Кетиль Бьёрнстад - Дама из долины
— Тебе скоро двадцать, — говорит она, словно для того, чтобы напомнить мне, что все невозможно. Однако не отстраняется. Она как будто наслаждается, чувствуя, как сильно я ее хочу, ощущая мое напряжение, понимая, что я приехал на Север, чтобы найти ее, и она слушает мои слова, которые я шепчу ей на ухо.
Сигрюн позволяет мне ласкать ее. Она вспотела, кожа у нее горит. Когда я вожусь, пытаясь расстегнуть ее джинсы, она меня останавливает. Но я не сдаюсь, я стремлюсь проникнуть ей под одежду. Этому меня научила Таня Иверсен. Я не думал, что женщинам это нравится. Думал, что с ними нельзя спешить. Но неожиданно Сигрюн перестает сопротивляться. Я мысленно благодарю Таню Иверсен, что она тоже чему-то научила меня. Хотя я вряд ли мог научить ее чему бы то ни было. Впервые женщина не скрывает от меня свою страсть, не прячется за мою. Это вызывает чувство триумфа, но в то же время это непостижимо. Словно сама любовь страстно стремится к подчинению. Это страстное желание я ощущаю и теперь, спустя много лет после того, что случилось между нами в маленькой комнате в Скугфоссе в Пасвикдален. Сигрюн позволяет мне делать все, что я хочу. И даже не прячет лица во время экстаза. Но когда все кончено, она плачет так же, как плакала Марианне. И мне приходится ее утешать, словно мы оба испытали великую скорбь.
Интермеццо в постели
Сигрюн не двигается. Я больше не прижимаюсь к ее бедрам. И мне странно, что она лежит так, продолжая машинально, с отсутствующим видом гладить меня по голове. Она в другом мире.
— Ты ни при каких обстоятельствах не должен говорить об этом Эйрику. Понимаешь?
— Да.
Но это все-таки случилось, думаю я.
Как будто я только сейчас стал мужчиной. Как будто все остальное, чего в моей жизни было гораздо больше, было всего лишь мальчишескими шалостями.
Мы лежим одетые. Как будто ничего не случилось. Ее наготу я видел только через окно, однажды ночью много дней назад.
— Я у тебя в долгу, — говорит она. — Но ты должен дать мне время. Я не думала, что это все-таки случится. Я говорю о моих отношениях с Эйриком.
— Спешить некуда, — говорю я.
— Ты на меня сердишься?
— За что?
Она не отвечает.
— Для меня будет невыносимо, если мы с Эйриком расстанемся, — говорит она.
— Я знаю. И помню об этом.
— Помни также, что мы с тобой должны играть Брамса. Это гораздо важнее.
— Завтра, — говорю я. — Завтра мы будем играть Брамса.
— Хорошо. У нас в Землянке. — Она целует меня в губы. Потом осушает свой стакан.
Она уходит, но принадлежит только мне. Теперь я могу лежать с закрытыми глазами и снова переживать все, что случилось. Должно быть, у нее было много мужчин, думаю я. Ее обаяние. Слухи, которые дошли до меня. Что для нее важно? Какую жизнь она хочет прожить? Она как будто идет, повернувшись спиной к ветру, и отказывается смотреть вперед.
Рахманинов в доме смерти
В ту ночь мне снится Марианне. Мы оба вернулись в дом Скууга. Сидим рядышком в гостиной, как мы любили, и слушаем музыку. Я узнаю мелодию — странное соединение Малера и Джони Митчелл. Марианне берет меня за руку. Она чем-то опечалена. Ей известно, что произошло между мною и Сигрюн. Известно, что я перенес свои чувства с мертвой на живую так же, как в свое время перенес свои чувства с Ани на нее.
— Ты умерла, — объясняю я ей. — Поэтому я стал искать тебя во всех живых.
— Но почему ты выбрал именно Сигрюн?
— Потому что она больше других похожа на тебя.
Марианне грустно качает головой:
— Мы такие разные! Она никогда не сможет сделать тебя счастливым.
— Почему вы враждовали?
— Мы не враждовали. Просто были как чужие. У нее были такие большие желания. Неужели ты не понимаешь, что тебе следует держаться подальше от нашего семейства? Что ты только увязнешь в своем несчастье?
— Я никогда не считал своим несчастьем ни Аню, ни тебя.
— Но между тем это так. Просто ты этого не понимаешь. Я хотела вернуть тебе свободу. А ты опять влип в это.
— Какую свободу? — Мне трудно подбирать слова. Так приятно снова сидеть рядом и разговаривать. Никто никогда не беседовал так, как мы с Марианне.
— Ты не должна уходить от меня. — Я кладу голову ей на колени. Из глаз у меня бегут слезы.
— Я никогда не уйду от тебя, — говорит Марианне. И грустно улыбается.
И тут я замечаю, что у проигрывателя кто-то стоит, снимает с него пластинку и осторожно вкладывает ее в конверт.
Брур Скууг.
Его голова снова цела. Но там, куда попал заряд, волос больше нет. И виден шрам от раны, полученной в результате выстрела. Увидев его, Марианне отпускает мою руку, но Брур Скууг качает головой и с улыбкой успокаивает ее.
— Сидите как сидели, — говорит он. — Вы так подходите друг другу.
— Что тебе надо? — испуганно спрашивает Марианне.
Брур Скууг таинственно прижимает палец к губам.
— Слушайте, — шепотом говорит он.
Мы с Марианне вздрагиваем. Аня уже сидит за роялем. На ней ее любимый лиловый джемпер. К нам она не поворачивается. И не здоровается. Она в своем мире. Марианне протягивает к дочери руку. Но встать боится. Сейчас все решают Аня и ее отец.
— Сейчас вы услышите нечто необычное, — гордо говорит Брур Скууг и улыбается дочери. Он не скрывает своего волнения.
Аня не такая худая, какой была перед смертью. Когда она начинает играть, в ней появляется что-то сильное, торжествующее.
Первый аккорд фа минор.
Господи! Да ведь это Второй концерт Рахманинова! — думаю я, сидя на диване рядом с ее матерью и чувствуя неловкость от дружеского взгляда Брура Скууга. Ведь как бы там ни было, а он застрелился, потому что Марианне была ему неверна. Почему он теперь так легко к этому относится?
Но он видит только дочь.
Аня Скууг снова играет. Играет тот концерт, который разучиваю я сам. Я слышу ее сильное туше. Перед вступлением оркестра колонны аккордов образуют крещендо, потом вступает оркестр.
Аня играет и за оркестр!
Брур Скууг почти весело смотрит на меня. Под его взглядом я съеживаюсь. Марианне замечает это и жмет мне руку. Трудно себе представить, что так можно играть. Аня поддерживает темную, интенсивную и стремительную силу струнных в начале первой части, но в то же время не забывает и о быстрых фигурациях, которыми Рахманинов насыщает партию рояля.
— Но это же невозможно! — почти раздраженно кричу я с дивана.
— Для Ани нет ничего невозможного! — с торжеством отвечает мне Брур Скууг. — Ради этого стоило умереть! Вы все ошиблись! Никто из вас не верил в нее!
— Мы слишком в нее верили! — протестую я, а Аня продолжает играть в бешеном темпе и партию рояля, и партию оркестра. — Она сломалась под тяжестью наших ожиданий!
— Не болтай и слушай! — шипит Брур Скууг.
Аня играет концерт Рахманинова до минор. Мы сидим в Доме Смерти. В доме Скууга на Эльвефарет в Рёа, пригороде Осло. Этот дом я люблю больше всего. У меня есть от него ключ и во сне, и наяву. Брур Скууг садится в кресло «Барселона». На лице у него написано облегчение, он доволен. Марианне сидит рядом со мной, понять, что она чувствует, невозможно. Я вижу, что она все еще беременна. Знает ли Аня, что у нее скоро появится брат или сестра? Пока она играет, я понимаю, что мы живем в этом доме все вместе, хотя из нас всех живой только я. Брур Скууг не может усидеть спокойно, пока его дочь играет. Он встает и начинает прибираться в гостиной, поправляет картины, проверяет, чтобы пластинки стояли на полке строго по алфавиту. Потом идет в угол за роялем. Там стоит дробовик, из которого он застрелился. Там лежит веревка, на которой повесилась Марианне. Он сворачивает веревку. Брур Скууг любит порядок. Он берет веревку и дробовик и на цыпочках, чтобы не мешать Ане, выходит из гостиной.
Нам слышно, что он открывает дверь, ведущую в подвал, но это не имеет значения. Ведь он уже мертв. Больше ничего страшного уже не случится.
А Аня сидит за роялем и играет, таких горячих чувств я у нее не помню. Она играет могуче, взволнованно. В ее исполнении оркестр звучит мощно, во всю силу. А партию соло она исполняет безупречно, без единой ошибки.
Брур Скууг возвращается из подвала. Теперь он начинает накрывать на стол. Я смотрю на поставленные им приборы. На красивые хрустальные бокалы из Оррефорса. Он накрывает на четырех человек. Я теперь тоже член семьи, хотя я еще жив. Нас ждет праздничный обед. Сегодня вечером мы будем отмечать Анин триумфальный успех. Огромный, но такой предсказуемый успех.
В Землянке с Брамсом
Меня встречает Эйрик. Я этого не ожидал. Светит солнце. Ранний вечер. Я начинаю чувствовать опьянение после двух глотков водки. Несколько учеников съезжают по склону на санках. Кричат и смеются. Таня Иверсен стоит с парнями на дворе и наблюдает, как я стою перед дверью и смотрю в открытое приветливое лицо Эйрика Кьёсена. Я падаю духом, но он успокаивает меня прежде, чем я успеваю открыть рот:
