Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
— Что Надя? — спрашивает бабушка. — Все храпит?
— Почему, тетечка?.. Почему — храпит?
— Она всегда храпела, как мужик. Я с ней в одной комнате не могла спать.
— Тетечка, что вы выдумываете! Ах, как вы изменились… Я вас помню в той шляпе с цветами… Как вы были хороши!
— Старость — не радость, — бормочет бабушка. — Будь она проклята! Шляпу Маруська украла, а годы украли все.
— Да, так что ты хотела сказать? — спрашивает мама, возвращаясь.
— Ты знаешь, я сегодня всю ночь плакала. Ах… Ниночка, почему все так ужасно? Я в сорок третьем году чуть не вышла замуж. Очень приличный человек. Но мама не дала.
— Почему?
— Мы уже договорились идти регистрироваться. Я ей ничего не говорила — я же ее знаю. Но в последний день все-таки не выдержала, решила сказать. Она, конечно, сразу вскинулась. «Как ты, — говорит, — можешь думать о каком-то замужестве, а вдруг Гриша жив?» Но ведь он погиб! У меня извещение. Ниночка, ты не представляешь, что там творилось. Немцы с танками, с пушками, а у наших одни винтовки. Все там погибли, на этой границе, все — никто живым не ушел. Но она говорит: «А вдруг он в плену? А вдруг вернется? Придет, а ты тут с другим». Ах, Ниночка… Ну что я должна была делать? Я не пошла. Я имею в виду, регистрироваться… Соврала, что Ритка больна. Месяца два водила его за нос. Но потом он сказал: смотри — или так, или так.
— Ты знаешь, я тетю Надю очень люблю, — говорит мама, — но тем не менее она сумасшедшая. Ты помнишь, как она расстроила твой роман с Днестровским? А с Гришей? Тоже делала все, чтобы ваш брак не состоялся. Спасла только его настойчивость.
— Ниночка, я по дороге сюда заехала к нему — я имею в виду этого человека, который делал мне предложение.
— Да. И что же?
— Женат и годовалый ребенок. Ниночка! — Тетя Тамара заливается слезами. — Я так несчастна! У меня красные глаза, да?
Глаза у нее серые.
— Если нашелся приличный человек, то как можно было упускать? Сегодня женихи на дороге не валяются.
— Особенно у нас в Кривошеино, — кивает тетя Тамара и белым кружевным платочком промокает слезы. — Начальник милиции и фельдшер — вот и вся интеллигенция.
— Ах!.. — говорит мама.
— Да и те женатые и куча детей!
— Но ты не должна отчаиваться, — вздыхает мама, — ты такая молодая.
— Не такая уж и молодая — в декабре двадцать восемь.
— Двадцать восемь — это еще не сорок четыре.
— Ниночка! Неужели тебе сорок четыре? Невозможно поверить! Но у тебя другое положение — тебе не нужно никого искать. У тебя чудный муж. Удивительный человек! Умница.
— Ах, Тамарочка, со стороны всегда все кажется лучше, чем на самом деле, — говорит мама.
— Он замечательный, замечательный! Ниночка, это твое! — Она раскрывает чемодан и вытаскивает что-то, завернутое в белую тряпку.
— Что это? Бог с тобой! — пугается мама. — Это ты таскала за собой пять лет? Ведь это пуд весу!
— Ах, Ниночка, мамочка! Я скажу тебе правду: я хотела оставить в Таганроге. Мы бежали в такой спешке, а оно, если ты помнишь, было замуровано в печке.
— Ну конечно, помню!
— Но мама сказала: нет, нельзя оставлять. А что, если дом разбомбят?
— Ну и черт с ним! — говорит мама.
— Что, если мы не вернемся? Если кто-нибудь, не дай бог, обнаружит?
— Да и черт с ним!
— Нет. Она сказала: это Ниночкино, мы обязаны сберечь.
— Да пропади оно пропадом! Но если уж взяли, так надо было продать, обменять на продукты, на сахар, на масло — не знаю, на что угодно!
— Ниночка, мамочка, как мы могли? Это же твое! Вот! — Тетя Тамара распутывает одну и потом другую тряпку и раскладывает на столе ложки, вилки, ножи, какие-то маленькие блестящие мисочки, блюдечки, стаканчики. — Все тут, Ниночка. Пересчитай.
— Не буду я пересчитывать! За кого ты меня принимаешь! Вы обе сумасшедшие — и ты, и твоя мать.
— Да, ты знаешь, мы из Таганрога выехали ночью. Мама говорит: дай мне Ниночкин узел, а то ты уснешь и обронишь. Я говорю: а если я Ритку оброню? Она говорит: Ритка — твое имущество, а это — Ниночкино. — Тетя Тамара смеется. — У нее всю дорогу только и мыслей было что о твоем серебре. Вокруг такая стрельба, бомбежка, а она все об узле!
— Ах, боже мой, кому это нужно?! — говорит мама. — Ненормальные!
Бабушка подступает к столу.
— Эти щипчики, Ниноленьки, мои. Это мне Жорж привез из Варшавы.
— Какой Жорж? Из какой Варшавы? Ты что — совсем ополоумела? Это из моего сервиза. К ним была сахарница — стеклянная, в серебряной оправе.
— У тебя были похожие, а это мои, — спорит бабушка.
— Не выдумывай и не зли меня. — Мама хочет завернуть серебро, бабушка не дает.
— Твое я не прошу! Я хочу взять свое! Тамара, скажи ей!
— Ничего тут твоего нет. Убери руки! Свое ты проиграла в карты!
— Я — проиграла?! Я проиграла дом! А вещи я снесла к Сашке.
— Вот с него и требуй.
— А золото я после отдала Наде.
— Не выдумывай!
— Три пары часов на цепочке и одни на руку!
— Часы твои в ломбарде. Ты что, забыла? Сама перед войной просила меня положить в ломбард!
— А серьги?
— Какие серьга?
— С бриллиантами.
— Это у меня были серьги с бриллиантами, а у тебя были с бирюзой и с гранатами.
— И с бриллиантами!
— Не с бриллиантами, а с копеечными пуговицами, которые ты неизвестно зачем оправила в золото. Всю жизнь отличалась сумасшедшими выдумками.
— Жорж купил в Варшаве! — плачет бабушка. — А она не дает…
— Тетечка, миленькая, не плачьте! — просит тетя Тамара, целует ее и начинает плакать сама. — Что вы? Я приехала, а вы плачете! Ниночка, уступи ей — пусть возьмет.
— Ну да! — говорит мама. — Чтобы она продала и пропила!
— Еще была ваза с эмалью, — рассказывает бабушка, всхлипывая. — Я после взяла обратно, а щипчики остались!
— А я тебе говорю, что это щипчики из моего сервиза! — возмущается мама. — И все, не желаю больше на эту тему разговаривать! — Она прячет сверток в шкаф.
— Вазы я никакой не помню, — признается тетя Тамара. — А щипчики… Ну так ли это важно? Ниночка, тетечка, зачем ссориться? Светлана больна, а вы кричите. Соседи услышат.
— Я ни на кого не кричу, — говорит мама. — Все, инцидент исчерпан. Садитесь, будем есть.
Они усаживаются за стол, а я остаюсь лежать.
— Скажи ей! — требует бабушка.
— Тетечка, миленькая, я не знаю, я не помню… Меня тогда еще не было на свете.
— Ты была младенцем, — уточняет мама. — Тебе было два года. Мы бежали из Киева, а вы уже жили в Мариуполе.
Я закрываю глаза.
— Три цепочки с крестиками, — перечисляет бабушка, — часы мои и Жоржа, кольца обручальные, один перстень с изумрудом и другой с хризолитом, щипчики с эмалью… Эти вот самые!
