Колин Джонсон - Новые рассказы Южных морей
— Как бы не так! Я тебя ненавижу.
Пеилуа хотел было взять ее за руку, но она оттолкнула его.
— Сыта по горло. Прощай, Бледнолицый! — с издевкой сказала она по-английски.
И ушла, как и полицейские, навсегда.
Изрядно выпивший Томаси явился домой и потребовал, чтобы Пеилуа или до конца недели нашел себе работу, или убирался к отцу, они, мол, с сынком достойная парочка.
— А наша кровать? — спросила у него жена.
— Да, еще, — сказал Томаси, — с сегодняшнего дня ты будешь спать на полу. Мы забираем свою кровать, и циновки, и москитную сетку, и занавеску. Отныне ты такой же, как мы, и изволь платить за себя сам. В моей семье москиты не водятся!
(Москитами в Ваипе называют бездельников.)
Так с этого дня, который в истории Ваипе остался Днем, Когда Бледнолицый Потерял Свою Жизнь, Пеилуа спал на старой, вытертой циновке, брошенной прямо на пол, без москитной сетки и укрывался лишь ветхой простыней. И все же он был оптимистом. Каждый день ходил в полицейский участок справиться о чемодане. Даже сделал попытку найти работу. Работа была, только Пеилуа не желал за нее браться, не хотел пачкать руки. Он искал службу в конторе, как и подобает человеку, принадлежащему к элите. Пеилуа даже попытался было вернуть Луафату; но всякий раз, когда он с ней заговаривал, она советовала ему поискать «его жизнь» в другом месте.
Несколько месяцев после кражи чемодана Пеилуа сидел по вечерам дома — он не хотел встречаться с прежними приятелями (а их было очень много), у которых одалживал деньги. Где бы он ни появлялся, мальчишки кричали ему вслед: «Голый Бледнолицый!» Он похудел, так как Томаси больше не хотел кормить его и даже стал оскорблять, называя «ни на что не годным бездельником». Единственная оставшаяся у Пеилуа рубашка скоро выцвела и прохудилась, в такой он и ходил, потому что не умел держать в руках иголку. То же произошло с брюками, носками и туфлями. Он как мог берег их и надевал, только когда отправлялся на поиски работы. Дома он носил старую лавалава и майку, с явной неохотой пожертвованные ему Томаси. Но Пеилуа не обиделся на дядю; он с нетерпением ждал, когда отец позовет его к себе, и тогда он снова заживет, как ему было предназначено…
В тот вечер, когда умер Алапати, Пеилуа надел рубашку, брюки, носки, туфли и пошел к Фофонге.
Он открыл дверь. И в переполненной людьми комнате сразу стало тихо.
— Входи, Бледнолицый! — крикнул ему из-за стойки тучный Фофонга.
Пеилуа вошел. Все смотрели, как он идет к стойке.
— Ты неважно выглядишь, приятель, — сказал Фофонга и налил ему пива.
Пеилуа взял стакан и выпил его до дна. Он почувствовал, как кто-то подошел к нему вплотную. Потом толкнул его локтем в бок. Он сделал вид, что ничего не заметил.
— Еще? — спросил Фофонга.
Пеилуа кивнул. Маленький бумажный шарик попал ему в затылок и, подскочив, пролетел над головой Фофонги. Тот снова наполнил стакан.
— Плати, — сказал он.
Пеилуа взял из рук Фофонги стакан и осушил его одним глотком. Потом поставил его на стойку и подтолкнул к Фофонге, чтобы тот налил еще. Фофонга глянул на мужчин, на Лафогу, старшего брата Луафаты, известного всему Ваипе своей жестокостью. Лафонга кивнул. Фофонга опять наполнил стакан. И опять Пеилуа выпил его до дна.
Когда он ставил стакан на стойку, еще один локоть толкнул его в правый бок. На этот раз ему труднее было не обратить внимания, потому что все видели, как его ударили, но Пеилуа опять промолчал, только медленно повернул голову и оглядел мужчин, сидевших за грязными столами и на полу. Он видел их будто в ночном кошмаре, молчаливых и страшных, готовых к ничем не объяснимой жестокости; он не понимал их и от этого вдруг смертельно испугался. С отчаянием погружаясь в воспоминания о Ваипе, частью которого он был до отъезда в Новую Зеландию, он осознал, чего они от него ждали. Предав себя, он предал и их. Он предал их надежды и мечты, воплотившиеся в нем.
— Простите меня, — сказал он. Никто ему не ответил. — Простите. Я не хотел…
— Чего? — спросил стоявший с ним рядом Лафонга.
Вот он, последний выбор. Пеилуа колебался, и смелость умирала в нем.
— Ничего, — ответил он. И опять повернулся к стойке, спиной к ним. Лафонга вызывающе захохотал прямо ему в ухо.
— Пожалуйста! — пробормотал Пеилуа.
Он бросился к двери.
Двое преградили ему дорогу. Кинулся влево — там еще двое.
— Ну, пожалуйста, — умолял Пеилуа, ползая на коленях. — Пожалуйста. Я не хотел. Я любил ее. Она мне изменила!
То, что он целый год старался похоронить в памяти, сейчас вырвалось на волю и встало перед ним. Мэри Дунстан. Так ее звали, ту женщину-папаланги, которую он любил в Новой Зеландии, которая была для него воплощением всех его надежд и предала его, как он предал Ваипе. Тот Ваипе, который он знал и любил с детства. Он на все был готов ради нее. На все. Когда он впервые увидел ее, ему показалось, что в ней было все, все то, что он искал в ее мире: красота, доброта, нежность, знания, свободная любовь. Как он ошибся! Как ошибся!
Он застал ее в постели с другим мужчиной. Он чуть не убил ее и ее любовника, он бросился на них и бил их в припадке безрассудной смелости, той смелости, которой она лишила его, едва он влюбился.
Судья постановил выслать его из страны.
И теперь, когда он умолял этих людей, умолял Ваипе простить его за то, чего они не понимали или не хотели понять, он знал, что все еще любит ее. Знал, что боится окончательного приговора Ваипе.
Он рыдал от страха.
Он визжал, когда сильные, жестокие руки поднимали его на ноги. И взвыл, едва первый кулак расквасил ему лицо и отшвырнул куда-то и из носа хлынула кровь.
Они били его, пока он не потерял сознание, потом стащили с него рубашку, брюки, туфли и вышвырнули в ночь.
Двенадцать недель пролежал он в больнице после очень серьезной операции на черепе. Потом приехал старший брат и увез Пеилуа домой.
Пеилуа и сейчас живет в Ваипе. Его часто можно видеть сидящим в грязном кресле возле родительского дома. Ему всего тридцать пять лет, а выглядит он высохшим стариком, у него вздувшиеся вены на руках, седые волосы, глубоко запавшие глаза с неподвластным времени доверчивым выражением. Подойдите к нему и спросите, кто он такой.
— Я белый. Бледнолицый, — ответит он вам по-английски. И улыбнется, как довольный ребенок.
Настоящий сын Ваипе умер в Новой Зеландии, погубленный белой женщиной, которая его не любила. В Ваипе к нам вернулся Бледнолицый. И мы его распяли.
Острова Кука
Марджори Крокомб
Знахарка
Мату называли колдуньей. Так по крайней мере европейцы переводят наше слово «таунга», которое на самом деле означает «специалист в области сверхъестественного».
Мата жила на берегу небольшой речки, у того места, где она делает крутой поворот. Ее крохотный домишко прятался под кокосовыми пальмами, а рядом с кухней рос сахарный тростник, манговые и лимонные деревья. Для семьи Маты речка была просто необходима: они купались в ней, ловили угрей и креветок, а также брали из нее воду. Мы жили по соседству и плавали там, где поглубже, выше по течению. А еще выше жила третья семья, которая тоже пользовалась рекой. Кроме того, они пасли на берегу своих свиней.
Семья Маты не могла себе позволить провести водопровод. Мы чувствовали свое превосходство, так как у входа в нашу кухню был кран, но теперь я начинаю думать, что вряд ли нам жилось лучше, чем Мате, бравшей воду из реки. В водопровод поступала вода с тех же гор, что и в реку, и в сезон дождей она становилась одинаково шоколадно-коричневой и непригодной для питья.
— А чего вы хотите? — говорил Неро, когда мы в очередной раз маялись животами. — Мы поглощаем целые ведра грязи из открытого источника. И не забывайте про навоз, который оставляет скот милого старого Босса. На днях Маки сказал мне, что они нашли в реке коровьи кости.
Затем он тащился писать очередную жалобу администрации. Но положение не менялось.
Мужем Маты был Пири, отставной солдат, хваставшийся тем, что видел Египет и Красное море во время первой мировой войны, когда он, как и многие другие островитяне, добровольцем вступил в новозеландскую армию. Теперь каждый год он с нетерпением ждал бесплатной поездки в город в День АНЗАК[32]. Пири надевал длинные белые брюки, белую рубашку, пиджак и галстук и прикалывал пару военных медалей. Затем он посылал свою дочь встречать грузовик.
— Папа, — кричала она, увидев грузовик, выезжающий из-за поворота за полмили от дома. — Папа, скорей! Едет! Он уже рядом с домом Браунов. Ух, как он быстро едет.
Шофер громко сигналил и со скрежетом тормозил. Но Пири нечего было спешить — он знал, что власти присылают грузовик за ним и без него он не уедет, каким бы нетерпеливым ни был шофер.
