Михаил Веллер - Мишахерезада
— Мне за твоим огнем вообще ничо не видно! — нервничает Револь.
— Хасанов, а ты почему Револь? — в сотый раз достает Валерка.
— Родители назвали, сокращенное «Революция».
— А. А я думал — «револьвер» без дула.
Довольно глупо утонуть, предварительно помывшись, вслух думаю я, и всем это кажется очень смешным.
Тонут здесь за милую душу. Вот Лисицын весной пьяный вышел на лед и стал каблуком ямку пробивать — напиться они захотели. Оп! — и нет Лисицына, ахнул солдатиком под лед, и больше никто не видел.
— Надо было свечку на окне оставить, — бухтит Револь. — Хрен чо увидишь…
— Ага, и бало́к спалить? — раздражается Валерка. — Чо ты такой бздиловатый, рули давай.
Вообще ничего не видно. Где берег, где река, чернота со всех сторон. Ни малейшего намека на линию горизонта. Никаких признаков линии берега.
Вокруг лодки бурлит и мчится пенная вода. И лодка в кольце этой белой несущейся воды неподвижно находится в центре непроницаемого черного пространства. Рев мотора, тугой шорох струй, и лодка никуда не перемещается в космической пустоте, как во сне.
Это действует на нервы. Теряешь ориентацию. В груди холодок.
Вообще у каждого есть спасательный жилет. Эти оранжевые жилеты валяются под нарами. Их никто никогда не надевает. Это своя этика, кодекс приличия, нормальное поведение. В госхозе все при оформлении расписывались за технику безопасности и за жилеты.
— Где-то здесь поворот… — кряхтит Револь.
— Я скажу! Я знаю когда! — Валерку не проймешь.
Вообще именно так в тундре и исчезают. Вышел из точки А и не прибыл в точку Б. В этой воде не поплаваешь, температура не та и одежда утянет. Дно — метровый слой ила поверх вечной мерзлоты. Искать некому и неизвестно где.
Я даю обет всегда надевать жилет и никогда не садиться в лодку ночью. Все молчат и таращатся в этот полярный вариант тьмы египетской.
— Давай-давай! — подбадривает Валерка нормальным голосом. — Правее давай! Сейчас за поворотом уже близко!
Этого человека нельзя не любить, с ним спокойно в огонь и в воду, не пропадешь.
— Сбавь-ка газ! — командует он.
— Зачем?
— Делай как я сказал.
Сквозь свое тарахтенье мы различаем лай двух наших собак.
В расчетное время лодка шуршит и тычется носом в берег.
Мы растапливаем печь и варим чай. Страхи кажутся смешными, дорога как дорога, нормально доплыли.
— А я уж думал, пиздец, — говорит Валерка. — Хер я еще ночью поеду.
Мусорная рыба
Я всю жизнь думал, что не люблю рыбу. Потом оказалось, что я не люблю мусорную рыбу.
Когда впервые я попробовал Степиной, повара с Рассохи, ухи из нельмы и котлет из нельмы, я глупо млел от удовольствия. Вкус передать не могу — «сьписьфисцкий», лизать и чмокать.
На своей точке стояла сеточка в сторонке у берега, и раз в день одну-две рыбины из нее доставали: чир, подчирок, нельма, кижуч. Хошь вари, хошь жарь, хошь ешь так. Жарить глупо — родной вкус пропадет. Одну в кастрюлю, другую на стол.
Субудай, он же малосол: снял из разреза малые потроха, нарезал ломти в два пальца, посолил, посыпал накрошенным чесночком. Можно спрыснуть уксусом, от него острей и еще мягче, но грубит родной вкус. Через два часа готово. Если невтерпеж, можно через сорок минут.
Лучшей закуски под стопку вообще человечество не изобрело.
А когда по холоду берешь мороженую, ее строгаешь ножом и потребляешь с заправкой, пока в завитушке ледок не распустился, чтоб холодок уже на языке таял и проявлял вкус. Необыкновенно.
…Когда много лет спустя я пригласил редактора своей первой книги в дорогой ресторан и заказал среди закусок балык, и подали в селедочной тарелке лесенку жидких ломтиков, ну так у нас такие обрезки было принято сбрасывать со стола ребром ладони на пол для собак. Не говоря о свежести. И вызывающей хохот цене шизофреников.
При складе
Боря достал «Буран». Покупку привезли на вертолете. И теперь он прибыл в гости. А поговорить!
— А теперь запросто, — с небрежной радостью говорит он.
Поехали кататься. Фантастика, конечно. Летит, как три чемпиона мира по лыжам. Ветер лицо сечет! Боря в очках, я морду ему в спину.
— А поехали Саню проведаем, Лида его может как раз хлеб напекла!
Через час в стороне от реки — нефтебаки на бугре.
— А давай к Володе заедем!
На лыжах ты до Володи два дня идти будешь. Он тут при складе черт-те сколько лет, его все старожилы знают.
— Буран купил, — ходит вокруг и щупает Володя. — Сколько отдал? Очередь долго ждал? Дай проехать! — И с тонким рокотом бензопилы закладывает вираж по белой реке.
— В гости заходите, — приглашает он. Он кряжистый, рукастый сорокалетний мужик, голос зычный, волос в проседь, пальцы в синей росписи.
— Да мы к Сане едем, — отказывается Боря.
— Да чо вам Саня, — в Володином голосе появляется просительность, он смотрит в сторону, пересиливая себя. — Посидим у меня, баба на стол накроет.
— Жена-то как? — спрашивает Боря.
— Скучно ей, — Володя жмет плечом, вздыхает и сплевывает. Он явно обуреваем чувствами, показывать неприлично, а скрывать сил нет.
— В том году как с материка ее привез, поначалу-то ничего было. Интересно, тундра, олень, гуси полетели. А как снег и темно, тоскливо ей, конечно. Поначалу-то. Я еще уйду, по путику или в хозяйстве чего, возвращаюсь — она сидит и плачет. Волки подошли, воют, страшно ей. Баба. Она ж молодая, с людьми привыкла. Заходите.
В холодной хозяйственной половине — ряды распластанной рыбы на веревках, шкаф с пушниной, припас в мешках и ящиках. Ступеньки вверх — жилая комната. Половики, мебель, приемник.
— Катя, на стол собери, гости у нас.
Женщине меньше тридцати, очень толстая, но по-простому миловидная даже. На заплаканном лице такая жажда семьи, детей и нормальной жизни, такое пронзительное желание нормальной женской человеческой жизни, что почти больно смотреть.
Чего не понять. Замуж не брали. Крутой мужик с Севера, с деньгами немереными, с планами купить потом дом на юге и жить на зависть. Север, красоты, простор, еще денег подкопить. Дежурный вариант.
Мы распиваем бутылку, едим борщ и пирог с мясом и говорим, говорим сплошные комплименты хозяйке, Катя оттаивает, начинает улыбаться, шутливо шлепать мужа по руке, шутливо ругаться, сколько еще ждать переезда на материк, хватит им и маленького дома. Мы уважительно хвалим Володины достоинства, которые тут же придумываем.
На крыльце прощаемся без Кати. Володя благодарит нас за гости. Мы благодарим его. Небо из серого сделалось гаснуще-темно-серым, пространство темнеет, свет в основном от белого снега.
— Ты уже здесь сколько лет-то? — говорит Боря. — Валил бы на материк. Деньги-то уже есть, хватит на жизнь, поди?
