Дом Хильди Гуд - Лири Энн
Я медленно двигала бедрами и пела, и вскоре мы с Фрэнком уже хохотали и выкрикивали слова. Потом Фрэнки взял меня за руки и притянул к себе, и вскоре я целовала Фрэнка Гетчелла. Потом Фрэнки Гетчелл жарко и крепко целовал меня. Меня давно не целовал мужчина. Я оседлала его, Фрэнк зарылся пальцами в мои волосы, я накрыла ладонями его румяные щеки, мы словно хотели слиться в этом поцелуе навсегда и не расцепляться, но в конце концов расцепились и начали целоваться снова и снова, ощупывая друг друга, как подростки. Я отодвинулась на минутку, чуть смущенно улыбаясь, и начала слезать с колен Фрэнки, а он схватил бутылку за горлышко и крикнул:
— Берегись, девчонка!
Это была старая игра. Я восторженно взвизгнула, и Фрэнки гнался за мной вверх по лестнице и по коридору до моей комнаты, и собаки лаяли, и рычали, и пытались ухватить Фрэнка за пятку, как пара безумных ду'хов.
Мы выпили достаточно, чтобы забыть, какими стали толстыми и старыми, достаточно для меня, чтобы изобразить замысловатый стриптиз, а для Фрэнка — чтобы вопить и ухать, словно мне двадцать лет. Потом он схватил меня за руку — и мы оказались в постели, и все было, как в те ночи в трюмах чужих яхт. Как в те потные, соленые ночи, когда волны стучат в борт. Одно было не так. Осторожный стук в дверь моей спальни и голос взрослой женщины:
— Мама? Мама? — Мы с Фрэнки замерли.
— Ты что-нибудь слышал? — прошептала я.
— Мама?
Эмили. Приехала.
— Привет, милая! — Я старалась говорить четко, ясно и трезво, как монашка. Фрэнки лежал рядом со мной, не шевелясь.
— Э… мама? Ты… с кем-то?
— Ну да, милая, именно так. Тебе что-то нужно? — спросила я, все еще стараясь щебетать трезво. Фрэнки с трудом сдерживал смех, издавая сдавленные хрюкающие звуки.
— Нет. Спокойной ночи, — сказала Эмили и поспешила в свою комнату.
— О Господи, — сказала я.
— Да что тут такого? — шепотом спросил Фрэнк.
— Мы оставили внизу пустую бутылку?
— Э, наверное.
— Предполагается, что я в завязке.
— А?
— Дочери отправляли меня в… в клинику по реабилитации.
Фрэнк оторопел.
— В клинику?
— Да, — прошептала я. — Они думают, что я не пью. И что хожу к… анонимным алкоголикам. Хватит ржать! Это не смешно. — Я заревела.
— О-о-о, Хильди, перестань. Что за дела? Кто тут мама? Что ты ведешь себя как дитя? Ты главная и можешь поступать как захочешь.
Я покачала головой.
— Фрэнки, ты можешь уйти?
— Да.
— Забери с собой эту бутылку — и внизу возьми. — Я словно обезумела, и Фрэнки, выскочив из кровати, принялся одеваться.
— Она что, позвонит в полицию нравов? — шептал он, и я не удержалась от улыбки. Я была еще пьяна, но уже стыдилась вылезать голой из постели.
— Подойди и поцелуй меня на прощание, Фрэнки.
Он послушался. Потом посмотрел в окно и сказал:
— Снег. Все равно посылать парней со снегоочистителями. Увидимся, Хильди.
И он ушел.
На следующее утро я встала на рассвете, отнесла бокалы на кухню, помыла и поставила сушиться. Потом выбросила рагу, которое не убрала на ночь. Прибралась в кабинете, хотя так и не нашла ни следа от нашего косячка, и пошла гулять с собаками. Снег валил, не переставая, и землю укрывало одеяло в четыре дюйма толщиной. Не было слышно ни звука — только мои подошвы хрустели по свежему снегу, а рядом вздыхали и поскуливали собаки, вынюхивая грызунов под укрытыми снегом кустами. Это был тихий, честный снегопад. Снег падал вертикально, его не сносило, как при северо-восточном ветре, он валил крупными хлопьями, похожими на ватные шарики. Снег собирался на шерсти собак, на моих плечах и митенках, снег укрыл весь мир, и трудно было представить, что внизу, под белым пушистым богатством прячется что-то грязное и уродливое.
Много лет назад, в моем детстве, мы пережили снегопад, который длился пять дней. Тогда в городе не было всей этой снегоочистительной техники, что сейчас, и когда снег прекратился, Шляпная улица исчезла.
У нас были старые индейские сани — тобогган. Кто-то из клиентов моего отца отдал их ему в прошлом году, потому что семья переезжала на юг, и сани им были ни к чему. Все дети нашей улицы и всех прилегающих улиц, все дети Вендоверской Горки в тот день пришли на Шляпную и превратили улицу в санную трассу в полмили длиной. Эта улица — самая крутая в городе и самая прямая. Дети принесли санки, «летающие тарелки», камеры от колес, но наш тобогган превосходил все — и мы, Гуды, вдруг стали самыми популярными детьми в Вендовере. Каждый хотел поехать на тобоггане следующим. На тобоггане помещалось пятеро — шестеро, включая Джадда; он был самым маленьким, но желал ехать каждый раз, и чтобы потом его тянули вверх по улице.
Школу закрыли на всю неделю. На следующий день после того, как снег прекратился, по Шляпной проехал грузовик с плугом — он придавил снег, немного уплотнил его, но не счистил до мостовой. Ездить мы стали еще быстрее, а потом моему двоюродному брату Эдди и Фрэнку Гетчеллу пришла в голову блестящая идея. Из нашего дома, почти на вершине холма, протянули шланг и пустили по улице воду, чтобы сделать ледяную трассу — как для бобслея на Олимпиаде.
Папа был на работе, мама — не знаю где, может, в больнице. Эдди и Фрэнки подсоединили шланг к наружному вентилю, но, открыв вентиль, обнаружили, что вода не идет. Отец Фрэнки был строителем, так что Фрэнки даже в тринадцать знал, где в подвале включается наружная линия. Вскоре мощный поток воды лился вниз по улице. Пока вода лилась, мы сидели в подвале. Пахло прачечной и сыростью и иногда котятами нашей Пятнашки, которых она приносила дважды в год. Нам не разрешалось приводить друзей домой, если взрослых нет, но в подвал залезать было можно, и в тот день нас набралось человек двенадцать.
Стоило нам забраться внутрь, Джадд начинал хныкать, что у него пальцы на руках и ногах так замерзли от мокрых насквозь варежек и носков, что он их не чувствует. Лиза, или кузина Джейн, или я держали его руки под струей теплой воды в рукомойнике в подвале и твердили Эдди, чтобы перестал обзываться крохой и педиком, ведь Джадду всего пять. В конце концов мальчишки отключили шланг, и мы начали ждать, когда вода замерзнет. Ждать пришлось недолго.
Был уже вечер, солнце скрылось за деревьями, и дорога в угасающем свете дня превратилась в белый склон со сверкающей посередине серебряной гоночной трассой, похожей на полоску стекла. Поднялся крик, кому ехать первому. Фрэнки и Эдди все это придумали, так что подразумевалось, что поедут они. Джадд ревел, пока ему тоже не позволили. Было решено, что они поедут втроем — Джадд, как начинка в бутерброде, между двумя старшими. Фрэнки, сидящий последним, попросил меня подтолкнуть.
«Со всей силы, Хильди», — сказал он, и я постаралась. Начав разгон, я вцепилась в плечи Фрэнка и побежала, толкая, толкая со всех сил; а когда сани выскочили на лед, не устояла на ногах — плюхнулась позади Фрэнки. Места там было достаточно. И мы помчались.
Тобогган и раньше летел быстро, но совсем не так. Мы неслись по Шляпной улице, и лед под нами звенел. Маленькие щербинки то и дело подкидывали тобогган в воздух, и, приземлившись, мы словно еще набирали скорость. Вопили все — Эдди, Джадд, Фрэнки и я. Мы вопили в унисон — восторженный, испуганный, радостный вопль возносился к небесам. Ветер высекал слезы из моих глаз, и я уткнулась лицом в спину Фрэнки. Мы летели быстрее, быстрее и быстрее. Внизу улица выравнивается, и пока трасса не была покрыта льдом, тобогган обычно постепенно тормозил задолго до светофора, до перекрестка с Атлантическим проспектом, главной улицей Вендоверского Кроссинга. Но вода из нашего' шланга достала до конца улицы, туда же летели и мы.
«Эдди, — завизжала я. — Останови нас!»
Мы все спустили ноги, однако они только скользили по льду. Дорога выровнялась, но мы летели, словно на реактивной тяге. Впереди по Атлантическому проспекту мчались легковушки и грузовики.
Решение пришло в голову нам всем одновременно. Эдди упал в одну сторону, Фрэнки и я — в другую; маленький Джадд был надежно прижат руками и ногами Фрэнка. Мы все спаслись, прыснув в стороны с тобоггана, который со скоростью света мелькнул через Атлантический проспект и влетел под «универсал» отца Бака Гарритти. Тобогган скользнул под переднее колесо, и машина пошла юзом через улицу, через тротуар — и в стеклянную витрину аптеки Аллена.
