Дом Хильди Гуд - Лири Энн

— Мама?

Вернулась Эмили, а с ней приехала Хейли, и я решила: пусть думают, что я легла. Хейли живет в Ньюберипорте, так что скорее всего останется на ночь.

Я присела в темноте, рядом с невидимым натюрмортом, и сделана глоток прямо из бутылки. Я слышала разговор девочек. Сейчас, цепляясь за перила, я вспоминала, что было очень занимательно слушать их беседу, когда они не подозревали, что я у них под ногами. Я чувствовала себя то шпионом, то привидением, то ведьмой и хихикала в кулак над их словами.

Конечно, теперь я не могла в точности припомнить, о чем был разговор. Помню только, что они и не думали ложиться спать. Они смеялись и громко сплетничали, и, судя по запаху, что-то готовили на плите. Суп? Они, несомненно, устроили себе маленькую вечеринку, но я-то застряла. Я не смогла бы объяснить, чем так долго занималась в подвале. Пришлось коротать время за вином. Прикончив бутылку, я открыла новую. Просто несколько глотков, пока жду девчонок.

А потом — утро, и Молли облизывает мне лицо.

Добравшись до верхней ступени, я одним глазком выглянула в дверь — убедиться, что горизонт чист. Судя по окнам в гостиной, было раннее утро. Вряд ли девочки не спят. Я выпустила собак, потом добралась до кухни и выпила очень высокий стакан клюквенного сока. Потом приняла четыре таблетки адвила и выпила еще стакан сока. Шатаясь, добрела до двери — я все еще была подшофе, хотя не представляю, как удалось напиться до такой степени простым вином, — и впустила собак. Позвонила в офис — предупредить Кендалл, что сегодня приеду попозже. В конце концов мы с собаками кое-как поднялись по лестнице к моей спальне и заснули.

Поздним утром, приняв душ, я спустилась. Солнце светило в окно, и на кухне было тепло и ярко. Дьявольски ярко. Девочки завтракали, хихикали и переглядывались, когда я вошла.

«Им известно? Я поднималась вчера и не помню этого?»

— Доброе утро, Хейли и Эмили, — сказала я.

— Здрасьте, миссис Олдрич, — ответила Хейли. Подруги дочек все еще называют меня по фамилии мужа. Я не против.

— Доброе утро, мама, — ответила Эмили, уставившись в тарелку.

— Над чем смеетесь? — спросила я, надеясь, что они не ответят; пьяные пляски посреди кухни, песни, питье прямо из бутылки — все это смутные воспоминания из неизвестно какого времени. Может, из вчера, может, из прошедших лет. Кто знает. Я не помню всего, но иногда замечала смущенные взгляды дочек, хоть они и пытались смеяться со мной и своими друзьями, когда я была немного навеселе. Я всегда предлагала их друзьям выпить, не спрашивая возраст, и в результате наш дом стал очень популярен среди старшеклассников. Тогда девочки не жаловались на мои выпивки.

Эмили сказала:

— Да ничего, мы просто думали: где ты была ночью. Гуляла до двух утра?

— Ну… я была кое у кого.

— Мама, не нужно так секретничать. Просто скажи. Ты провела ночь у приятеля?

— Ладно, была у приятеля, — ответила я. Пусть уж лучше думают, что я осталась у Фрэнки, что провела ночь неизвестно где, а не валялась на полу подвала. Минувшая ночь, казавшаяся всего пару часов назад забавным приключением, предстала темной трагедией. Это срыв. Я отключилась в подвале, а пауки и неизвестно кто еще ползали по мне. Я представила мышиные лапки, грязную шерстку и глазки-бусинки. Представила, как ползают змеи, болтая языками и покачивая хвостами, — они любят погреться в теплом темном месте.

— Так ты и Фрэнки… пара? — захихикала Эмили.

— Эмили! — рассердилась я.

— Что?

— Не лезь не в свое дело, черт побери, — сказала я, повернулась и пошла обратно в комнату. Я вытащила из шкафа сапоги, отчего собаки (вечно они путаются под ногами) пришли в щенячий восторг и радостно запрыгали. Внизу схватила пальто и поводки, и мы вышли под яркое полуденное солнце. Снег еще лежал на земле, но солнце подтопило наст и согрело воздух. Все вокруг блестело. Я прикрыла глаза ладонями и решила, чтобы не идти на дорогу и не брать собак на поводки, отправиться по тропинке к реке.

Каждый шаг становился пыткой. После жесткого пола спина словно окаменела, и я не могла решить: это мышцы спины или мочевой пузырь содрогаются при каждом вздохе. Доктор недавно сказал, что хочет проверить у меня плотность костной ткани, и теперь я понимала: нет нужды. Я чувствовала, что каждая косточка в ногах и позвоночнике крошится, словно мел. Еще несколько шагов — и моя полностью одетая, но сдутая оболочка уляжется на тропинке, моргая в небо. И еще голова. Моя чертова голова. Она правильно рассудила. Земляной пол в подвале — вот мое место. Достойное. Найди меня там Эмили, она доложила бы Тесс — и мне больше не доверили бы не то что сидеть с маленьким Грейди, а даже дотронуться до него. Терьер Бабе привыкла тявкать без умолку; каждый раз, как она, сорвавшись, заходилась лаем и визгом, мне приходилось собирать в кулак остатки воли, чтобы не приложиться сапогом к ее заднице и не послать в сугроб.

Когда мы выбрались на берег реки, холод, чистое шуршание, запах соленой воды, рыбы и чего-то еще… может, мокрой болотной травы, торчащей из-под снега? Или песка? А у песка есть запах? Ладно, от всего этого у меня просветлела голова, мои мышцы и даже ноющие, рассыпающиеся кости словно собрались и воспряли. Все зло, все сомнения, казалось, стекли в песок под ногами. Впереди, неподвижно и гордо, стояла на камне большая голубая цапля. Я при виде ее затаила дыхание; собаки посмотрели на меня, а потом заметили птицу.

— Нельзя, Молли, Бабе, — закричала я, но они уже неслись вперед. Большая птица опустила голову, встряхнула плечами и взвилась в воздух, медленно поднимаясь над полузамерзшей водой. Большая птица поднялась над нами, а мы — Молли, Бабе и я — смотрели на нее, моргая, моргая от сияющего солнца, а потом небо помутнело от моих слез. Не скажу, будто я ощутила присутствие Бога или что на меня накатило «духовное просветление», о котором талдычат анонимные алкоголики. Ничего подобного. Но на мгновение, как в строчке церковного гимна, моя душа ощутила… ценность. Я почувствовала, что зачем-то нужна. Наверное, потому, что птица, такая громадная и древняя, все же полетела. Ночью я вела себя отвратительно, но этого, как ни странно, никто не знает. У меня есть мои милые собачки, есть река, а дома — моя любимая дочь. У меня есть все. У меня по-прежнему есть все. Как Эбенезер Скрудж [1], я проснулась и живу, и у меня есть все — гораздо больше, чем достаточно.

И я, не сходя с места, решила снова бросить пить. Вернусь домой. Приготовлю дочкино любимое кушанье. Позвоню Грейди — просто послушать, как он бормочет в трубку. Я не буду сегодня пить. И не буду пить завтра. И на следующий день, и на следующий.

Когда я вернулась домой, то обнаружила, что рядом с дверью к стене прислонена елка. На одной ветке был пришпилен желтый лист из блокнота с торопливо нацарапанными словами: «С Рождеством, Хильди. Позвони, если хочешь, чтобы я помог ее установить. Фрэнк».

Фрэнк привозил нам елку каждый год, сколько себя помню. Даже когда я была замужем за Скоттом, Фрэнки привозил елку. Думаю, это милый способ отблагодарить меня за то, сколько клиентов я ему давала — в основном впервые перебравшихся в наш город, которым очень нужны были услуги Фрэнка. Однако сегодня утром меня так тронул его жест, что руки тряслись, пока я снимала записку с дерева. Ну да, у меня всегда трясутся руки с похмелья, но тут другое. Милый Фрэнки.

Я вошла в дом, и Эмили восторженно затараторила:

— Фрэнк Гетчелл оставил нам елку. Давай сегодня нарядим.

— Мне ненадолго нужно на работу. Давай вечером. Позвони Тесс — на случай, если она захочет привезти Грейди, помогать. Майкл в эту неделю ездит по делам.

— Ладно, — сказала Эмили. И добавила: — Позови Фрэнка, пригодится.

— Позову, — ответила я, подумав. — И может, он останется на ужин.

Добравшись до офиса, я действительно позвонила Фрэнку. Конечно, никто не ответил. И никакого автоответчика. Я посмотрела бумаги, проверила Интернет, но на рынке не оказалось ничего нового. Я сказала Кендалл, что собираюсь закрыть контору на следующую неделю и открыл» в среду после Нового года. А на неделе я попросила ее приезжать по утрам — проверять почту и звонить мне, если будет что-то важное. Хотелось побыть дома с семьей.