Иван Дроздов - Шальные миллионы
Магическое это слово взбодрило Ворониных, они заулыбались и прибавили шагу.
Единственный сын и наследник умирающего Силая Иванова отмечал день рождения, — Борису исполнилось двадцать пять лет. Но именно в этот день с ним стали происходить необыкновенные, почти фантастические злоключения. И начались они с того, что за час до съезда гостей он в своей квартире на Литейном проспекте встретил гуляющих по комнатам жену свою Нину и ее подругу Анну.
— Вы?.. Здесь?.. — удивился Иванов, войдя в библиотеку и застав молодых особ у книжных полок.
— Как видишь, — улыбнулась Нина, — с вашего позволения.
— С моего?
— А чьего же? В этой квартире может появиться человек только с твоего разрешения. Я тут не хозяйка, и вообще…
— Да-да, что я говорю… — смешался Иванов и стал здороваться с Анютой, которую он несколько раз видел и которая его интересовала особенно; она нравилась ему все больше и больше, однако, памятуя усвоенную с детства манеру прятать свои мысли и чувства и всякого человека встречать одной и той же улыбкой, он и к Анне не выказывал интереса и, помнится даже, не говорил ей приличествующих комплиментов, на которые был всегда горазд.
Сейчас же Иванов забыл о своей привычке дозировать вежливость, — широко раскрыл глаза и выпрямился точно перед генералом, и что-то проговорил бессвязное, явно пораженный и обескураженный красотою девушки.
— Вы казачка с Дона. Я помню. Да-да, с Дона, — говорил он, точно столетний дед, кивая головой.
Она наклонилась к нему и говорила нарочито громко, лукаво посверкивая своими синими, как майское небо, глазами. Анюта от природы обладала чувством юмора, мгновенно улавливала смешную ситуацию и не отказывала себе в удовольствии углубить ее, привнести в нее свою долю.
— Вы не ошиблись, я жила на Дону. У нас там все казаки.
— Читал вашу книгу, — вот она. — Он прошел к письменному столу и поднял над головой книгу Анны. — Изумительная, честное слово! Я читал Шолохова, — не понимаю его, не люблю, а ваши рассказы, — он еще выше поднял книгу, — я читал их два раза.
— Два раза? — удивилась Нина. — Для тебя это очень странно, ты и вообще-то книг не читаешь, а эту — два раза!..
Нина проговорила эти слова со смешанным чувством изумления и тревоги, — взгляд ее был растерянный, и Анюта подумала: «Ну вот, еще вздумает ревновать!» Она помнила наставления Кости держаться ближе к Ивановым, и чем ближе, тем лучше. Но если возникнет ревность?..
— Вы льстите мне, мой слабый талант не заслуживает такого внимания.
И это были слова, которые, как холодный душ, остудили энтузиазм Иванова, блеск в его глазах потух, он вежливо поклонился.
— Да-да. Угу. Так, пожалуйста, милости прошу, будьте как дома.
Слова эти ничего не выражали, но Анна была уязвлена таким неожиданным завершением разговора. Она не знала, что Иванов вдруг вспомнил о необходимости держать свой характер и мгновенно набросил на себя маску. Он был убежден, что эта «деревенская дурочка», хотя она и написала книгу, никуда не уйдет, раз попала в круг его зрения. Но какую тактику избрать по отношении к ней, он пока не знал.
Иванов, хотя и был молод, — недавно вылупился из юношеской бесшабашной жизни, — однако всерьез думал, что уже вполне научился за своей улыбкой и «разоружающей», как сказал однажды его дед раввин, вежливостью прятать свои истинные намерения. Из науки деда следовало: надо научиться прятать свои истинные намерения, загонять как можно глубже в тайники души мысли и чувства, — и тогда ты обретешь силу.
— Но какие же намерения, — спрашивал он деда, — можно показывать людям?
— А те, которые им могут понравиться. Только приятные всем мысли и чувства люди должны от тебя слышать и видеть на твоем лице.
Сейчас Иванов мучительно соображал: «Когда же он разрешил Максу пустить в квартиру на Литейном Нину и Анну? Забыл!.. Что со мной происходит?..»
Едва только вышел хозяин из библиотеки, как сюда вошел молодой, атлетического склада человек и почти с порога громко представился:
— Ратмир!
Скорым шагом приблизился к дамам и без жеманства, почти развязно пожал руку Нине, а затем, пристрастно заглядывая в глаза Анне, проговорил:
— А вы Аксинья. Шолоховская Аксинья. Так я говорю?
— И совсем не так, — возразила Нина. — Ее зовут Анна, она моя подруга.
— Да, Анна. Знаю. Вон на столе у шефа ваша книга, я читал рассказы, — вы пишете лучше Шолохова, уж верьте, — это я вам говорю.
— А вы читали Шолохова? — спросила Анюта. Она уже знала, что в окружении Иванова, хотя и слышали о Шолохове, но никто его не читал, — даже «Тихого Дона», — и все его ругали. И этот завертел головой…
— Да, читал. Проходили в школе. Он написал один роман за всю жизнь. А сорок лет потом охотился, рыбачил и — пил. Шолохов — пьяница, я знаю. Но это еще грех небольшой. Джек Лондон тоже пил, и Хемингуэй. Этот говорил: «Хороший писатель — это пьющий писатель, а пьющий писатель — это хороший писатель». Да-да, я знаю. В нашей семье любят литературу. Наслышался. Теперь вот и вы… Можно сказать, лично знакомы. Впервые так близко…
— Шолохов много чего написал, — перебила Анна. — И «Поднятую целину», и «Донские рассказы»…
— Да, писал, но ваши рассказы лучше.
— Я написала повесть.
— Все равно. Девушка любит, но он женат. «Парней так много холостых, а я люблю женатого». Нет, здорово. Молодец!
Из гостиной, куда была открыта дверь, послышался мелодичный сигнал.
— Ах, гости! — всплеснул руками Ратмир. — Надо встречать.
Извинившись, ушел, а Нина о нем заметила:
— Главный человек при Иванове. Борис о нем говорит: «Ратмир — голова, он все знает и все умеет». Он и юрист, и экономист, он и охранник. А вообще-то в них не разберешься. Я только по интонации голосов и по тому, кто и как говорит с Ивановым, могу судить о степени их важности. Вначале думала, — Макс главный, но потом, присмотревшись, решила: главный — этот, Ратмир. Интересный мужик, тебе не кажется?
— Я заметила, они все молодые. Четырех, пятерых видела ивановцев, — все молодые! Кроме Макса.
— Да, у них у всех отцы были шишки. Кто в министерстве работал, кто в Госплане. Они сынам своим передали связи, и эти похваляются: «Мы знаем, где и что лежит». У каждого толстая записная книжка, карманный компьютер, и там фамилий — тьма.
— А Иванов? Ему, наверное, все шишки знакомы?
— Да. Многих отец его на должность поставил, но Иванов сам никому не звонит и редко куда ездит по делам. Все его дела другие проворачивают. Он им много платит, это для того, чтобы их не перекупили. И в других странах сидят его люди. В Америке — Фридман, в Англии — Зусманович… И названивают отовсюду: из гостиниц, от друзей и, конечно же, из этой квартиры. Тут у них главный штаб. Они потому и меня сюда не пускали.
Слушала Анна болтовню подружки, а сама думала: «Ничего такого и в помине нет у нас, на Дону. И жизнь там хотя и простая, бедная, но не в пример лучше здешней. Есть, конечно, и на хуторе хлопоты, волнения, но все там иначе, а здесь — как на пожаре или на катере, который плыл, плыл, да вдруг перевернулся».
Осматривала книги, поднималась на ступеньки лестницы, ведущей на второй этаж.
— Там тоже квартира?
— Да, мы сейчас и туда пойдем.
Поднялась Нина, толкнулась в дверь и поняла: она тут не хозяйка. Видимо, был приказ допустить их только в библиотеку. О втором этаже много слышала: там кабинет Иванова, спальня, бильярдная. А еще будто бы рядом с бильярдной расположена комната для особо важных гостей. Комната сугубо интимная, она это поняла по разным ухмылкам да намекам ивановцев.
— Я и не знала, что такие квартиры бывают, — говорила Анна, спускаясь вниз.
— И никакая это не квартира, — с явным раздражением и обидой за то, что не все здесь ей позволено, отвечала Нина. — Целое крыло старого здания в два этажа оттяпали, дворцовая мебель… Где ее брали, одному Богу известно да некоему архитектору. Сама видела, как Иванов выписывал строителям чек на пятьдесят тысяч долларов. И на листке чертил, где и как в Чикаго найти банк и к кому обратиться. Там, в этом банке, дальний родственник матери Иванова. Ох, подружка, я в их дела попробовала сунуться, да скоро запуталась, как рыба в сетях. Давай лучше посмотрим, какие книги и картины понатащил сюда Иванов. Вот чем он занимается самолично, — книги да картины покупает. Рыщет по городу, а когда багажник наполнится, домой едет, книги раскладывает да картины развешивает.
Ряды книг блестели золотой вязью корешков. Были тут и прижизненные издания Пушкина, Жуковского, Карамзина, другие редкие книги. Анна сделала вывод: Иванов собирал издания старые, ценные и красивые. И еще заметила: преимущество отдается приключениям, авантюрным любовным романам.
Вошел Макс. Со слащавой коварной улыбочкой сказал Нине:
— Прошу. Покажу вам ваши комнаты.
