Сара Батлер - Десять вещей, которые я теперь знаю о любви
На другом конце полянки я замечаю пустую бутылку из-под виски. Название на этикетке мне незнакомо. Думаю, что, возможно, смогу ощутить запах этого виски на чьей-то коже. Представляю, как злоумышленник пил его, скрючившись среди листвы.
Выкурив две сигареты, я засовываю окурки обратно в пачку. Потом беру заколку, поднимаю ее и привязываю к голубой нитке. Отпускаю ее, и она покачивается, словно на воображаемом ветру. Беру шариковую ручку — ее кончик забит засохшими чернилами — и подвешиваю рядом с заколкой. Я работаю медленно, хаотично и понемногу успокаиваюсь, концентрируясь на том, как лучше привязать предметы к ниткам.
По всей полянке разбросано множество мелких клочков бумаги со следами выцветших чернил. Это единственное, что здесь хоть как-то взаимосвязано. Пытаясь сложить их обратно, я смутно догадываюсь, что на листке было нарисовано женское лицо. Вижу глаз, краешек уха — и тут мне приходит в голову, что рисунок очень похож на тот мамин портрет, который я нашла на чердаке. Глупости, не стоит даже думать об этом. Я складываю обрывки в уголке и продолжаю связывать гирлянды, но чувствую, что выбита из колеи.
Нет, все не так. Ложусь на землю и смотрю наверх. Тут наверняка была какая-то последовательность, все висело в определенном порядке. Смотрю на разноцветные предметы. Много синего и серого, с вкраплениями золотого и ярко-розового. «Что же это?» — выдыхаю я едва слышно, но различимо.
Лежу и жду, но ничего не происходит. Тогда я сажусь и подтягиваю к себе сумку. Один за другим я вынимаю подарки — его подарки — и тоже привязываю к веткам. Цветы я оставляю напоследок: крошечный серебряный, увядший розовый и еще один, сделанный из газеты, запачканный и смятый, — я все-таки вытащила его тогда из мусорного бачка. Кручу его в руке, читая фрагменты слов: там, тец, мья, чит, иск, конкре, утр. Потом выкапываю ямки и сажаю цветы в землю, рядом друг с другом.
Все готово. Мне пора. Пойду в кафе, возьму себе еще кофе. Выпью его, выкурю сигарету и заставлю себя думать. Нет, не так. По дороге в кафе я куплю блокнот и ручку — гелиевую, одну из тех, что позволяют писать почти без усилий. Закажу кофе, сяду за столик и открою блокнот. На первой странице, на верхней строчке, я выведу «Список дел»… нет, «Что дальше?» или, может, «Что теперь?». А ниже я напишу… понятия не имею что именно. Но когда я буду уже там, в кафе, с блокнотом и ручкой, что-то наверняка придет в голову.
Сижу и прислушиваюсь.
Пение птиц: одна заливается где-то рядом, вторая подальше — ее голосок слышится чуть слабее. Помню, однажды по радио говорили о том, что птицы в долине Амазонки научились подражать звуку бензопилы. Тогда мне эта история показалась забавной, но позже, пересказывая ее Кэлу, я вдруг поняла, как на самом деле это печально.
Шелест листьев. Ветра почти нет, и все же они соприкасаются друг с другом, словно люди в толпе.
Шорох шагов по мелкому гравию.
Стук футбольного мяча.
Щебет еще одной птички, настойчивый и прерывистый. Я жду, что кто-то отзовется, но ответа не слышно.
Пора идти. Пора уходить. Но я остаюсь. Смотрю на часы: семь вечера. Си готовит тосты с сыром, режет шоколадный торт на аккуратные треугольники. Мальчики валяются на диване перед телевизором. Тилли читает «Путеводитель по беременности» или пытается решить, что делать с Тоби. А Даниэль… понятия не имею, что делает Даниэль. Представляю его крошечной точкой на карте Лондона. В городе слишком много порогов и углов, чтобы знать, где он сейчас. Слишком много для одного человека.
Я не собиралась думать о Кэле. Наверное, он сейчас с этой… как ее там. В воскресенье вечером мы всегда заказывали еду на дом и смотрели кино. Не слишком изобретательно, но мне нравилось. Я скучаю по нашим посиделкам на мягком кожаном диване — слишком большом для нашей комнаты, — который он купил, когда сдал экзамены. Скучаю по столу, заваленному коробками из-под еды, и по свечению телеэкрана на нашей коже.
Достаю из сумки сигареты и телефон. Пропущенных вызовов нет. Звоню Тилли.
— Привет, Алиса.
— Привет.
— Ты в порядке?
— Сегодня чудесный вечер, правда? — Я ложусь на бок, прижимаю телефон к уху.
— Спасибо за вчерашний день, Алиса.
— Она привыкнет. Ты ведь ее знаешь.
— А ты правда собираешься снова уехать?
— Я же тебе уже говорила.
Запах виски улетучился, или я привыкла к нему. Теперь я вдыхаю аромат земли с нотками металла и свежих листьев с нотками летних каникул.
Отец настаивал, чтобы каждый год мы отдыхали всей семьей — даже когда Тилли училась в университете. Он возил нас смотреть на памятники древней архитектуры: Кносский дворец, Акрополь, Альгамбру, — а мы ходили за ним следом, ругаясь и подшучивая. Закрываю глаза и прижимаю ладонь к земле. Что бы я только не сделала сейчас ради пяти минут таких каникул. Снова ощутить боль в ногах от новых сандалий, эйфорию от прогулок по неизвестным улицам, пропитанным незнакомыми запахами и неизвестными словами. И чтобы папа шел со мной рядом.
— Помнишь наши летние каникулы? — спрашиваю я.
— Где ты? Там птицы поют. Ты в саду?
— Помнишь, как мы отравились? Где же это было-то?
— По-моему, в Брюгге. Наелись устриц с картошкой, а потом всю ночь участвовали в туалетной эстафете.
— Я виделась с Кэлом, — говорю я.
Тилли молчит. Только телевизор бормочет где-то на заднем фоне.
— Ты всегда хорошо отзывалась о нем, — продолжаю. — Я очень ценю это.
— Ты в порядке?
— Мне кажется, ты совершила очень смелый поступок, Тилли.
— А вот Си думает, что это глупость.
— Не бери в голову.
— Мне страшно.
— И это понятно. — Я перекатываюсь на спину и смотрю на мусорные гирлянды у меня над головой. — Тилли, я тут все думаю о том человеке. О Даниэле… помнишь, я тебе о нем рассказывала?
Сестра кашляет.
— Он будто пытался мне что-то сказать, но я не смогла понять его.
— А как, ты говоришь, вы встретились?
Вспоминаю о подарках на пороге.
— Я просто столкнулась с ним на улице. И узнала его.
— Правда?
— Да, он же был на похоронах. Но дело не только в этом. Мне почему-то показалось, что я знала его когда-то, но забыла. — Поднимаю серебряный цветок и кручу его в пальцах. — В общем, я его упустила. Не знаю, где он сейчас. Но я вот все думаю… может, он хотел мне сказать о чем-то важном? Вдруг это как-то связано с мамой.
— Алиса, ты думаешь…
— Что?
Тилли молчит. Представляю, как она лежит дома, на своем мягком диване с уродливыми желтыми цветами на обивке.
— Так что я думаю? — переспрашиваю я.
— Отец всегда говорил, что есть вещи, о которых не стоит упоминать вслух, так ведь?
— Проклятие семейства Таннеров.
— Просто…
— Если Тоби бросит тебя, клянусь, я выцарапаю ему глаза.
— Я не об этом… — Тилли замолкает. — Спасибо.
Выслушав ее рассказ о предстоящем плановом УЗИ, я наконец кладу трубку. Лежу и смотрю, как небо темнеет, а мир становится черно-белым. Бедра ноют, опираясь на твердую землю. Внутренний голос велит мне встать, купить что-нибудь к ужину и пойти домой. Но зов его звучит приглушенно, будто издалека, а я отвечаю, что все равно у меня нет дома, куда можно вернуться. «Это опасно! — не унимается голос, переходя на крик. — Не делай глупостей!» А я почему-то чувствую себя в безопасности. Да, знаю, это странно. Но мне здесь хорошо.
Десять причин, чтобы не прыгать1. Кому-то придется прибираться.
2. У меня есть дочь.
3. Вот ты все узнаешь — а меня уже не будет, и я не смогу тебе все объяснить.
4. Иногда нужно довериться…
5. Я не хочу оказаться таким же, как мой отец.
6. Я считал его трусом.
7. Я видел, как он поступил с моей матерью.
8. Я не из тех, кто сдается.
9. Я люблю тебя.
10. И может быть…
Мост Альберта будто родом из викторианского летнего сада: китайские фонарики; столбики, похожие на кружевные свадебные торты; ряд позолоченных кованых цветов, опоясывающий реку. Я иду к мосту по набережной Челси. Никакой суеты вокруг. Течение реки неспешно, словно животное, крадущееся по городу. Мост отражается в воде, а вместе с ним и множество огней. Если бы я свернул и пошел в другую сторону, то мог бы дойти до самого побережья. Интересно, где проходит черта между рекой и морем? Или есть такое место, где они сливаются в одно, не разделяясь?
Тротуар здесь узкий. Останавливаюсь на северной стороне, в темноте между двумя фонарями, и кладу руки на холодный железный парапет. Вода в реке поднялась высоко. Представляю, какой она будет холодной, как потянет меня за рукава, будто надоедливый ребенок. Она выбьет из меня жизнь, остановит сердце — раз и навсегда. Смотрю вверх по течению: угловатые высотки Уорлдс-энда все еще мерцают россыпью желтых окон, электростанция Лотс-роуд темнеет вдали, а река плавно движется меж берегов.
