Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2012)
— А вы польский аристократ? Верно, фамилия у вас типично польская...
Домбровский был человек недемонстративный и в личном общении скромный, поэтому ответил с некоторой запинкой:
— Да нет, сам я, конечно, обыкновенный русский. Но род наш польский, аристократический и очень древний.
— Древние-то, положим, все человеческие рода...
— Конечно, но большинство людей рода своего не помнит и не знает. А в нашей семье из поколения в поколение передавалась реликвия, доказывающая древность нашего рода. Теперь она у меня, и я ею очень дорожу.
— И что это?
— Старая-престарая, бог знает какого века, грубая оловянная ложка с выгравированным на ручке именем моего пращура.
— И как его звали?
— Имя очень древнее, еще, видимо, языческое славянское, теперь его поляки совсем не употребляют, хотя оно, по-моему, очень красивое. Моего прапрапра звали Гедалья.
От неожиданности я чуть не прыснула. Моих еврейских познаний к тому времени уже хватало, чтобы понять, какое это языческое славянское имя. Но я сдержалась.
— А вы уверены, что эта ложка действительно принадлежала вашему пращуру?
— Абсолютно. Она неуклонно передавалась от отца к сыну, были даже записи.
— Тогда, милый Домбровский, ваше отношение к еврейскому вопросу приобретает совершенно иной аспект. Ваш предок был, видимо, правоверным евреем. И жена его, конечно, тоже была еврейка.
— Да вы что? С какой стати?
— Гедалья — библейское имя, характернейшее еврейское, весьма в те времена распространенное. Поляк такого имени носить не мог. Вот когда польские аристократы евреев к себе позвали, тогда и появился в Польше ваш предок Гедалья.
— Но на ложке есть герб! Евреи ведь не бывали в Польше дворянами и у них не было гербов!
— А какой там герб? Что изображено?
— Ну там рыбы и всякие значки. Они сильно стерлись, но, наверное, греческие буквы. Типично христианская символика.
Это слегка поставило меня в тупик. Я тогда не знала, что рыбы — типично еврейская символика тоже, и не вспомнила, что поляки-то католики, при чем тут греческие буквы. Впрочем, и на это нашелся ответ:
— Ну так, может, он был выкрест. Хотя нет, если бы выкрест, он поменял бы имя на христианское.
— Да нет, вряд ли, вряд ли, — с легким нетерпением проговорил Домбровский, — если бы что-то такое было, я бы знал. Да бог с ним. Это в вас говорит запал неофита — везде евреи чудятся. Вот лучше послушайте, мне вчера звонил такой-то, и знаете, что он мне сказал? Позавчера в ресторане клуба писателей... — И он начал рассказывать про очередной писательский скандал. Это было неинтересно мне, но я отчетливо почувствовала, что мои слова вызвали у собеседника некоторое недовольство, и больше в этот раз еврейских разговоров не заводила.
Вернувшись с прогулки, мы зашли в маленькую гостиную, где, среди прочих, сидел литератор, носивший характерно русское имя и фамилию, хотя на самом деле звали его совершенно иначе. Возможно, он был известен и своими писаниями, но в основном тем, как прилежно он пасся при Литфонде, что и побудило кого-то наградить его прелестным прозвищем: “Вскормленный Литфондом Арон молодой” (еще он был известен тем, что неуклонно дарил своим вниманием любую не совсем старую женщину. Как-то раз за общим столом я пожаловалась на усталость и сонливость. “Пойдем поспим? — немедленно встрепенулся он. А получив отказ, укоризненно заметил: — Нет, не француженка вы, Юля, не француженка”).
Так вот, войдя в эту гостиную, Домбровский глянул на сидевших в ней и сказал мне:
— Что же, я, получается, вроде Арона молодого? Под чужой личиной?
Довольная, что разговор наш все-таки занозил душу, я с жаром возразила:
— Ну что вы! Ничего общего! Вы же не могли знать. И потом, если и есть в вас эта кровь, то так мало, было это так давно и далеко, что уже неважно.
— Серьезно? Так это у вас считается?
— И я могу ошибаться насчет имени, — прибавила я лицемерно.
— Да наверняка ошибаетесь.
— Очень может быть.
— А с другой стороны... может, и жаль, что ошибаетесь.
— Жаль? — изумилась я.
— А что? Уехал бы и я в вашу Палестину, покончил бы со всем этим, жил бы себе там припеваючи. Под пальмой на берегу моря, с апельсином в зубах...
Койот
Захаров Владимир Евгеньевич родился в 1939 году в Казани. Академик РАН. Лауреат двух Государственных премий в области физики. Автор нескольких книг стихов и многих журнальных публикаций. Живет в Москве и по нескольку месяцев ежегодно преподает в США.
После посещения сына плачу
в стиле княгини Урусовой
Дети мои, дети,
Светы мои, светы,
Внуки мои милые,
Звездочки ясные,
Что-то станется с вами,
Когда
То,
Что некогда было Россия,
Превратится в пространство для битвы
Между далеко продвинутыми,
Технически оснащенными,
Изощренными,
Беспощадными
Восточными народами
За земли Поволжья.
За нефть Сибири,
За чистую воду Байкала.
Эмигрант — скупой рыцарь
Вот оно,
Богатство мое неразменное —
Русский язык.
Спущусь в подвал,
Крышки сундуков все подыму,
Свечи все запалю,
Праздник себе устрою.
Тынянов
С его «Вазир-Мухтаром»,
Платонов,
«Чевенгур»,
Бунин —
Выбирай
Хоть «Солнечный удар», хоть «Чистый понедельник»,
Бабель,
«Смерть командира»,
Прочитал,
И уже с начинкой,
А вот Цветаевой стихи искрометные,
О каждой строчке готов говорить.
И я — скупой рыцарь?
Никакой я не скупой рыцарь.
Эй, Альбер,
Иди-ка сюда!
Возьми почитать
Хоть «Капитанскую дочку»!
Да некогда ему!
Он «дейтрейдер».
Натуралист
Когда вешние воды нахлынули,
Дерево и упало.
Верхушка в болото далеко завалилась,
Но ствол, кора, камбий —
Все к услугам моего интереса,
Только надо соблюдать осторожность, —
Там, в дуплах,
Скрываются
Окукленные,
Известные по каталогам,
Боеголовки.
Разрешите представиться — Фабр,
Да, да, из тех самых Фабров,
Пять поколений натуралистов,
Прапрадедушка мой знаменитый [1] .
Он не только энтомологом,
Но и художником был.
В популярных книгах можно видеть его шедевр:
Дохлая крыса,
Пожираемая личинками бабочек и жуков.
Я этих талантов не унаследовал,
Но со мной прекрасная цифровая камера,
Воображаю, какая будет сенсация,
Когда в «Нейчур» появятся мои фотографии.
Никто никогда еще не наблюдал,
Как из гниющего дерева
Вываливаются ядерные боеголовки.
Сюда на лошадке удобно ездить,
Стреножу ее, пусть на травке пасется.
Ежели волки — пальну из двустволки.
Целое лето у меня впереди,
До снега, надо думать, все кончится,
Главное — не пропустить момент,
Когда из дупел проклюнутся
И начнут шлепаться в болотную жижу
Ядерные боеголовки.
Постановление
