Дэвид Лодж - Райские новости
Думаю, некоторые люди воображают, будто мужчину, вырвавшегося на свободу после двадцати пяти лет принудительного воздержания, должна сотрясать дрожь приапического[76] аппетита, что он стремится и жаждет совокупляться с первой же встречной, готовой к этому женщиной. Это не так. Было время, в мои студенческие годы, когда, как любого другого нормального молодого человека, меня вдруг охватывало нестерпимое вожделение от непреднамеренного взгляда на непристойную фотографию в журнале, или я ловил себя на том, что заглядываю за оттопырившийся вырез платья симпатичной девушки, когда стоял над ней, держась за поручень, в переполненном вагоне подземки. И (подозреваю) несколько дольше, чем большинство молодых людей, меня беспокоили ночные поллюции — этот скапливавшийся сок размножения, которому было отказано в нормальных способах излияния, выплескивался во сне и грезах. (Проблема общая: я раз нечаянно услышал, как прачки в Этеле отпускали грубые шутки насчет «карт Ирландии на простынях», говоря: «Неудивительно, что это называют семинарией».) Но то было давно. Непроизвольное сексуальное возбуждение стало случаться все реже и контролировалось легче. Безбрачие все меньше было жертвой и все больше — привычкой. Живительная влага медленно иссякала.
Я уверен, что даже у мужчин, ведущих нормальную половую жизнь, наступает время, когда сексуальный контакт превращается скорее в акт воли, чем в рефлекторный отклик. Недавно я где-то вычитал остроумную шутку, приписываемую французу, типичный пример житейской галльской мудрости в отношении того, что «пятьдесят — это хороший возраст, потому что, когда женщина говорит «да», ты чувствуешь себя польщенным, а когда отвечает «нет», ты испытываешь облегчение». Ну, пятидесяти мне не было, всего сорок один, когда Дафна ответила «да» на вопрос, который я практически и не сформулировал, но, подобно мышцам, лишенным тренировки, способности, если их не развивать, имеют тенденцию атрофироваться. Ни Дафна, ни я не обладали умением или тактом возродить мое долго подавляемое либидо. Я не мог, кажется, это вульгарное выражение звучит так: «заставить его встать». А если мне удавалось заставить его встать, я не мог продержать его в таком положении достаточно долго, чтобы войти в Дафну; а ее продиктованные добрыми намерениями попытки помочь мне только усиливали мой стыд и смущение. Каждая неудача способствовала провалу и в следующий раз, заставляя меня все больше нервничать и с опасением ждать повторения фиаско. Однажды Дафна дала мне почитать руководство по технике секса, полное эротических рисунков и описаний разных извращенных способов, но это было равносильно тому, чтобы меню, предназначенное для гурмана, вручить человеку, который всю свою жизнь провел на хлебе и воде (между прочим, разделы книги были игриво озаглавлены «Закуски», «Первые блюда», «Основные блюда» и т.д.). Это все равно что дать домашнему умельцу-самоучке, собравшемуся всего лишь поменять пробки, учебник по ядерной физике. Все это только усиливало мое чувство несоответствия и преждевременную панику по мере приближения очередного испытания.
Хотя первое время Дафна была терпима и доброжелательна, ее терпение начало иссякать, и стало все труднее скрывать тот факт, что нам вряд ли когда-нибудь удастся стать счастливыми сексуальными партнерами. Она, вполне понятно, чувствовала себя отвергнутой, в то время как я чувствовал себя униженным. Сложности в этой сфере начали сказываться и на всех остальных аспектах наших отношений, которые, видит Бог, и без того были достаточно уязвимыми и напряженными. Мы препирались по всяким пустякам и ссорились по важным вопросам — например, согласиться ли мне на полставки в колледже Св. Иоанна, которые мне предложили. Дафна не хотела переезжать в Раммидж — отвратительные, грязные промышленные трущобы, как она называла этот город, хотя ей случалось лишь пересекать его по автостраде, откуда вряд ли открывался самый привлекательный вид. Она хотела, чтобы я тратил больше времени на поиски работы на юго-востоке, например в отделе религиозного образования для средней школы. Но в душе я знал, что никогда не смогу держать в узде класс в государственной средней школе, состоящий, без сомнения, из скучающих и обидчивых подростков, тогда как место в Св. Иоанне, при том что зарплата была очень скромной, казалось мне подходящим. И еще — мне не терпелось уехать с юга, прочь от Лондона и его пригородов, куда-нибудь, где будет меньше вероятность натолкнуться на бывших сокурсников или коллег и встретить членов моей семьи. Поэтому, как ни печально, грустно и прискорбно, пару месяцев спустя после низложения с меня сана я покинул Дафну — или она меня. Во всяком случае, расстались мы по взаимному согласию. Провал наших отношений в течение многих месяцев тяжелым грузом лежал у меня на сердце. Использовал ли я ее, или это она меня использовала? Не знаю, возможно, никто из нас не понимал истинных мотивов. В прошлом году я с огромным облегчением узнал, что она вышла замуж. Надеюсь, ей еще не слишком поздно обзавестись детьми.
Вторник, 15-е
Сегодня произошло необыкновенное и удивительное событие. Раньше я, наверное, сказал бы, что его ниспослало провидение, или даже назвал бы, как сегодня Урсула, «чудом». Полагаю, в настоящее время я должен посчитать его счастливым или удачным, хотя «счастливый» кажется слишком сдержанным, а «удачный» — слишком легкомысленным эпитетом для события, в котором есть доставляющая удовлетворение поэтическая справедливость. И ключ! Потерянный и найденный ключ! Более суеверный человек вполне мог бы отнести тот небольшой эпизод к разряду благоприятных знамений. Ибо без ключа я не сумел бы сегодня утром поехать в банк и открыть Урсулин банковский сейф, а не открыв банковского сейфа, не взял бы сертификаты ее акций, а без сертификатов акций не пошел бы в брокерскую контору в центре Гонолулу и не обнаружил бы, что Урсула гораздо обеспеченнее, чем она могла когда-либо мечтать. Да попросту богата!
Потому что в ее колоде был джокер — еще один сертификат акции, о котором Урсула совершенно забыла. В простом, ничем не примечательном, довольно дешевом конверте, он лежал в ее свидетельстве о разводе, а она ни разу со дня развода не испытала желания заглянуть в этот документ, хранившийся на дне ящика под се завещанием и тонкой пачкой сертификатов акций, о которых она знала. Все сертификаты, разложенные по прозрачным пластиковым папкам, были приобретены, когда Урсула поселилась в Гонолулу, через фирму «Симкок Ямагучи», с представителем которой, мистером Уайнбергером, я встретился сегодня утром. Оказалось, что Урсула купила эту акцию (причем действительно одну-единственную) во время распада ее брака — по рекомендации подруги, или своего адвоката, или, возможно, даже бывшего мужа (она не помнит точно, все это было так давно), очень скромное вложение капитала размером в двести тридцать пять долларов всего за одну акцию малоизвестной тогда компании. Она убрала сертификат на право собственности, забыла о нем, не позаботилась сообщить компании о бесчисленной смене адресов в тот период своей жизни и потому никогда не получала дивиденды, а компания, по словам мистера Уайнбергера, со временем отказалась от попыток связаться с Урсулой.
Вытаскивая сертификат из тоненького конверта, мистер Уайнбергер нахмурился. «Что это? — спросил он. — Он не зарегистрирован в списке миссис Ридделл».
Список акций Урсулы значился на экране его компьютера — янтарные буквы и цифры на коричневом фоне. Один за другим он проверил все пункты, выводя на втором экране другие списки и таблицы — белые буквы на зеленом фоне, — чтобы продемонстрировать, щеголяя профессионализмом, впустую на меня потраченным, ибо я ничего в этом не понял, рыночную стоимость каждой акции на тот момент, прежде чем, с силой ударяя по клавишам, отдать распоряжение о продаже.
Какую же странную, отшельническую жизнь ведет мистер Уайнбергер. Нью-йоркская фондовая биржа закрывается в десять утра по гавайскому времени, поэтому он встает затемно и каждый день приходит на работу в пять часов утра, чтобы провести восемь часов в большом, лишенном окон и перегородок помещении, уставленном рядами столов, за которыми хмуро пялятся на компьютерные экраны и бормочут в телефоны, на манер скрипок придерживаемые подбородками, мужчины в темных костюмах и полосатых рубашках. Комната биржевых операций «Симкок Ямагучи» являет собой более убедительную имитацию Уолл-стрит, чем контора мистера Беллуччи, и с большим успехом заставляет забыть о том, что за стенами этого здания сверкает в волнах прибоя солнце и гнутся под напором пассатов пальмы. Богатство Гавайев, насколько я могу предположить, зависит от таких людей, как мистер Уайнбергер, работающих при электрическом свете и безразличных к искушениям тропического климата. Как я понял, свой рабочий день он заканчивает к часу, но по его виду не скажешь, что остаток дня он проводит на пляже. Под преждевременной, пробившейся с пяти часов щетиной он бледен, будто шахтер. Я представляю, как он поедает свой ланч вместе с близкими друзьями в каком-нибудь холодном, как морозильник, тускло освещенном ресторане в цокольном этаже соседнего торгового центра, а затем едет домой в автомобиле с кондиционером и тонированными стеклами, чтобы смотреть телевизор в своем доме с закрытыми ставнями.
