Мари-Клер Бле - Современная канадская повесть
— Осенью, — сказала Вера, — я хотела бы видеть ее в «Тринити». Я знаю, что ей там понравится. Я уже говорила об этом с Саймоном Эспеллом, он не видит никаких проблем. Оценки у нее хорошие…
Слушая вполуха, Лэндон продолжал глубоко дышать, хотя для человека, нуждающегося в кислороде, условия были далеки от идеальных. Все равно что бегать трусцой около автострады. Для сердца — то, что надо, для легочной системы — смерть…
— Так вот, Фред, я хочу, чтобы ты мне помог. Джинни тебя очень любит и, наверное, прислушается к твоему мнению. Более того, если мы для разнообразия выступим единым фронтом, она наверняка отнесется к этому серьезнее. О господи, ты что, не слушаешь меня? Почему ты корчишь рожи?
— Извини. Я слушаю… Я все время слушаю.
— Ну… Так ты поможешь?
— Разумеется, я сделаю все, чтобы помочь Джинни.
— Чтобы помочь Джинни, ты должен сейчас помочь мне, поверь.
Ну вот, опять тянет. Может, это железные обручи сжимаются вокруг его груди? Где-то он читал: таким способом средневековые церковники вытягивали признания у еретиков. Как называлась эта штука? Доминиканские браслеты! Еще один бесполезный факт. Но эти обручи вокруг его груди… может, они — порождение Вериной воли? Ее мощного напора? «Я знаю, что ей там понравится». Люди, подобные Вере, манипулируют жизнями других людей весьма уверенно. Отколь она, уверенность сия? Откуда они могут знать, что поступают правильно? И почему он не воспротивится, почему стоит как перегретый котел, который того и гляди взорвется? Апоплексический удар! Наверное, ему на роду написано как раз это. Вполне в его духе — гикнуться от чего-то именуемого таким старомодным и заплесневелым словом. Вера тогда скажет Джинни: твой отец жил чудной жизнью и умер чудной смертью. Все-таки надо выбраться отсюда, глотнуть свежего воздуха. Извинившись, он протолкался сквозь танцующих, вышел на кухню и открыл дверь, которая вела к черному ходу. Он медленно поднимался по деревянным ступеням, радуясь, что идет почти беззвучно. Да, старые дома — это вещь! Тут если уж стена, так стена.
На первой площадке он остановился перед дверью. Тут была ванная, где скрывался Харви Хаббард, когда Бланш в старые недобрые дни ступала на тропу войны.
В ванной он повернул рукоятки до отказа, и из кранов полилась вода, завертелась в бериллового цвета раковине — в этот крохотный бассейн нырнули его исстрадавшиеся по влаге руки. Мыло имелось на выбор: ароматное белое пирожное для дам, мужчинам же предлагалось коричневое с темными крапинками печенье, зернистое на ощупь. Лэндон понюхал его. Овсяное мыло. Его сестра когда-то торговала таким для фирмы «Эйвон», разносила по домам. Не только мыло, а и стеклянные пушки, заряженные дезодорантом, миниатюрные старинные автомобильчики, заправленные одеколоном. Тщательно намылив лицо и руки, он сполоснул их в зеленоватой воде и притиснул к лицу полотенце. Этот акт очищения он иногда совмещал с созерцанием. На отяжелевшем лице, глядевшем на него из зеркала, лежала печать задумчивой грусти. Но кожа была еще эластичной, а голубые глаза лучились приятным светом. Ну и, разумеется, волосы — тут полное изобилие, богатство, молодость. Тщеславие, тщеславие, все есть тщеславие, сказал проповедник. Тем не менее спасибо тебе, господи, за эти волосы. Но откуда грусть? К началу вечера он чувствовал себя неплохо. После долгих месяцев он нашел работу. Женщина в «Эссекс амз» шептала ему на ухо слова любви. И все же сейчас его не отпускали какие-то пугающие мысли. Скорее всего, это Вера со своей решительностью. Она старалась изо всех сил, не позволяя себе расслабиться. Эти мысли угнетали его, потому что, вполне возможно, Вера была права. Может, свою жизнь вот так и надо держать в узде? Ну, а что Джинни и Чемберлен? Это школьное увлечение, не более. Его совет (которого никто не спрашивает) был бы такой: спустить, как нынче выражаются, это дело на тормозах и не слишком давить. Он понял, что по старой привычке спорит с Верой in absentia[65]. Но поговорить об этом с Джинни все-таки надо. Только как сказать, чтобы она не ощетинилась? Любой опыт представляет ценность, но, прежде чем совершить какую-нибудь глупость, подумай о последствиях. Нет, но слишком напыщенно. А как иначе? Если человек чего-то не хочет делать, его нипочем не заставишь. Теперь — нипочем. Он просто рассмеется тебе в лицо. Можно надеяться только на везенье.
Он пересек комнату, откинул задвижку и распахнул слуховое оконце в передней стене дома. Стоя у окна, он глубоко дышал, наслаждаясь чистотой и прохладой воздуха. Под ним в сад вырывались звуки музыки, смех. На подъездной дорожке из гравия, возле гаража, притулился двухдверный «мерседес» Бланш, сочившийся сквозь голые окоченевшие деревья тусклый свет луны поблескивал на его серебряных боках. Лэндон, тянувший ноздрями воздух, как старый пес, услышал шелест шагов по гравию и звук голосов — кто-то шел к дому. Еще до того, как две фигуры появились на дорожке, он узнал в ночи заливистый смех дочери. Тут же он их увидел: оба прижимали к груди по картонной коробке, в оконном свете кубики льда искрились, как драгоценные камни. Они шли прямо на него, неспешно наслаждаясь вечерней прогулкой. Лэндону почему-то стало неловко вот так стоять и смотреть на них. Словно в этом было что-то неприличное. Но что он боялся увидеть? Что перед тем, как отдать хозяйке лед, Чемберлен чмокнет его дочь в щеку? Перед тем, как вернуться на вечеринку, потискает ее в кустах рододендрона? Лэндон чуть поморщился. Едва ли найдется человек, который спокойно встретит мысль о том, что к его дочери прикасается другой мужчина. Что это в нем шевелится — фрейдистская чепуховина или опыт предков? А сны, которые его донимают, — это как? Он закрыл оконце и отошел от него, снова включил краны, повернул ручки — вода урчащим потоком забурлила вдоль зеленых боков раковины. Если там внизу и будут какие-то обжиманцы, он этого не услышит. А не услышит, значит, ничего и нет. Старый страусиный приемчик, к тому же — семейная привычка. Его сестра включала краны на полную мощь, когда сидела на унитазе. Вода хлестала из труб. В старой туалетной комнате в Бей-Сити. Лицо в зеркале смотрело на Лэндона, поджав губы. Похоже, оно насвистывало песенку, которую Лэндон не слышал много лет. Какие там слова?
Я так люблю тебя, моя малышка,
Ах, без любви твоей, ты знай, мне крышка.
Внизу он стал бродить среди извивающихся тел в поисках дочери — старик Лир, согбенный и седой, ищущий свою Корделию. Случайно он схватил со стула, на который садилась женщина, полный стакан неизвестно чего. Он поднес его к губам и осторожно глотнул. Кто знает, что они в этом цирке могли намешать? А ЛСД имеет вкус? Давай, отравушка, дурмань косматую голову, погаллюцинируем. Ну, видения, где же вы? Но напиток оказался всего лишь виски с содовой. Подняв глаза, Лэндон увидел, что к нему идет Хауэрд. Он был «босиком в парке»[66], рука об руку с ним шел красивый парень, похоже изрядно перебравший. Хауэрд и сам здорово наклюкался, счастье так и перло из него. В темных глазах его замелькали хитринки.
— Дядя Фредди, дорогой! Хорошо развлекаетесь?
— Прекрасно, Хауэрд, — ответил Лэндон.
— Вы курите, дядя Фредди? — спросил Хауэрд. — Хотите травки? Очень хорошая.
— Спасибо, Хауэрд, нет. Я за рулем. Кстати, ты Джинни не видел?
— Последнее время что-то нет. Уж час, как не видел. Она была с этим очаровашкой.
— Да. Ну ладно, Хауэрд, я буду двигаться. А ты веселись… Собственно, тебя этому учить не надо…
Хауэрд в восторге загукал.
— Как нам не хватает вашего острословия, дядя Фредди. Теперь-то вы к нам будете заглядывать почаще, правда же? Мама только о вас и говорит.
— Да. Посмотрим, Хауэрд, как пойдут дела.
— Ну, идем, Дуэйн, — сказал Хауэрд, беря молодого человека под руку.
— Ко мне тоже заглядывайте, дядя, — пригласил молодой человек, удаляясь прочь.
Лэндон опорожнил стакан и смотрел, куда бы его поставить, как вдруг знакомый голос с нарочитым оксфордским акцентом произнес:
— Повторить, сэр?
Он обернулся, и в ту же секунду дочь клюнула его в щеку.
— Ну, как мой папуля?
— Твой папуля в порядке. Где ты была? Я уж тебя обыскался.
Джинни причесала густые светлые волосы и подвязала их резинкой в конский хвост. В своем бабушкином платье в горошек она была похожа на меннонитку[67].
— Мы с Ральфом ходили за льдом.
— Ах, да. Ученый, не чуждый политики.
Джинни скорчила рожицу и, понизив голос, заговорила с притворной серьезностью.
— О, да. Ученый, не чуждый политики. — Она засмеялась. — Ты его называешь «ученый, не чуждый политики», а мама — «твой новый друг». А твой новый друг сегодня будет? — Она сымитировала Верин слегка надменный голос почти идеально, и Лэндон чуть улыбнулся, хотя знал: поощрять подобные насмешки над ее матерью он не должен. Джинни посмотрела на отца и наморщила нос. — Между прочим, выглядишь ты не люкс. Чувствуешь себя нормально? Надеюсь, твои амурные дела тебя не утомили? — Какой бойкой и какой американистой она стала за эти несколько лет!
