Мари-Клер Бле - Современная канадская повесть
— Я на таких в Штатах насмотрелась. Подстрекатели, демагоги чертовы. Только страну позорят.
— Да брось ты!
— Я считаю, позорят. Ну, а что Джинни?
— А что Джинни, Вера? — В нем старым знакомцем зашевелилось раздражение. Что ни вопрос, то пытка. — Для серьезного романа она еще не созрела. Он просто знакомый…
— Ну конечно… Просто знакомый. Фред! Ты ведь плохо знаешь свою дочь, да?
— Нашу дочь, Вера, нашу.
— Хорошо, нашу дочь. Но факт остается фактом — ты ее не знаешь.
— Это не факт, а точка зрения.
— Перестань, я знаю, о чем говорю. Видел бы ты, какой взгляд появился у нее прошлым летом — слепое обожание, так смотрят на кумиров. В то лето ее кумиром стал гитарист из какого-то занюханного шахтерского городка в Пенсильвании. Он играл на гитаре в каком-то местном кабаке. Девятнадцатилетний ребенок, заморенный хлюпик, с прыщами на лице. У него якобы слабое сердце, это и помешало ему пойти в армию. А вот стать еще одним революционером-радикалом — не помешало. Ему, видите ли, чесалось спалить несколько зданий и показать нам пример гражданского поведения. Ну ясно, Джинни просто ему в рот смотрела. Как-то вечером она притащила его к нам на ужин. Боже, вот был кошмар! Он сидел, ел мое угощенье, пил мое вино, а сам на все скалил зубы. На книги в шкафу, на портьеры — на все. И еще выступал. Мистер Всезнайка! Ну, а я отстаивала мой образ жизни. Да я как вспомню об этом, меня всю трясет. Почему это я должна перед каждым хлюпиком, перед каждым сопляком-радикалом оправдываться? В общем, он на меня понес, и я попросила его уйти. Конечно, этот парень — голь перекатная, живет в трущобах. И если Вирджиния-Энн и ей подобные о кем-то и сбегут из дому — так это с голью перекатной из трущоб, наслушавшись жалостных историй. О-о, как это действует на девчонок, которые учатся в частных школах и ходят с кредитными карточками в «Бергдорф — Гудман»[63]. Они в ужасе, им стыдно, что у них такие преимущества. Так вот, этот Чемберлен потчует ее как раз такой историей о трудной судьбе. Она дает ему деньги. На такую удочку глупышки вроде Джинни будут клевать всегда. Да они прямо корчатся от чувства вины.
— Может, и так, — не стал спорить Лэндон. — Но чем кончилось с гитаристом из Пенсильвании?
Вера ткнула сигаретой в деревянный поднос, и искры коротким дождем посыпались в густой и темный воздух.
— Мне было не до шуток. Наша дуреха носилась за этим Эрни Монро по всему Манхаттану. Я думала — сойду с ума. С кем только этот парень не якшался: тут тебе и наркоманы, и студенты-радикалы, и «Черные пантеры». Она таскалась по вечеринкам, где травились бог знает какими наркотиками — ни секунды в этом не сомневаюсь. Домой заявлялась под утро, и говорить с ней было бесполезно. Она просто меня не слушала. К счастью, через несколько недель этот Монро потерял к ней интерес.
— Я ничего не знал. Почему ты не позвонила?
— А что бы это дало? Ты-то здесь, в 350 милях оттуда. Надо полагать, ты прилетел бы на денек и сразу навел порядок. Примчался бы, это уж точно, — очередной чудо-визит на двадцать четыре часа. Решил бы, что пора тебе с Джинни поговорить о некоторых вещах по душам. Пригласил бы ее на ужин. В какое-нибудь очаровательное местечко в Гринич-Виллидже, где все диковинно и романтично. И вот вы беседуете по душам при свечах и под бутылку вина. Вы говорите… господи, да обо всем на свете, кроме единственно важного. Всеми способами ты будешь обходить вопросы, которые, пусть даже призрачным намеком, могут выявить разницу во взглядах. В итоге вы с Джинни поздравите себя — до чего же прекрасные у вас сложились отношения! Потом ты улетел бы домой, говоря себе: что ж, развод разводом, но я все равно хороший отец. И Джинни рассказала бы друзьям, какой у нее потрясный папочка и как он все понимает.
У Лэндона вспыхнули уши, но в глубине души он знал: она права.
— Что ж… Ты ведь всегда резала правду-матку, да, Вера?
Лэндон вгляделся в ее лицо. Вокруг глаз уже появились признаки старения. И какая-то она раздраженная. Решиться переехать в Канаду — наверное, это было не просто. Да еще эта история с Джинни! И вообще устала от перелета. Когда она в таком состоянии, к ней лучше не цепляться. Сейчас она говорила медленно, размеренно, взвешивая каждое слово, сдабривая свою речь легким оксфордским акцентом. Если она начинала говорить строго по-английски — добра не жди.
— Сейчас Джинни меня не очень-то любит. Я уже весь прошлый год видела, что к этому идет. По-моему, нелюбовь девчонок к своим матерям на каком-то этапе вполне естественна, и я не сильно обеспокоена. Но в последнее время у нас бывают неприятные стычки. Иногда — просто омерзительные. Все же сердцем я чувствую, что она уважает мое мнение, и сейчас это для меня гораздо важнее, чем ее привязанность. Но с тобой, Фред, все обстоит иначе, верно? Ты просто не в силах возражать кому-либо из страха, что тебя могут невзлюбить. Хотя бы мл несколько минут… Помнишь, когда Джинни была маленькая? Заставить себя отругать ее — это было выше твоих сил, согласен? Даже когда она вытворяла что-то совершенно немыслимое. Хлопанье дверьми и «мама, я тебя ненавижу» — это всегда доставалось мне. Ты помнишь это?
Да, он хорошо это помнил. Роль тяжелой артиллерии всегда брала на себя Вера, хотя Лэндону — что поделаешь? — казалось: частенько она получала от этого удовольствие. Деспотическая жестокость была ей свойственна, и в немалой степени. Но хоть бейся головой об стену — Вера права. Он был любящим, но плохим отцом. В груди словно что-то вспухло, натянулось, и он, посерьезнев, разгрыз зубами кубик льда.
— Мне эта история с Монро все нервы вымотала, — пожаловалась Вера. — И вот снова-здорово с Чемберленом, что за напасть такая?.. Это просто невыносимо.
— О, господи, Вера, — вдруг заговорил Лэндон. — Девочке всего семнадцать лет. Да в этом возрасте не обойтись без увлечений!
— Увлечений! — В голосе Веры звучала досада. — Боже, Фред, ты говоришь так, будто на дворе — сороковые годы. Ты небось считаешь, что нынешние увлеченные девицы, как и раньше, держатся за руки в кино или пьют молочный коктейль в закусочной на углу?
— Из твоих слов, Вера, следует, что ты не доверяешь собственной дочери.
— Из моих слов следует, что под маской «смешной девчонки» живет молодая, крайне впечатлительная женщина, в голове у которой — полная путаница.
Снова заиграла музыка. Это было что-то уж совсем дикое, полет в никуда. А тут еще Вера… хоть бы она заткнулась.
— …А мир, в котором она живет… Он просто слишком стремителен для нее…
— Для меня тоже, черт бы его подрал, — сказал Лэндон, вытащил из нагрудного кармана пиджака платок и вытер шею и лоб. — Черт, у меня уже голова раскалывается. Хотел бы я знать, какой псих подбирал музыку? Наверное, Хауэрд…
Вера оглядела танцующих.
— И зачем Бланш пускает в дом всех этих людей? Что за потребность такая?
— Потребность… потребность… потребность, — пробормотал Лэндон. — О, господи…
Он как бы снова повис между злостью и усталостью. Нечего было приходить в этот цирк. Эти электрические стоны и всхлипы… поди их выдержи, если ты к ним не приучен. А тут еще Вера со своим язычком — этот праведный кнут исполосовал ему всю душу. И все время тянет в груди. Этого только не хватало. А вдруг что-то серьезное? Может, Уолли Бил на обеде у Мейсонов, перед тем как отдать концы, чувствовал вот такое же растущее давление в груди? Или это лишь так называемая тахикардия? Где-то он о ней читал. Пропади они пропадом, эти популярные журналы. Что там написано, в этой статье, — серьезная штука тахикардия или нет? Предлагалось делать глубокие вдохи и думать о чем-то успокаивающем. Но откуда взять умиротворяющие мысли в этом хаосе? Как всегда вежливый, он сделал вид, что слушает Веру, а сам попробовал думать о Маргарет.
— …Теперь, когда мы вернулись в Торонто, — говорила Вера, — Джинни будет видеться с тобой чаще, и я хочу, чтобы ты обещал помочь мне. Ты знаешь, она ушла из Колумбийского университета. Это меня не очень волнует. Прошлой осенью ей было еще рано идти в колледж. Я пыталась ей это втолковать. К тому же в этом Колумбийском радикалов сверх всякой меры — меня такое не устраивает. Здесь ей будет гораздо лучше. Сейчас я хочу пристроить ее на работу — на любую, лишь бы она была несколько месяцев при деле, отвлеклась от всей этой политики. Я даже не против благотворительной деятельности — если у нее есть желание помочь ближнему. Наверное, в «Объединенном призыве» достаточно работы дли добровольцев.
— Надо полагать, что так.
Лэндон задержал дыхание, посчитал про себя десять секунд, пятнадцать. На тридцати он выдохнул, подумав при этом: наверное, тонущий умирает ужасной смертью. Бьешься в темной воде, а диковинные морские создания медленно проплывают мимо, им и невдомек, что ты борешься за жизнь; задерживаешь дыхание, и вот наступает последняя жуткая секунда, когда телу нужен воздух, но вместо него в легкие устремляются потоки воды. И человек захлебывается — вода не воздух. Между прочим, Вирджиния Вулф[64] утопилась, надев на шею камень. От этой тошнотворной мысли у Лэндона закружилась голова. А может, из-за воздуха в комнате. Он загустел от дыма, наполнился тяжелым и гнетущим пряным запахом.
