Бернардо Ачага - Сын аккордеониста
Дядя Хуан смотрел с неудовольствием, как я играю на аккордеоне. Однажды вечером, когда я стал на кухне репетировать испанский гимн, он не выдержал: «Я не желаю слушать эту музыку в своем доме!» Я очень расстроился. «Я должен играть ее на открытии, дядя. А у меня все еще плохо выходит», – попытался я оправдаться. «А почему ты должен играть перед этими фашистами?» – «Я пообещал, дядя, и не могу нарушить обещание». – «А о чем ты думал, давая такое обещание?» Он был в ярости. Ушел, хлопнув дверью.
В последующие дни я не притронулся к аккордеону, и большая часть времени прошла у меня впустую; я ничего не делал, валялся на кровати или сидел у окна на кухне. Иногда я заставлял себя взять книгу, чтобы что-нибудь почитать, какое-нибудь стихотворение Лисарди или один из ста детективных рассказов; но не мог сосредоточиться, и глаза мои обращались к окну, глядя на туман, на дождь. Передо мной вновь представала горилла с тетрадки, и я с большей ясностью, чем когда-либо, понимал, что именно выражает ее взгляд. Вначале я об этом не подумал. «Ты думаешь, твой отец был убийцей?» Нет, это был не вопрос, а утверждение. «Давид, пора наконец принять это. Твой отец имел самое непосредственное отношение к смерти этих людей. Особенно к смерти Портабуру и Эусебио». Эта мысль душила меня, и мне приходилось выходить из дома и бродить под дождем. Потом я ложился спать. И уже в постели, пытаясь успокоиться, обращался мыслями к Вирхинии. «Когда-нибудь наша прогулка среди штабелей досок повторится, – думалось мне. – И тогда я буду счастлив».
Шли последние дни августа. Я почти все время пребывал в одиночестве, потому что Хуан проводил большую часть времени в Биаррице или Сан-Себастьяне, а Лубису приходилось работать за двоих по причине безумия, которое, как это бывало всегда, когда приближались праздники, охватывало его брата Панчо. Лубису теперь приходились не только ухаживать за лошадьми, но и возить на Моро в лес обед для дровосеков. У него совсем не было времени навестить меня и немного поболтать.
Однажды утром я увидел из окна кухни, как два брата-близнеца Себастьяна играют за загоном для лошадей с чем-то вроде большого камня. Я еще подумал, что камень слишком уж белый и что дети таскают его слишком легко, но не придал этому большого значения. Я даже не стал размышлять о том упорстве, с каким они предавались игре, несмотря на дождь. В конце концов, они были отважными мальчишками, жившими по старинным законам. Они, возможно, могли испугаться грома, но уж никак не дождя. В полдень в дом зашел Хуан, чтобы переодеться после прогулки на Фараоне. Он мыл в раковине руки, когда вдруг поднял глаза и воскликнул: «Что эти мальчишки делают! Что у них в руках!» Но он уже знал, что именно, он понял это, едва открыв рот. Что-то невнятно пробормотав, он выскочил на улицу.
Он направился к павильону, зовя Лубиса. «Его здесь нет, дядя. Ему пришлось отправиться на лесопильню», – сказал я, выбежав вслед за ним. Тогда он направился к мосту и вошел в загон для лошадей. Я последовал за ним. «Подожди, Фараон!» – крикнул он своему коню, который подбежал к нему. «Куда, ты говоришь, ушел Лубис?» – спросил он меня, нахмурив брови. «Ему приходится выполнять работу да брата. Сейчас он в лесу, раздает обед людям с лесопильни». – «Этот Панчо с каждым разом становится все большим лодырем. В конце концов он всем нам надоест!» – ответил Хуан, повышая голос. Едва завидев нас, близнецы убежали.
То, что я принял за белый камень, на самом деле было конским черепом. Он лежал возле столба, и его глазницы были замазаны глиной. Метрах в пяти от нас, в центре цементного прямоугольника, виднелся ряд ребер. По прямоугольнику, по мокрой траве было разбросано что-то вроде комьев земли. «Какая гадость!» – с отвращением воскликнул дядя. «Что это?» – спросил я. «Пусть тебе скажут те, что наверху!» – ответил он. В туманном небе летали два ворона.
Дядя осторожно взял череп и приложил его к скелету в цементном прямоугольнике. «Это был великолепный конь. Его звали Поль. – Он сосредоточенно помолчал, словно молясь. – Его убил один охотник. Видно, был в плохом настроении, поскольку не удалось ничего подстрелить в лесу, и решил отыграться. Увидел Поля, пощипывавшего траву, и засадил ему пулю. Отличная добыча».
Он двинулся большими шагами вдоль изгороди. «Нужно известить Лубиса. И Убанбе. Придется вторично похоронить лошадь». Мы прошли мимо Авы, Блэки, Зиспы и Миспы. Отдельно от группы, на расстоянии метров ста, пасся Фараон. «Это был арабский скакун, такой же как Фараон, – добавил дядя Хуан. Он шел все быстрее. – В те времена он стоил пять тысяч долларов. И его убили наповал одним выстрелом». – «А откуда был этот охотник? Из Обабы?» До дороги нам оставалось совсем немного, и он ответил мне, только когда мы дошли до нее: «Я не уверен, что это был охотник. Некоторые говорили, что это были жандармы. Что они патрулировали тут в поисках разбойника, и, поскольку погода была как сейчас, они перепутали его с Полем. Но нам так и не удалось ничего выяснить. Если бы я в то время был здесь, я бы это дело так не оставил».
Я нисколько в этом не сомневался. Он был в высшей степени энергичным человеком. Достаточно было посмотреть на следы, которые его ноги оставляли в глине. «Ты ничего об этом не знал?» Я ответил, что впервые слышу о мертвой лошади. «А Лубис тебе не рассказывал?» Я снова ответил, что нет. «А Панчо с Убанбе?» И в третий раз ответ мой был отрицательным. «Твои вопросы всегда ставят меня в тупик, дядя», – сказал я ему. Я начинал сердиться. «Ты витаешь в облаках, Давид!» – воскликнул Хуан.
Собачонка из дома Лубиса выбежала на дорогу и уставилась на нас, помахивая хвостом. Как и лошадям, всем местным собакам дядя тоже обычно давал кусочки сахара: «чтобы они на меня не лаяли, а вовсе не потому, что я так уж их люблю», как он говорил. «Сегодня у меня в карманах пусто. Я ведь выбежал из дома неожиданно», – сказал он собачонке. Сделал несколько шагов к дверям дома и внезапно остановился. «Была еще одна версия, – сказал он мне. – Ходили слухи, что это Анхель выстрелил в Поля». – «Мой отец?» – спросил я.
Собачка уселась около нас, будто желая принять участие в разговоре. «Я узнал о случившемся от него, – продолжал дядя, понизив голос. – Он позвонил мне в Стоунхэм, совершенно вне себя. «Что с тобой? – сказал я ему. – Если ты в таком состоянии, в каком же следует быть мне? Эта лошадь стоила пять тысяч долларов». Наконец он собрался с силами и рассказал мне, что произошло. Его оклеветали, ему приписывали смерть коня. На этом мы и остановились. Потом, уже когда я приехал из Америки, Лубис рассказал остальное».
Услышав имя Лубиса, собачонка, в надежде увидеть своего хозяина, побежала к дороге. Но никто не приходил. «Ходили слухи, что Анхель приехал в Ируайн с какой-то женщиной, – продолжал Хуан, – и что тогда-то, должно быть, что-то и произошло с лошадью. Как тут узнаешь. Как бы там ни было, он был вне себя от ярости. И удивляться тут нечему, поскольку слух был очень упорный. В конце концов за все поплатился Лубис». – «Лубис? Почему Лубис? Я ничего не понимаю, дядя!» Собачонка вновь нервно зашевелилась. «Анхель предположил, что клевета исходила от него. Подумай только, какая глупость! Но ты же знаешь… вернее, наверняка не знаешь, поскольку витаешь в облаках, что Анхель всегда не ладил с семьей Лубиса. В общем, дело в том, что Анхель задал ему ужасную трепку».
Дядя вновь зашагал, и собачонка умоляюще встала на задние лапы. «Да нет у меня сахара! – сказал дядя, отталкивая ее рукой. – Если хочешь знать мое мнение, – продолжил он, – Анхель не имел никакого отношения к смерти коня, и случай с женщиной тоже был выдумкой. Но так всегда происходит с политиками, которые сотрудничают с диктатурой. Люди используют любую возможность, чтобы вывалять их в дерьме. И коль скоро уж пошел разговор на эту тему, скажу тебе нечто очень серьезное. – Он погрозил мне пальцем. – С тобой произойдет то же самое, если ты исполнишь на открытии памятника испанский гимн. На тебе навсегда останется клеймо, даже не сомневайся!» Костяшками пальцев он постучал в дверь. «Etxean al zaude, Beatriz?» – «Ты дома, Беатрис?» – спросил он.
Мать Лубиса и Панчо, Беатрис, была маленькой женщиной лет семидесяти. Ее глаза, большие и спокойные, как у Лубиса, неотрывно смотрели на Хуана, пока тот объяснял ей, что мы только что увидели.
«Ты же знаешь, Хуан, что я была уже немолодой, когда у меня родились мальчики, – сказала она потом, готовя кофе. – Я была очень напугана, и дон Ипполит, наш приходской священник, все время рассказывал мне о Сарре, о том, что ей было больше лет, чем мне, когда у нее появился Исаак; девяносто, если я правильно помню. И вот родился Лубис, и я тут же поняла, что все идет хорошо. Но потом появился Панчо, и что поделаешь, матери не следовало бы говорить такие вещи, но лучше бы уж он не родился. В последнее время он все время не в себе, даже дома не появляется. И Лубису приходится все брать на себя. Поэтому он и поехал к дровосекам». – «Не то, чтобы это было так уж спешно, но следовало бы как можно скорее захоронить останки коня», – сказал дядя. «Конечно, чем раньше, тем лучше, – согласилась она. – Не беспокойся, Хуан. Как только Лубис вернется, я скажу ему, чтобы он позвал Убанбе и чтобы они тут же начинали копать».
