Семья - Тосон Симадзаки

Улицу заливало солнце. Солнечный свет пропитывал молодую листву, и яркая лаковая зелень слепила глаза. От горя и от этого безумного солнца о-Юки не находила себе места.

— А, Сёта-сан! Входите, пожалуйста, — пригласила она гостя.

— А где дядя? — спросил Сёта через изгородь.

— Сказал, что пойдет немного прогуляться. Он в саду за хозяйским домом.

— Я тоже пойду туда.

Сёта вошел в сад. Рядом с домом дяди стояли еще два точно таких же одноэтажных домика. Их деревянные крыши переглядывались поверх деревьев с высокой соломенной кровлей хозяйского дома. За плантацией цветов, выращиваемых на продажу в дни религиозных праздников, начинались чайные делянки и грядки овощей. Вся семья хозяина собирала чайный лист. На стежке между огородными грядками Сёта увидел Санкити и пошел к нему.

Дядя и племянник стояли друг подле друга. Их глазам открывалась окраина, заселенная, по-видимому, совсем недавно. В просветах между купами деревьев поблескивали на солнце новенькие дома. Над ними вился прозрачноголубой дым.

— Здорово здесь все переменилось за какой-нибудь год, а, Сёта? — заметил Санкити. — А за чайными плантациями построили птичник. — И Санкити стал рассказывать, что еще нового появилось в их местах.

Невесело было на душе у Сёта. Он поселился в Токио раньше дяди. Одно время они с Тоёсэ снимали небольшой домик неподалеку от Хондзё. Но потом он отправил жену в деревню к родным, переехал в другое место и начал искать работу по нраву. Его характер мешал ему жить спокойно, как живут другие. Куда только не бросала его судьба! С пустыми карманами поехал он на Южный Сахалин. Не найдя там ничего для себя подходящего, он покинул Корсаков⁷ и, терпя всяческие лишения, приехал в Аомори⁸, где жил некоторое время, снимая комнатушку в гостинице. Вдруг ему взбрело в голову торговать углем. Потом он надумал переехать в Южный Китай и даже начал учить китайский язык. Но из этого, как из всех других его начинаний, ничего не вышло. Собственно, ничего и не могло выйти: у него не было капитала. Так он и метался.

Сёта видел, как потихоньку налаживается жизнь в семьях рода Коидзуми. Все братья его матери съехались в Токио. Вернулся из тюрьмы дядя Минору, живой и здоровый, полный новых планов. Дядя Морихико, уладив дела о лесных участках, затевал какое-то предприятие. Дядюшка Санкити закончил наконец работу, начатую в провинции. «Скорее, скорее обзавестись домом в Токио» , — эта мысль ни на минуту не отпускала Сёта.

Санкити и Сёта постояли немного в тени молодой листвы, пронизанной солнцем, затем, обогнув теплицы, вдоль грядок традесканции, направились в сад. На длинных скамьях, в низких, широких горшках росли карликовые деревца. Вокруг пышно цвели цветы, очень красивые, но без запаха. Дочери хозяина, голоногие, с подоткнутыми сзади полами кимоно, доставали ведрами воду из колодца и из леек поливали сад. Тут же была и о-Фуса.

— Футтян! — позвал Сёта.

Девочка сердитым движением откинула назад густые черные волосы и молча взглянула в его сторону. Лицо у нее было печальное, и от этого она казалась не по возрасту серьезной.

— Что, Футтян все прихварывает?

— Прихварывает. Не знаем, что и делать. Температура все время скачет. Показывали ее двум врачам. Они говорят, ничего страшного нет, это у нее от живота. А температура держится.

Разговаривая, они вместе с о-Фуса пошли по саду к колодцу.

— Совсем большая стала у тебя дочка, — заметил Сёта.

Они проходили мимо старого оливкового дерева. Его длинные, тонкие ветви, покрытые душистыми цветами, раскинулись широко в стороны. Оно служило как бы вехой, которая отделяла обнесенный редкой бамбуковой изгородью садик Санкити от остального участка.

— О-Юки, ты давала Футтян лекарство? — спросил Санкити, поднявшись на веранду.

— Что это делается с Футтян? — сказала о-Юки, выходя из комнаты и глядя на девочку. — Только выйдет погулять и тут же домой. Я ее еле уговорила сбегать посмотреть, где отец.

Долгий труд вымотал Санкити. Но, странное дело, он не мог отдыхать. День-деньской он занимался всевозможными делами, и только глаза его выдавали усталость. Он был рад приходу Сёта: ему хотелось поговорить с кем-нибудь о только что конченной работе.

Дядя и племянник расположились в комнате, выходившей окнами в сад. О-Юки принесла чай.

— Хозяин угостил нас чаем нового урожая. Отведайте, пожалуйста, Сёта-сан, — сказала она и, поставив поднос, вышла.

Угощая племянника чаем, еще пахнувшим свежим листом, и прихлебывая из чашки, Санкити стал рассказывать об одном русском писателе, о котором он недавно читал. Писатель так уставал, работая над своими произведениями, что его жена каждый день специально готовила ему простоквашу.

— И я подумал: если здоровяк-иностранец так устает от литературной работы, то что говорить обо мне. Но я не бросил на полдороге свой труд, я довел его до конца. Что ни говори, Сёта, а я герой. Когда было написано последнее слово, я швырнул перо в угол и чуть на голове не стал ходить от радости!

Сёта улыбнулся.

— У меня была одна мысль, — продолжал Санкити. — Только бы осилить эту дорогу! Только бы не сбиться, не свернуть в сторону! Если бы ты знал, чего это мне стоило. Ведь у меня на руках было тогда трое детей. Так вот... Узнали мы тогда лихо. Гробик для о-Сигэ и тот пришлось сделать из старого ящика из-под чая, в котором мы привезли книги из деревни. Вдвоем с хозяином отнесли мы гроб в храм... Я, помню, даже пошутил тогда неловко: сказал о-Юки, что о-Сигэ вовремя умерла... Вот как было. А тут еще новая беда — у супруги моей открылась куриная слепота...

— Да, да, — кивнул Сёта. — Вам было очень тяжело. Я тогда, помню, ездил в Синдзюку за лекарством.

— Я продолжал писать, несмотря ни на что. И когда уже стал виден конец и мне показалось, что все наши беды позади, умерла о-Кику. Вот тогда я окончательно потерял голову. Горе — это не то слово... Будто вихрь унес моих детей! — вырвалось у Санкити.

В Токио жена Санкити родила первого мальчика. Его назвали Танэо.

Отдав малыша молоденькой служанке, о-Юки пришла послушать, о чем говорят мужчины.

— Сколько вам пришлось пережить, тетушка! — тихо проговорил Сёта. — Мать мне писала из деревни о вашем горе.

— Когда умерла Кийтян, у меня точно сердце из груди вынули, — сказала о-Юки.

— А тут на днях к нам ворвалась какая-то противная особа, — перевел Санкити разговор на другое. — В черных хакама, подстрижена коротко. Еще с порога принялась с грозным видом читать нам проповедь. Потом осыпала о-Юки упреками и исчезла,

— Оказалось, что это родственница нашего хозяина, — объяснила о-Юки. — Она заявила, что мы забыли о боге, поэтому несчастья и преследуют нас. Вера у нас слабая... Здесь люди очень религиозны.

В глазах у Санкити появилось беспокойство. Он встал, прошел в другую комнату. Там у столба, поддерживающего потолок, играла с лентами о-Фуса. Санкити подошел к ней, потрогал рукой ее лоб, посмотрел на нее внимательно и вернулся к себе.

Кто-то робко постучал в решетчатую дверь.

-— Это подружка Кийтян, — сказала о-Юки и пошла в прихожую.

— Дай ей конфет, — крикнул вслед Санкити.

О-Юки открыла дверцу божницы в средней комнате и вынула сласти, лежавшие у свежей деревянной таблички с именем почившей. Девочка поблагодарила и убежала, а о-Юки еще долго слушала дробный стук маленьких гэта.

Потом пришла девушка в хакама, какие носят студенты. Это была дочь Морихико, о-Нобу, приехавшая в Токио учиться. Она жила у дяди и ездила в школу на трамвае.

— Добрый день, братец, — приветствовала она Сёта. Они были двоюродными, и о-Нобу называла Сёта братцем.

О-Юки каждый день ходила на могилки детей, благо храм был недалеко. И сегодня она отправилась туда, взяв с собой о-Нобу. Санкити и Сёта остались одни. Они долго еще беседовали полулежа, с удовольствием вытянув ноги.

За все время разговора Сёта ни разу не вспомнил об отце. Но когда говорить уже, казалось, было не о чем, неожиданно обронил: