Иштван Эркень - Избранное
Майор бросился к себе в комнату. Схватил чемодан и, швыряя как попало, принялся лихорадочно укладывать вещи. Агика окончательно потеряла голову; выскочив из дому, она принялась звать на помощь.
Воскресный променад был в самом разгаре, и потому на отчаянные крики Агики сбежалось немало народу, но из ее объяснений никто толком ничего не понял. Кто засел в уборной и почему? Кто из-за этого собирается уехать и почему? Наконец обитатели Матрасентанны решили, что в уборной скрываются вражеские парашютисты. Будочку окружили и — на почтительном расстоянии — осыпали ругательствами. Кто знал хоть сколько-нибудь по-английски, ругался по-английски.
Когда запыхавшаяся Маришка прибежала домой, она первым делом выпроводила всю эту ораву незваных гостей. Затем постучала в уборную. Безрезультатно. Принялась колотить кулаками в дверь. Ответом ей было все то же деликатное покашливание.
Маришка кинулась к майору. Ломая руки, умоляла его повременить еще капельку. Затем выбежала из дома и позвонила у виллы профессора Циприани.
Этот маститый невропатолог с европейским именем очень благоволил к Тотам. Рубашки свои, к примеру, он доверял стирать только Маришке. Ботинки и шляпы ему всегда неделю-другую разнашивал Тот, чтобы лучше сидели.
В означенный час профессор наслаждался воскресной сиестой, но с готовностью встал, сам отправился к Тотам и собственноручно забарабанил в дверь.
— Это я, уважаемый Тот. Хотелось бы побеседовать с вами немного.
Тот не возражал. Он вышел из будочки, уступая место майору, и покорно поплелся вслед за профессором, который провел его к себе в кабинет, внимательнейшим образом обследовал и с удовлетворением похлопал по плечу.
— Поздравляю, у вас на редкость здоровый организм. Но тем не менее изложите мне ваши жалобы, дорогой Тот.
Высокий лоб профессора, подстриженная клинышком серебряная бородка и весь его благожелательный облик столь располагали к доверию, что Тоту доставило истинное удовольствие излить свою душу.
— Нет у меня никаких жалоб, глубокоуважаемый господин профессор. Просто я не понимаю, чего они еще хотят, ведь я сделал все от меня зависящее. Я нахлобучиваю свою каску на самый нос, будто пьяный извозчик. Я отучился зевать и потягиваться и отказался даже от соблазна прятаться под кровать господина священника, хотя мне это далось с превеликим трудом. Я отдаю себе отчет, что речь идет о жизни нашего Дюлы, и поэтому не выплевываю даже фонарик господина майора, когда его запихивают мне в рот. Чего еще можно требовать от простого, необразованного человека? Разве это преступление, что мне нравится сидеть в уборной?
— Весьма любопытно, — встрепенулся невропатолог с европейским именем. — У вас что же, следует рефлекторное расстройство кишечника, когда вы берете в рот фонарик?
— Пищеварение у меня совершенно нормальное, глубокоуважаемый господин профессор. Я сижу в уборной потому, что там уютно. Никто тебя не дергает и не беспокоит, всякие тебе букашки жужжат, а если к тому же еще и запереть дверь, то чувствуешь себя почти как в утробе матери… Так чего же они ломятся ко мне? Разве я делаю что дурное? Разве это преступление? Или, может, болезнь какая?
— Какая там болезнь, — улыбнулся профессор. — Всего лишь элементарный симптом, уважаемый Тот… И как давно у вас эта мания — запираться в уборной?
Да не стоило бы и разговор заводить, сказал Тот… Он усвоил эту привычку каких-нибудь несколько дней назад. Хотя, если вдуматься получше, упомянутое выше место полюбилось ему, аккурат когда прибыл уважаемый гость.
— Именно так я и предполагал, — кивнул профессор. — Если вам не составит труда, встаньте на минуту, дорогой Тот.
Тот встал. Профессор смерил его профессиональным взглядом.
— Как вы считаете, дорогой Тот, какого вы роста?
— Выше среднего.
— Ну а ваш уважаемый гость будет пониже вас ростом?
— Он мне, извиняюсь, самое большее, по плечо.
— В том-то вся и беда, дорогой друг, — констатировал всемирно известный профессор. — Вы оба жертвы диспропорции. Я знаю, как глубоко вы любите своего сына, но, с другой стороны, нельзя же требовать и от майора, чтобы он постоянно смотрел на вас снизу вверх. Согласитесь, что в аналогичной ситуации и вы бы продержались недолго.
— Согласен, — сказал Тот. — Но роста своего я, к сожалению, изменить не могу.
Профессор снисходительно улыбнулся. И в более тяжелых случаях медицина приходит на выручку; теперь, когда одолели чуму и бешенство стало излечимо, а родильная горячка отошла в область преданий, подобные недуги врачуют играючи… Проще всего было бы поставить майора на скамеечку. Хотя тут есть одно «но»: майор может упасть, ненароком ушибиться, что, в свою очередь, испортило бы весь его отдых и привело бы к неисчислимым отрицательным последствиям… Поэтому лично он, профессор, считает более предпочтительным, чтобы Тот на короткое время отказался от определенных удобств.
— Я и дышать-то с радостью откажусь, — заявил Тот. — Но и тогда я все равно буду выше господина майора.
— Вы моментально перестанете быть выше его, — изрек великий психиатр, — если немного согнете свои коленные суставы.
Тот уставился на профессора.
— Чтобы я скрючил ноги?! — переспросил он оторопело.
— Для вас это пара пустяков, дорогой Тот.
— Ненадолго или на все время?
Профессор придерживался того мнения, что частая смена положений тела может травмировать организм. Он советовал даже спать, свернувшись калачиком, и тогда эта эмбриональная поза станет как бы его второй натурой.
Тот задумался.
— Нет, — сказал он наконец. — Этого я не вынесу.
— Постарайтесь подавить честолюбие! — махнул рукой профессор. — Сосредоточьте мысли на сыне. Что лучше: согнуть колени или принять на себя гнев командира Дюлы?
Это был решающий довод. Внутренне терзаясь сомнениями, Тот ничего не смог возразить. Он вздохнул и осторожно согнул колени, отчего сразу же стал на голову ниже.
— Так достаточно?
— Достаточно! — заверил профессор. — Большего не может пожелать даже самый низкий майор на свете.
— Потому как, если потребуется, я могу согнуться еще немного.
— Не утруждайте себя, — успокоил его профессор. — Теперь посмотрим, способны ли вы ходить в таком положении.
Попробовали. Удалось. А сможет ли Тот бегать? И бегать он мог. Вставать, садиться, взбираться по лесенке к книжным полкам… Все шло как по маслу…
— Ну, теперь можете со спокойной совестью отправляться домой, — заключил прославленный невропатолог. — Вот увидите, как вам обрадуются.
При мысли о возвращении домой Тот помрачнел. Из окна, возле которого он стоял, были видны прогуливающиеся обитатели Матрасентанны. Его здесь все знали. И он знал каждого. Но как к ним ни приглядывайся, ни один не ходит на полусогнутых ногах.
— Я не могу в таком виде показаться на улице, глубокоуважаемый господин профессор, — решительно заявил Тот. — Люди станут пальцами показывать!
— Не будьте столь мнительны, дорогой друг, — покачал головой Циприани. — Думаете, вы один в таком положении? Ошибаетесь, любезный. В нынешнем мире каждый вынужден идти на жертвы.
Подобные жалобы, успокоил он Тота, в практике современных невропатологов повседневны. Каждому времени присуща своя модная болезнь; в настоящее время повсеместно распространилось явление, когда никто не знает собственных реальных размеров. Большинству хотелось бы казаться на голову ниже, но встречаются и плюгавенькие людишки, которые одержимы гигантоманией. В данном случае медицина бессильна, потому как здесь не существует абсолютного эталона и все зависит от субъективного фактора: кто каким сам считает себя. «Acta Medica Hungarica» недавно поместила статью об одном враче-еврее, который (при объеме талии сто десять сантиметров), как правило, выходил из своей квартиры только через замочную скважину и тем же путем возвращался домой. Если бы его, профессора, не связывала клятва хранить врачебную тайну, он мог бы привести немало аналогичных случаев и из собственной практики, поэтому он с чистой совестью заверяет Тота: согнутые колени — лишь самая скромная жертва, которую можно принести в интересах родного сына.
— Давайте проверим экспериментально, — предложил профессор. — Вы погуляйте немного на полусогнутых ногах и прислушайтесь, что на это скажут люди… Дабы придать вам уверенности, я готов сопровождать вас.
Тот принял лестное предложение. Они двинулись вдоль по улице, где прохаживалось больше всего гуляющих. Ну и что же произошло? Да ровным счетом ничего! Ребятишки издали почтительно кланялись, взрослые радушно приветствовали их, некоторые даже останавливались, чтобы осведомиться о самочувствии Тота, его семьи или гостя. И лишь один-единственный раз до их слуха донесся какой-то странный отрывистый звук.
