Алессандро Пиперно - Ошибка Лео Понтекорво
Типичный вопрос для Эрреры-подростка. Типичное для его лет праздное любопытство. Придирчивость, интеллектуальный эксгибиционизм, которые должны были компенсировать физические недостатки. И в то же самое время вызов всему вокруг. Все это вызывало в других сверстниках (а прежде всего в девочках) чувство недоверчивого непонимания, которое сочеталось с тем чувством неприязни, которое пробуждало у всех его тело.
Почему этот ужасный карлик так интересовался подобными вещами? Какая ему разница, почему Богу не угодно, чтобы его изображали, если через несколько часов они окажутся в доме у Понтекорво и будут танцевать под музыку свеженьких дисков, только что доставленных из Америки? Как мог тринадцатилетний мальчик предпочитать напыщенные вопросы Гленну Миллеру, Колу Портеру, Бингу Кросби? Если всех остальных силком вытаскивали из кроватей воскресным утром ради этих дополнительных занятий, уготованных исключительно для еврейских детей, и им было наплевать, что скажет раввин по поводу Бога и его капризов, почему же Эрреру это так занимало? Почему этот столь некрасивый и робкий мальчик становился воинственным и энергичным только во время футбольных матчей или в спорах с раввином Перуджей?
Интересно, насколько словесная дерзость Эрреры оставалась непонятной его ровесникам, настолько она нравилась раввину, который говорил ему:
«С такой головой ты должен быть раввином!» А в ответ он слышал от этого развитого не по годам тринадцатилетнего подростка: «Напротив, боюсь, что вы, Рав, возлагаете слишком большие надежды на закон Моисея, чтобы быть адвокатом».
Возлагает слишком большие надежды? Да ладно, разве так говорят тринадцатилетние? И тем не менее Эррера говорил именно так. Как по писаному.
Итак, в тот раз коварное красноречие, которое Эррера в последующие годы поставит на службу своим клиентам и использует для увеличения своего счета в банке, красноречие, одинаково убеждающее раввинов в непоследовательности Предвечного Отца, было направлено на вопрос об образах. Почему Бог не хотел, чтобы его изображали? Эррера не понимал этого. И кто знает, почему Лео — хоть и принадлежал к категории зевающих лентяев, которые во время уроков то и дело поглядывают на часы в надежде, что пытка скоро закончится, — отлично помнил как первый весьма ироничный ответ раввина: «Ну, Бедный Старик не так уж тщеславен, как говорят», так и второй, более торжественный: «Возможно, потому что Господь хочет научить нас тому, что изображения не всегда передают истинное». При воспоминании о втором ответе у Лео мурашки побежали по спине. Он почти возликовал. Как будто эти слова объясняли, как обстоят дела. Причину всего. Он был доволен, что раввин поставил шах своему лучшему ученику и что тому же самому ученику, ставшему уже знаменитым адвокатом, снова может быть поставлен шах все той же одной-единственной фразой. Да, старый добрый раввин, скажи этому нахалу, как все устроено в этой жизни. Скажи ему единственную разумную в моей ситуации вещь: изображения не всегда передают истинное.
Так Лео решился повторить, тридцать пять лет спустя, эту фразу тому, кто ему напомнил о ней: «Ты помнишь, Эррера? Изображения не всегда передают истинное. Ты это помнишь, Эррера? Прошу тебя, скажи мне, что ты это помнишь!»
«Лео, успокойся, я не знаю, о чем ты говоришь. Боюсь, что ты сходишь с ума!»
«Ну да! Какой отличный ответ! Я только сейчас это понимаю! Глядя на фотографию, я это понимаю. Я понимаю, что фотографии лгут. Фотографии — это настоящая проблема, понимаешь? При помощи фотографий эти ублюдки портят тебе жизнь. И в тот вечер, когда передавали новости по телевидению. За ведущим была фотография. Когда я услышал, что говорят обо мне, не веря своим ушам, я уставился в экран. И увидел себя там, рядом с тем типом. Это был я и не я. На той фотографии был изображен я, но на ней не было ничего от меня. Вся проблема в фотографиях. Фотографии способны принести несчастье. Это из-за некоторых фотографий твоя жена перестает разговаривать с тобой, а твои сыновья больше не желают тебя видеть, а ты скрываешься в подвале, как сумасшедший или вор. Из-за таких вот фотографий я испытываю стыд. Скажи мне, что ты меня понимаешь. Скажи мне, что ты тоже видишь, что они со мной сделали. Что со мной делают».
«Да, я вижу, прекрасно это вижу, Лео. А теперь успокойся. Присядь сюда и успокойся. Увидишь, мы заставим их расплатиться за все. Они возьмут назад свои слова».
«Нет! Ты не понимаешь! Я хочу, чтобы ты сказал, что и в тебе эта фотография вызывает такой же страх, как и у меня. Мистификация, искажение, обман. Вот их орудия…»
Хотя Лео говорил экзальтированным тоном, хотя его восприятие действительности отчасти не соответствовало реальности, нельзя было отрицать, что эта напыщенная фотография немножко лгала. Что было особенно обманчивым на этой фотографии, которую Рахиль оправила в рамочку и держала на столике у входа (кто только мог взять ее оттуда и передать ненасытным гиенам?), подальше от нескромных глаз, фотографии, которая стояла там, напоминая Лео о том, чего он больше никогда не должен делать? Фотографии, на которой Лео был изображен с безупречной выправкой профессионального ездока верхом на гнедом коне с черной гривой, голенями и хвостом и твердо сжимающим поводья.
Среди тысячи фотографий, сделанных в середине его жизненного пути, не было более неподходящей, чтобы воспроизвести человека с хорошим вкусом и исключительной самоиронией. Но кто бы мог объяснить рассеянным пожирателям газетных статей и телепередач, что этот всадник даже если и виновен в чем-то, то вовсе не в том, о чем заставляла подумать фотография.
Это Рахиль запечатлела его прошлой весной в манеже Ольджаты, когда Лео решил, спустя несколько лет бездействия и по совету знакомого диетолога, взять несколько уроков верховой езды. Уступив тщеславию новичка, скрывающего невежество правильностью снаряжения, он приобрел облегающие штаны кремового цвета, коричневые кожаные сапоги и, главное, смешной жакет в клеточку. Всякий, кто разбирается в верховой езде, увидел бы в посадке Лео признаки неопытности: пятки высоко задраны, спина изогнута, напряженность. Но сколько вокруг экспертов в верховой езде? Парочка снобов и лошадников, которые и газет-то, наверное, не читают, и телевизора не смотрят, так как предпочитают им свежий воздух.
Эта фотография должна была возбуждать в людях совсем противоположное чувство: подозрение в немалой самоуверенности, подозрение, легко перерождающееся в агрессивность и негодование. Именно от такого типа, который позирует сегодня, разодевшись, как лорд Бруммель, который не замечает, как он смешон, изображая из себя конный памятник, ты ждешь болезненных и жалких преступлений. Только такой придурок в бабских штанишках может бороться с кризисом среднего возраста, в отличие от других сверстников его круга, не приобретая эксклюзивный автомобиль или трахая инструкторшу по аэробике своей жены, а избрав дорожку коррупции, ростовщичества, педофилии…
И всем наплевать, что эта фотография не передает твоей сути. Более того, эта фотография как бы зеркальное отражение всего того, чем ты так безумно стремился казаться. Эта фотография более живая. Она более настоящая, чем ты сам. Более однозначная, чем любой приговор, более убедительная, чем любой тест, более обстоятельная, чем любая экспертиза или свидетельство. Эта фотография и есть ты, как тебя воспринимают другие. Поэтому она так волнует. Поэтому она столь могущественна. Столь жестока. Потому что она говорит миру то, что он хочет слышать: никто не ассоциируется лучше с пороком тщеславия, чем запечатленный на ней человек.
Их было четверо. Люди в форме, нарушившие покой его кабинета на цокольном этаже. Это случилось ранним утром ближе к концу сентября. Они повели себя деликатно и благопристойно. Прежде чем войти, они постучали в дверь, ожидая, что кто-нибудь проявит признаки жизни. Лео, чей сон был очень чуток, вскочил, услышав шум останавливающихся у дома машин, голоса приближающихся полицейских и домофон, затем звонок и раздражающее шарканье ног над головой, когда кто-то постучал в его дверь.
Кто это мог быть? Кто осмеливается стучать в дверь проклятого отшельника? Рахиль? Сыновья? Тельма? Может быть, сантехник? Почему нет? Может быть, не только в бачке его унитаза закончилась вода? Это могло случиться во всем доме. И вероятно, рачительная Рахиль, которая продолжала заботиться о нем, послала сантехника, чтобы тот решил проблему также здесь внизу…
Кто бы то ни был, Лео предпочел не отвечать. Он сделал вид, что ничего не слышит. Ему не удалось справиться с волнением, которое в нем вызвала идея вторжения кого бы то ни было. Он едва совладал с желанием спрятаться за диваном с цветной набивкой, который уже долгое время служил ему ложем. В сущности, за дверью мог быть кто угодно. Лео не удивился бы ничему. Даже группе громил с палками, которые пришли задать ему трепку. Или отцу Камиллы, который наконец решился… Но не опасение за свою жизнь удерживало его от ответа, а скорее внезапная стыдливость. Страх услышать собственный голос. Правда, когда он приходил в кабинет Эрреры, он говорил, и как говорил! Но как только он оказывался дома, в своем бункере, даже идея произнести хоть слово казалась ему святотатством.
