Николай Нароков - Могу!
— Как… чувствуешь? — не поняла Юлия Сергеевна.
— Вот эту, больную! Это еще вчера было… Ведь она у меня все время, как деревянная, как будто ее нет… А вчера мне показалось, будто в ней что-то покалывает. Знаешь, как бывает, если рука или нога долго в неловком положении была. Будто много-много тоненьких иголочек в жилах. Да? Ну, думаю, это мне только так показалось! А потом вечером — опять: слабенько, чуть заметно, но все же покалывало. И сегодня вот… с час назад… тебя дома не было… Тоже так! Сейчас уже перестало, но…
— Иголочки? — сразу обрадовалась Юлия Сергеевна.
— Да, похоже на иголочки… Очень-очень слабенько, но я все же чувствую!
— Но ведь это же… Это… Ведь это же ты выздоровеешь, Горик!
В долю секунды, в ничтожную долю секунды Юлия Сергеевна стала другой. Исчезло все: и Виктор, и «завтра», и ее нетерпение. Она сразу поверила в то, что Георгий Васильевич выздоравливает, и мысль об этом вытеснила все, что было в ней за минуту перед тем. Радость охватила ее. Она не выдержала, вскочила с места и бросилась к нему. Несдержанно обняла за шею и прижалась щекой к щеке.
— Господи! Господи! Да если бы это случилось! Хоть немного, хоть чуть-чуточку!
— Именно: хоть чуточку! Полного выздоровления, конечно, ждать нельзя, но если даже частично, то… Погоди, погоди радоваться, деточка! Надо поговорить с доктором, что он скажет… Может быть, это просто пустяки какие-нибудь!
— Нет, не пустяки! Нет, не пустяки! — горячо и даже страстно запротестовала Юлия Сергеевна. — Не может быть, чтобы пустяки! Но, конечно, доктору надо сказать, обязательно надо! Подожди, я сейчас позвоню ему!
Она сорвалась с места и даже бросилась бежать.
— Погоди, погоди, не сходи с ума! Поговорить с ним мы еще успеем! Ведь надо же, чтобы он осмотрел, надо толком все сделать, а не по телефону!..
— А сейчас иголок нет? Перестали?
— Да, с полчаса, как перестали… Да не тормоши ты меня, еще рано радоваться!
Радоваться было еще рано, но именно радость охватила Юлию Сергеевну, и она не могла сдержать ее. Присела поближе и начала быстро, сбивчиво, бестолково говорить, что она ничуть не сомневается: рука выздоравливает! И нога, конечно, тоже начнет выздоравливать, пусть медленно, пусть постепенно, но нельзя же ведь быть нетерпеливым. Она даже попросила Георгия Васильевича, чтобы он попробовал немного пошевелить больной рукой или хотя бы пальцами, и, ничуть не сомневаясь, стала уверять его, что через неделю («Ну, через две!») он начнет этой рукой двигать, а через месяц сможет брать что-нибудь легкое и держать в руке: «Нож или вилку, например!» Георгий Васильевич не перебивал ее, а только смотрел и счастливо улыбался. Он, конечно, понимал, что она до невозможного преувеличивает, но его радовала ее радость, ее несдержанные надежды, суматошливые слова и блестевшие глаза, которые она не отводила от него.
— Ты говоришь, что это вчера началось? Какое же это было число? Сегодня третье? Значит, второго? Да? Обязательно надо запомнить этот день, надо даже записать его, потому что теперь ведь каждый день надо следить и отмечать… Я целый дневник начну вести, все буду записывать! Господи! Ты рад, Горик? Рад? Ну конечно же, рад! Правда?
И если бы в эту минуту кто-нибудь сказал ей о Викторе, о «нашей площадке» и, особенно, о «завтра», она искренно не поняла бы: разве все это есть?
Глава 27
Врач приехал в тот же вечер и сказал, что ощущение иголок в руке — важный и многозначительный признак. Но осторожно посоветовал не делать выводов и не позволять себе преждевременно надеяться, хотя намек на надежду, конечно, есть.
Осмотрев Георгия Васильевича, он остался один с Юлией Сергеевной и прочитал ей целую лекцию: что делать, как вести себя и чего остерегаться.
— Главное, его надо тщательно охранять от впечатлений: от сильных и неожиданных. Бойтесь любого толчка, даже ничтожного. Он должен быть душевно ровен, вот как бывает ровная температура в комнате. Вы меня понимаете? Пусть будет однообразно, даже немного скучно: это лучше, чем неожиданная радость или неожиданное горе. Опасайтесь потрясений! Главное — опасайтесь потрясений! Спокойствие, спокойствие и спокойствие — вот покамест наше лекарство. Возможно, что улучшение будет прогрессировать, но пока трудно предвидеть, насколько велико оно будет. Во всяком случае будем тщательно следить.
Он предложил массаж и электризацию, приказал внимательно следить за кровяным давлением, посмотрел на часы и озабоченно уехал.
— Завтра мне нет смысла приезжать, а послезавтра я приеду! — пообещал он. — Если будет нужно, сейчас же телефонируйте!
Весь следующий день Юлия Сергеевна чувствовала необычайный прилив нежности и заботливости. Ей казалось, будто вся ее остальная жизнь отошла назад, потеряла для нее интерес и смысл, потому что смысл и интерес были только в одном: вернуть Георгию Васильевичу его руку. Утром, едва он проснулся, она бросилась к нему:
— Есть иголки? Есть иголки?
— Нет, сейчас нет… — прислушался он.
И радостно улыбнулся: это так хорошо, что она первым делом спросила его о руке и об иголках. Так хорошо, что именно этим начался день.
— Нет? Это ничего не значит! — компетентно решила она. — Ты еще не совсем проснулся, твое тело еще не проснулось… Рука не проснулась, понимаешь? А днем иголки будут, обязательно будут!
Но иголки не появлялись и днем, хотя Юлия Сергеевна чуть ли не каждые полчаса спрашивала о них. И это начало ее тревожить, она даже собралась протелефонировать доктору, но Георгий Васильевич остановил ее.
— Вероятно, это оттого, что я сегодня чувствую себя немного вялым… Как будто устал от чего-то!..
— Так отдохни! Сейчас же ложись и отдыхай! — взволновалась Юлия Сергеевна. — Ты полежи и отдохни! И ты не о чем не думай! Главное — не думай! Ведь все хорошо, все очень хорошо, так что не о чем думать!..
— Да, я лягу… Вот только кончу один подсчет. Ты не видела мою логарифмическую линейку? Она где-то тут на столе спряталась.
И Юлии Сергеевне было приятно искать и найти эту линейку. А особенно приятно, до сладкой боли было приятно, когда Георгий Васильевич поблагодарил ее:
— Вот и спасибо! Ты у меня такая славная… Как бы я жил, если бы у меня тебя не было?
Когда она катила кресло Георгия Васильевича в столовую, ей хотелось обнять это кресло и даже приласкать его. Она смотрела сзади на затылок Георгия Васильевича и еле удерживалась, чтобы не погладить этот затылок и не поцеловать его: тихо, нежно и ласково.
А после завтрака, когда Георгий Васильевич прилег и задремал, она долго сидела с Елизаветой Николаевной и, почему-то понизив голос до шепота, обсуждала с нею: как теперь надо оберегать Георгия Васильевича, как сделать, чтобы его ничто не волновало и чтобы он был душевно ровен, как того требовал доктор.
Елизавета Николаевна поддакивала ей и говорила то, что надо говорить, но в то же время мучилась: как намекнуть Юлии Сергеевне на то, что теперь надо быть осторожной по отношению к Виктору. «Эти прогулки с ним… Лучше бы их прекратить покамест, а то, не дай Бог…» Но ни прямо говорить, ни намекать не решалась.
После обеда приехал Табурин. Ему, конечно, сказали о новости, и он сразу взбудоражился, начал бегать по комнате и уверять, что теперь все будет хорошо, что Георгий Васильевич скоро совсем поправится и будет нормально владеть не только рукой, но и ногой.
— А будущим летом мы с ним на озера поедем! — не смог он удержать свою фантазию. — Гребля ведь вот как укрепит ему руку! Колоссально укрепит! Грандиозно!
Ему сказали, что Георгию Васильевичу нужен покой и тишина. Он сразу же начал ходить на цыпочках, балансируя руками, и говорить шепотом. Потом подсел к Юлии Сергеевне и стал уверять ее, что он рад, колоссально рад за нее и готов даже умереть, чтобы она была счастлива.
— Господи, как вы любите сильные слова! — рассмеялась Юлия Сергеевна. — Почему вас никто не научил говорить проще?
— Это не сильные слова, это мой стиль: величавый стиль! Вы помните, что сказал Пушкин? «Прекрасное должно быть величаво!» Вот и я… я тоже величав!
Потом сорвался с места, побежал в кухню, забрался в холодильник и поел чуть не все, что там было.
— Да я же с утра ничего не ел! — оправдывался он. — Я же голоден, как 40 тысяч братьев не могут быть голодны!
И, поев все, уехал, пообещав, что завтра опять заедет.
— И перед работой, и после работы! Это уж непременно! И каждый день теперь по два раза приезжать буду!
Когда Юлия Сергеевна ложилась спать, она вдруг сообразила, что за весь день она ни разу не вспомнила Виктора и не подумала о нем. Но эта мысль не обеспокоила ее: то, что она не вспомнила Виктора, показалось ей именно таким, каким должно было быть. «Я обещала ему, что сегодня позвоню и… и не позвонила! Забыла? Нет, просто не подумала об этом! Но, конечно, завтра надо будет позвонить!» И чуть только сказала это слово, как сдвинула брови: она вспомнила то «завтра», которое вчера пообещала Виктору.
