Иштван Эркень - Избранное
Папаша Дюри, придурковатый письмоноша, который до сих пор почитал Тота как божество, увидев его на полусогнутых, запрыгал вокруг брандмейстера на четвереньках и по-собачьи залаял.
Профессор махнул рукой.
— Что вы от него хотите? — улыбнулся он Тоту. — Три раза был в моей клинике, но помочь ему невозможно.
И он распрощался с Тотом, поскольку сопровождать его не было необходимости. Прохожие не заметили в Тоте никаких перемен, и, даже более того, все словно бы сговорились оказывать ему преувеличенное внимание… Так, например, прогуливающий своих гончих Леонард, герцог Люксембургский (который до сих пор, самое большее, удостаивал Тота кивком), на этот раз остановился, заулыбался и, шутливо погрозив пальцем, заговорил на ломаном венгерском:
— Гуляйт, гуляйт! За девочка бегаль?
Если бы даже это обстоятельство само по себе не убедило Тота, прием, оказанный ему дома, успокоил его окончательно. Маришка встретила мужа такою же радостной улыбкой, что и прежде, и Агика, казалось, тоже ничего не заметила, а ведь от нее обычно и пушинка на отцовском плече не укроется. Вот разве что взгляд майора задержался на нем мгновением дольше, когда свежевыбритый, распространяя запах одеколона, гость вышел из своей комнаты.
Майор вернулся к себе, опять вышел, снова и снова приглядываясь к Тоту, словно какая-то мелочь, что-то совсем несущественное все же было не так, как прежде. Окинув его пронизывающим взглядом в третий раз, майор Варро не сдержал любопытства:
— Скажите, пожалуйста… Что с вами случилось?
— Ничего, — ответил Тот.
— Не знаю… — задумчиво протянул майор. — Словно бы вы стали на голову ниже!
У Тота и правда было ощущение, будто он стал на целую голову ниже, но главное — гость казался довольным совершившейся переменой. Предсказание профессора Циприани полностью оправдалось. Ни теперь, ни позже — никто не заметил, что Тот ходит на полусогнутых.
Другой человек на месте Тота был бы счастлив или, по крайней мере, доволен. Еще бы: поступившись этакой малостью, добиться поразительных результатов — о большем и мечтать не приходится! Когда они сели за стол, гость буквально осыпал Тота знаками своего расположения и дружбы; однако глава семейства сидел задумчивый, без всякого аппетита ковырял еду, и в какой-то момент, когда остальные замешкались, его вдруг точно ветром сдуло.
Маришка стала в дверях веранды.
— Лайош! — крикнула она. — Где ты, родной мой Лайош?
Лишь деликатное покашливание из будочки, укрытой кустами мальвы, было ей ответом.
На некоторое время Тота оставили в покое. Но позже, когда близился полдень, а Тот по-прежнему не выказывал желания выйти, Маришка попыталась вразумить мужа. Сначала она пробовала влиять на него уговорами, затем взывала к рассудку, приводя убедительные доводы, но, когда даже это не подействовало, ее женское терпение лопнуло.
— Считаю до трех! — крикнула она мужу, и таким разгневанным тоном, каким еще ни разу к нему не обращалась. — Если до трех не выйдешь, позову слесаря!
Но все ее угрозы были как об стену горох. Тот упорно отмалчивался.
Что оставалось делать? Маришка с тяжелым сердцем вернулась к майору и с пятого на десятое поведала ему об упрямстве мужа.
— Я уж думал, что у милейшего господина Тота расстройство желудка! — воскликнул майор. — А он, оказывается, просто так, ради собственного удовольствия, облюбовал себе уютное местечко!
Маришка признала и этот факт, ничего не скрывая и не приукрашивая. Но если она опасалась, что гость рассердится или по меньшей мере почувствует себя задетым, то ее ждало приятное разочарование.
Майор заметно оживился. Он поинтересовался, не найдет ли Агика свободной минутки, и если да, то не согласится ли она заскочить в ресторанчик Клейна за бутылкой пива со льда. Он попросил два стакана. Попросил открывалку для пива.
Вооружившись пивом, стаканами и открывалкой, майор вежливо постучал в дверь будочки.
— Не подумайте, милейший господин Тот, что я хочу вас оттуда выжить, я просто зашел вас проведать. И заодно прихватил бутылочку холодного пивка. Надеюсь, вы любите светлое?
— Я всякое пиво люблю, — отозвался Тот, протягивая руку в дверную щель. — А то, если не побрезгуете нашим скромным стульчаком, милости просим, присаживайтесь. — И он распахнул дверь будочки.
Тот забился в самый угол и еще раз извинился перед майором за тесноту. К счастью, хоть и не без труда, им удалось пристроиться рядком. Пиво поставили на пол, а стаканы пришлось держать в руках.
В первые минуты их уединения Тот чувствовал себя несколько стесненно, что вполне объяснимо: ведь ему отродясь не доводилось еще сиживать в этакой теснотище и со столь высокой персоной. Он оправдывался перед собеседником, что помещение такое убогое. Ничего не поделаешь, какой спрос с деревни!
Майор заверил хозяина, что его потребности этот домик вполне удовлетворяет.
Тота, помимо всего, огорчало, что он так и не вычистил яму, а ведь даже насос уже подкатили сюда. Однако владелец насоса отсоветовал чистить.
А зачем ее чистить? Разве он такой уж привередливый гость?
Нет. Господин майор человек покладистый, но еще раньше другие отдыхающие жаловались на запах.
Майор укоризненно покачал головой: Тот его по-прежнему недооценивает. А ведь, ежели вдуматься, за все время его пребывания здесь хозяева не услышали от гостя ни единой жалобы, и, в частности, жалобы на отхожее место, которое наилучшим образом отвечает своему назначению.
— Ну, пусть мы и не слишком многое можем предложить гостю, но, по крайней мере, стараемся угодить, — сказал Тот со свойственной ему скромностью.
— На вашем месте я бы вообще не выходил отсюда, — заметил майор.
— Нипочем не выйду, — сказал Тот. — Разве что уж очень приспичит.
— Вы мудрый человек! Слышите, как шумит листва?
— Ваша правда, шумит!
— А что это жужжит?
— Так, букашка, — сказал Тот.
— И как она называется?
— Зеленая мясная муха.
— Красивое название, — мечтательно вздохнул майор.
Они еще немного послушали жужжание зеленых мясных мух и умиротворяющий шелест листвы. Но старая житейская истина гласит, что даже самым прекрасным мгновениям рано или поздно приходит конец.
— К сожалению, я должен идти. — Майор встал с сиденья. — Будьте здоровы, милейший Тот.
— Спасибо, что заглянули проведать, глубокоуважаемый господин майор, мне очень лестно.
— Между нами, признаться, иногда возникали незначительные расхождения, — заметил гость, — но теперь, по счастью, все уладилось.
— И слава Богу, — вежливо привстал Тот. — Пожалуйста, заходите снова, когда заблагорассудится.
— Как только выберусь… Надеюсь, мы будем иметь честь видеть вас за работой? — поинтересовался майор.
— Это уж непременно.
— Всего вам доброго! — попрощался майор. — Покидаю вас с приятным сознанием, что в наши тяжелые времена, когда никто не знает, где приткнуться, по крайней мере, один человек нашел свое место!
Последние дни отпуска майора Варро протекали в размеренном однообразии, без каких-либо чрезвычайных происшествий. Все были довольны. Когда представлялась возможность спать, спали. Когда приходилось делать коробочки, все занимались коробочками. Установилось состояние равновесия.
Однако же как примечательный факт следует отметить, что Лайош Тот неожиданно пристрастился делать коробочки. В эту принудительную работу он вкладывал такое усердие, что скоро коробочки у него стали получаться лучше, чем у всех остальных, их передавали из рук в руки, рассматривали, восхищались ими.
— Ай да папочка! Его коробочки — одно загляденье! — восторгалась Агика.
— Кто бы мог такое предвидеть! — качал головой майор.
— Вот видишь, родной мой Лайош, — добавила Маришка, — я всегда говорила: добрая воля чудеса творит.
Конечно, Тотам нелегко давалось это неожиданно обретенное равновесие. Все они были измотаны недосыпанием, издерганы постоянными страхами, непривычным нервным напряжением. У Маришки, например, как она ни старалась, все валилось из рук; случалось даже, что она на несколько минут засыпала, стоя с широко раскрытыми глазами, как курица, которую загипнотизировали в целях научного эксперимента.
Агика ничего не роняла; она большей частью сама натыкалась на предметы и все опрокидывала. Как-то, помнится, когда они с отцом оказались вдвоем в темной комнате, Агика несколько раз натыкалась на него. Более того, когда зажгли свет, она и при свете наскочила на отца.
— Прошу прощения, — сказала она, попятилась, опрокинула гладильную доску и снова двинулась на отца. А тот, хотя было куда посторониться, тоже пошел прямо на дочку. Они столкнулись, как два паровоза; видимо, оба достигли той степени усталости, когда бывает темно в глазах среди бела дня.
