я бы сам лучше не написал. — Ничего особенно выдающегося, что отличало бы мою жизнь от вашей, не произошло…»
Тут, пожалуй, можно было бы и не согласиться, но если не придираться, то сойдет. Элемент заигрывания с массами, конечно, налицо, но в разумных пределах это даже неплохо, речь как-никак идет о моей жизни.
«У меня было счастливое детство. Я гонял во дворе в футбол, мечтая иметь спортивную форму с эмблемой фирмы „тра-та-та“… — Хотя Леопольд и предупредил, от неожиданности я запнулся, но читать продолжал: —…и купить мяч с эмблемой „тра-та-та“. Позже, когда появились первые видеомагнитофоны „тра-та-та“, мы собирались с друзьями, пили „тра-та-та“ и смотрели замечательные „тра-та-та“…»
Про счастливое детство, допустим, правильно, и в футбол играли, и в хоккей, но никаких мечт о тряпках и лейблах у нас тогда не было. На следующей странице, куда я поспешил заглянуть, речь шла уже о моей молодости.
«За поступление в „тра-та-та“, — писал неизвестный мне литературный раб, — родители подарили мне костюм „тра-та-та“ и горные лыжи фирмы „тра-та-та“, и той же зимой я поехал отдыхать в „тра-та-та“. Учебе отдавал все силы, потому что хотел поступить на работу в „тра-та-та“ и стать уважаемым человеком. Так все и получилось, и в „тра-та-та“ меня приняли с распростертыми объятиями. Не прошло и пары лет, как я уже ездил на „тра-та-та“ и одевался в „тра-та-та“, а друзья мои, выбирая „тра-та-та“ и „тра-та-та“, от меня не отставали…»
Дальше, в рассказе о моей семейной жизни, родных и близких, «тра-та-та» шло сплошняком. Мы все строили себе коттеджи «тра-та-та», водили машины «тра-та-та» и «тра-та-та», страховались в «тра-та-та», отдыхали, пользуясь услугами «тра-та-та», так что моя «тра-та-та» носила только «тра-та-та», мыла волосы исключительно «тра-та-та», и все у нас с ней было «тра-та-та»…
Я закурил. Мысли от обилия «тра-та-та» напоминали шинкованную капусту. Комком к горлу подкатило омерзение. Составители бредятины наверняка жалели, что я не могу рассказать людям об услугах «тра-та-та» по организации собственных похоронах на «тра-та-та». Ну да ничего, наверстают упущенное, делая репортажи о моей безвременной кончине! А она, судя по всему, на глазах становилась реальностью. Услышав рекламные откровения, я бы и сам проголосовал за то, чтобы меня поскорее вздернули. И что самое обидное, на моем надгробном камне напишут, что я любил «тра-та-та» и завещал живущим пользоваться «тра-та-та»…
Когда Майский просунул в комнату голову, я курил уже пятую сигарету. Мой вид, надо полагать, его насторожил. Прикрыв за собой аккуратно дверь, Леопольд приблизился едва ли не на цыпочках и елейным голосом поинтересовался:
— Ну и что вы об этом думаете?
— Полное «тра-та-та»!
— Что? — не понял он. — Впрочем, я с вами совершенно согласен! По крайней мере, теперь вы поймете, в какой атмосфере приходится мне жить и творить. Психиатрическая клиника для буйных в сравнении с шоу-бизнесом тихая гавань. Единственное лекарство — надо периодически снимать стресс…
Уверенный, что после этих слов он растянется на полу и захрапит, я поднялся из кресла. Но не угадал, тренированным движением Майский извлек из ящика стола початую бутылку коньяка и принялся разливать густо-оранжевую жидкость по стаканам.
— Бог создал людей, говорят американцы, но только полковник Кольт сделал их равными! У нас на Руси всех уравнивает водка. От того и пьют, что хотят пусть иллюзорной, но свободы и справедливости. Когда-то устал караул, и на этом кончилась демократия, теперь устал народ и от свинцовой этой усталости решил, что при демократии живет… — Протянул мне стакан. — Как раньше при хозяевах из их милости в доме обретались приживалки!
