Амир-Хосейн Фарди - Исмаил
— Должен прийти мудрец, Камель, понимаешь? Эта работа по силам мудрецу, совершенному мудрецу, и только ему!
— Пустые слова говорите, Маш Аму-оглы. Вы, как ссыльный, там, за горами, осели, общаетесь с горсткой деревенских и не видите жизни угнетенных масс. Судите о трудностях в масштабе все той же деревни, простите меня за прямоту.
Маш Аму-оглы немного помолчал, потом почесал уголок глаза и сказал:
— Я не врач, и я не претендую быть спасителем нации. Собственное спасение было бы для меня большим достижением. И туда я уехал не ради народа, я уехал ради себя. Я влюблен в горы и степи, влюблен в волков и барашков. Конечно, и людей люблю. Я эту деревню в горах на столицу не променяю, а должность учителя предпочту должности визиря. Я ищу собственную душу, может быть, собственное спасение, не знаю; если от меня еще и польза кому-то будет — я не против, однако ни на что большее я не рассчитываю, да и не верю ни во что большее.
— Следовательно, вы принимаете это положение дел и не хотите его изменить?
— Нет, хочу. Однако при условии, что мы не угодим из огня да в полымя и не останемся там до скончания времен!
— Но если каждый из нас решит забиться в укромный уголок, кто же должен будет закатать рукава и разломать эту клетку? Видимо, будем ждать появления мудреца!
— Разумеется. И не просто мудреца, а совершенного мудреца, прекрасного и нежно любимого всеми нами.
— Аму-оглы, но разве вы не слышите звук кнута, который ходит по спинам, разве вам не больно от звуков выстрелов, которыми бьют в головы приговоренных к смерти? Разве вы не видите, как диктатор перекачивает богатства нации прямо в брюхо западных капиталистов? Не знаете, что самое наше дорогое расхищается? Разве, Маш Аму-оглы, вы не слышите стоны матерей, чьих сынов приговорили к смертной казни?
— Камель, дорогой мой, в Сиблане есть источник воды, который с силой вырывается из-под скалы и течет, как река. Из-под этой скалы вырывается и звук рыдания, очень похожий на рыдание женщины. Рыдание матери, которая постоянно, день и ночь, плачет. И ни на миг не прекращается этот звук, ни плач не останавливается, ни родник не пересыхает. Вода этого источника — горькая, похожая по вкусу на слезы.
— Так и что, Маш Аму-оглы, что вы хотите этим сказать?
— Имеющий уши — слышит. В Сиблане есть и озерцо, из которого словно бы выскакивает белый конь и мчится по отрогам и гривам гор и громко ржет. Голос его разносится далеко, и другие кони, которые его слышат, начинают бить копытом землю и рваться с места.
— Но какая связь этого с тем, что я говорю?
— Связь есть кое-какая, нужно только увидеть ее.
— Поздно уже, Маш Аму-оглы. Я Исмаила для того привел, чтобы он послушал игру твою на таре, а не наши утомительные разглагольствования!
— Ты сам виноват в этом, душа моя! Пытаешься меня, старика, сдвинуть с места и не можешь!
Он, посмеиваясь, встал с места, вышел в другую комнату за таром. Вернувшись, сел и начал играть, прижимая тар к груди, закрыв глаза. Вскоре Исмаил почувствовал, как спина его, позвонки заболели и слегка задрожали. Постепенно ему начало казаться, что он слышит голоса, слышит плач истока реки и ржание коня, ночью появляющегося из озера, — и вот конь с высоко поднятой головой и развевающейся гривой летит по горному склону и ржет, и следом слышится ржание сотен и тысяч других коней.
Исмаила бросило в жар. Пот смочил лоб. Рыдание подступило к горлу, слезы навернулись на глаза. Он закрыл глаза и отдался звучанию тара. Слезы медленно и свободно текли из его глаз по щекам, прочерчивая горячие щекочущие линии. Вскоре плечи его начали вздрагивать. Он опустил голову и внутренней стороной ладони вытер слезы.
Через некоторое время Маш Аму-оглы опустил свой тар и глубоко вздохнул. Щеки его покраснели, а глаза увлажнились. Он посмотрел на Исмаила и, увидев его взволнованность и смятение, спросил:
— В чем дело, Исмаил, зачем же так?!
Исмаил хрипло ответил:
— Ничего, я в порядке.
— Уж не влюбленность ли привела тебя в наш город?
— Я сам себя не помню, Маш Аму-оглы, что меня сюда привело и зачем.
— Вот я и говорю — мы для многих вещей не знаем истинной причины.
Камель встал.
— Маш Аму-оглы, не хотим вас слишком задерживать. Если вы не против, мы откланяемся.
— Наоборот, оставайтесь ночевать, без церемоний.
Исмаил тоже встал и с признательностью и любовью посмотрел на хозяина дома. Он ничего не мог сказать, только улыбался. Аму-оглы предложил:
— Ты оставайся, Исмаил, побеседуем.
— Беседой вашей невозможно пресытиться.
Солнце уже садилось, когда они ушли от Маш Аму-оглы.
Глава 17
Он еще не отнял палец от звонка, а испуганная мать уже открыла дверь, словно она сидела прямо за дверью и ждала его. Увидев Исмаила, она не дала ни слова сказать — обеими руками обхватила его шею и целовала его, не останавливаясь, и плакала. Даже дверь за собой не дала ему закрыть самому. Негромко умоляла пощадить ее.
— Где ты был, сокровище, сердце, дорогой мой, свет очей моих, сила духа моего…
И к Исмаилу рыдания подступали.
— Извини, что, не предупредив, уехал.
— Теперь ты если куда уедешь, то только через мой труп, я этого больше не вынесу.
— Хорошо, мамуля. Но теперь-то я вернулся, так не плачь!
Мать с трудом заставила себя прекратить рыдания. Солнце еще не взошло. На улице, кроме чириканья воробьев, не слышалось ни звука. Исмаил вошел в комнату, усталый и невыспавшийся. Вернулся он автобусом. Взгляд его упал на Махбуба. Тот сладко спал. Махбуб за последнее время сильно вырос, лицо его обрело мужественность, пушок над губой появился. Он спокойно дышал. Исмаил нагнулся и поцеловал его в лоб. Махбуб вздрогнул и неразборчиво пробормотал что-то. Исмаил сказал со смехом:
— Вставай, дуй за маковым хлебом, завтракать будем.
Махбуб во сне перевернулся на живот, поднял одно плечо и что-то заворчал.
— Ты переодевайся, я сама куплю, — сказала мать.
Исмаил со смехом ответил:
— От недосыпа аппетита нет. Вначале выспаться, потом — кушать.
Через несколько месяцев он выходил из мечети после вечернего намаза вместе с имамом-предстоятелем. Осенние холода держали многих людей дома. Хаджи кутался в свою абу.
— … Библиотека как?
— Хорошо, посещают активно. У нас записано более пятисот человек.
— Слава Аллаху, только будьте осторожны, режим взбесился. Мечети пытаются контролировать.
— Будьте спокойны. Мы настороже.
От квартала хаджи до мечети — полчаса пути. Ходил он всегда одной дорогой, неспешным ровным шагом.
— Я хотел посоветоваться, с вами, хаджи, получить ваше указание.
— Слушаю вас.
— Дело в том, что профессия банковского работника мне не по душе, я чувствую, что зарабатываемые мной деньги нечисты. Большинство акций банка принадлежит бахаистам[38]. Мне кажется, что, работая там, я служу им. Я не хочу, чтобы мои деньги были грязными.
Хаджи молчал. Слышался только стук о дорогу его туфлей с загнутыми носами.
— Если уйдете оттуда, на что будет существовать ваша семья?
— Нет других источников дохода. Если моего не будет, все рухнет.
— Ну, это нежелательно. Вы в любом случае должны работать.
— Но я уже не могу больше, мне кажется, я лью воду на их мельницу.
Хаджи молчал. Порой попадался встречный прохожий, здоровался и уступал им дорогу. Немного погодя, хаджи сказал:
— Если все получится, через несколько дней я буду иметь честь посетить Неджеф. Изложу эту проблему Господину и спрошу его высокое мнение.
— Господину…?!
— Да, его Превосходительству Господину Аятолле Хомейни.
— Но я человек не важный. Они должны большими проблемами заниматься.
— Это тоже важно. Быть посему, обязательно спрошу его.
Они еще немного шли молча, потом Исмаил с волнением спросил:
— Хадж-ага, значит, не так трудно получить доступ к Господину?
— Нетрудно. Те, кто посетил Мекку и Медину, стекаются в его дом предложить свои услуги и получить аудиенцию.
— Удивительно. Какое это счастье!
Исмаил дошел вместе с хаджи до его дома и вернулся. Как бы то ни было, решение он уже принял. Из банка нужно уйти. Попробовать иную жизнь. Жизнь, которая позволит ему делать больше, читать больше, бывать на собраниях в мечетях и университетах. Однако другой стороной этой жизни будет бедность и экономия — то самое, что было до работы в банке.
Однажды Солеймани прочел ему циркулярное письмо, согласно которому он мог взять кредит в размере триста тысяч туманов. Похлопал его по плечу и сказал: «На это можешь хоть дом купить, хоть лавку. Если хочешь, жениться можешь с этими деньгами. Вот и говори теперь: «Тяжелая работа».
Это вспомоществование всех остальных обрадовало. И Исмаил вначале возликовал, но потом задумался. Взяв этот кредит, он свяжет себя и не сможет так легко уйти отсюда.
