Николай Псурцев - Тотальное превосходство
Мои мысли скопились под потолком. Сгрудились. Им было там тесно. Они то и дело отчаянно дрались между собой. Лучшие места доставались только самым умным и самым перспективным. Я попробовал сосчитать свои мысли, но на третьей тысяче безрадостно отказался от невыполнимой затеи. Превращаясь в слова, мысли отправлялись гулять. Они рвались на волю, и я им не пытался препятствовать. Если мне понадобится, говорил я себе, то я с легкостью сумею восстановить их в том же объеме. И в том же качестве. И уверен, что даже в качестве лучшем… Так должно быть. И поэтому именно так и бывает.
— У меня очень мало времени, и я не хочу терять ни минуты. У женщин в отличие от мужчин вообще очень мало времени. Старость к мужчине приходит гораздо позже, чем к женщине. Сексуальная привлекательность, если, конечно, она имелась, собственно, изначально, у многих мужчин не теряется до самой далекой и поздней кончины… Я спешу. Я очень и очень спешу…
…Настя ползала по комнате, собирала одежду, я не помогал ей, я наблюдал за ней, с удовольствием, с сожалением, с пониманием, с зажигающейся уже тоской — скука на меня наступала, я терял возбуждение, не сексуальное конкретно, сексуального хватило бы еще на троих таких же, как я, красивых и сильных, а возбуждения от самого факта явления жизни, что важно, что важно, беспричинная радость внутри меня угасала — отчего? — маленький зад Насти, голый, гладкий, идеальный, оптимальный, смешно качался то и дело перед моими глазами, совсем близко, совсем рядом, кончики грудей колыхались под Настей, как зрелые апельсины на теплом южном ветру, как яблоки на дереве, которое самозабвенно трясет невоспитанный мальчишка, как воздушные шарики, ускользнувшие из неловких рук под тень потолка (точно как мысли мои в настоящее время — они по-прежнему болтаются под потолком, я вижу, я слышу, я знаю…), мне хочется целовать ее детские пяточки, мне хочется лизать ее тоненькие коленки, мне хочется с нарочитой злостью и грубостью выматериться ей в самое ухо, мне хочется больно ухватить ее за волосы и снова впиться в ее славное тело, воткнуться в него, ворваться в него и в который раз уже вылить в него, теряя контроль и забывая о мире, все накопившееся у меня за последние десять — двадцать минут желание, хочется, хочется, хочется, — но только одного желания, наверное, мало уже, теперь мне, я понимаю, нужно что-то еще, восхищение, наверное, почтение, любопытство, заинтересованность, удивление, зависть, однако же у меня имеется на данную минуту всего-то одно лишь желание; я лежу на холодном полу и наблюдаю пристрастно за Настей, вот надела она свои трусики, вот, я вижу, втиснулась в платье, вот ножки ее втянулись в узкие туфли, вот присела она на диван…
Взгляд ее отскакивает от оконного стекла и бесшумно скачет по комнате, бьется о стены, рикошетит от пола. На съеженном лице вдруг расплескались морщины:
— Быть спокойным — значит быть мертвецом. Нервные клетки, как мы знаем теперь, восстанавливаются. Чем больше опасностей, тем дольше живешь. Чем меньше условностей, тем крепче здоровье. Я требую от жизни силы и опьянения. Мне наплевать на нравственность и справедливость. Нетерпение и неудовлетворенность — вот что понуждает этот мир к развитию и прогрессу. Больные, гипертрофированные амбиции — вот что является залогом реального счастья, реального, а не выдуманного, не мифического… Мне надо было бы, конечно, родиться мужчиной… Но я ни в коем случае не хочу менять пол, нет, нет, нет… Я женщина стопроцентная, без примесей и без фальши. Просто мне жаль, что я не имею в своем распоряжении тех самых сил, что даны были Богом мужчинам… Случается, что пламя, колотящееся у меня внутри, опаляет мне горло и губы. Я замечаю иногда, как языки огня выпархивают у меня изо рта… Но никто вокруг не видит моего огня. Мое пламя мало кого обжигает. Не пламя секса, с этим делом, как мы знаем с тобой, у меня все в порядке, а пламя жизни, то есть пламя, рождающее цели, устремления, планы, обиды, ненависть, восхищение, радость, изумление, неудержимую тягу к опасностям и переменам, наслаждение от контроля, наслаждение от сотворения нового… Я спешу, я очень и очень спешу… Я ищу, я тяжко и кроваво ищу. Инстинкт смерти и инстинкт убийства — вот что должно двигать каждым из нас… Должно… Но у меня эти инстинкты еще развиты скверно… Я — женщина… Эти инстинкты, между прочим, отлично правят тобой. Я вижу. Я чувствую… Ты обязан сознаться…
— Я сознаюсь. Конечно. Я сознаюсь, что я раньше никогда не думал об этом. Правда. Не думал. Инстинкт смерти и инстинкт убийства… Да, верно… Да, определенно… Я, разумеется, слышу эти инстинкты в себе. Постоянно… Но их звучание подавлено. И приглушено. Я всегда смеялся над ними. Я не думал о них, но я смеялся над ними. Вскользь. Мимоходом. Не концентрируясь. Не сосредоточиваясь… Хотя однажды что-то случилось и… — Я почесал затылком паркет под собой. Я приложил одно ухо к паркету. Потом приложил к нему ухо другое. Паркет какое-то время, видимо, скучал в одиночестве и теперь, понятное дело, требовал ласки. После того как я почесал его и погладил его ушами, он потеплел. — Не уверен… Не знаю… Мне кажется, ты ошибаешься… Я полон страха. Я полон иллюзий. Я наивен и прямодушен. К цели я иду напролом. Планов своих не скрываю. Я хочу много чего придумать и много чего создать и хочу, чтобы миру это понравилось… Если миру то, что я создал, несмотря ни на что, не понравится, я все равно заставлю его это принять, а потом, возможно, заставлю его это и полюбить… Заставлю… Заставлю… Инстинкт смерти и инстинкт убийства… Не знаю… Не убежден… Может быть…
— Ты умный. Но зачем-то притворяешься глупым… Конечно же, ты думал о том, какие инстинкты управляют твоим поведением и даже твоими мыслями и, разумеется, твоими мечтами и планами. Конечно же, ты думал… Ты думал… Милый мой, хороший, ласковый, добрый, отзывчивый, чистый, хоть и немного порочный, и мягкий, улыбчивый, чувственный, чувствительный, милосердный, тихий, доброжелательный… Ты, мать твою, сука отдолбанная, сам только что признался, что ты все прекрасно знаешь и понимаешь, мать твою!
— Что знаю?! Что понимаю?! Не знаю… Не понимаю…
— …«Если миру то, что я создал, несмотря ни на что, не понравится, я все равно заставлю его это принять, мир, а потом, возможно, заставлю его это и полюбить»… Ведь так ты сказал, так? Я не соврала? Я не перепутала последовательность твоих слов? Я не ошиблась в тоне, в акцентах и в ударениях?.. Так вот, эти слова, мать твою, мог произнести только тот, у кого инстинкт убийцы развит приоритетно!.. То есть ты родился, мать твою, уже решительным, безжалостным и… усмешливым. Только ты об этом пока еще не догадываешься. Хотя и знаешь про себя на нынешний день уже многое…
Я катался, голый, весь, как есть, по теплому теперь уже полу, паркету, — мои почесывания и мои ласки убедили пол, паркет, в моей нежности и симпатии — и нелюбезно и невоспитанно хохотал, громко, шершаво и издевательски — я над кем-то, судя по всему, судя, во всяком случае, по смеху, издевался, может быть и над девушкой Настей… но скорее всего, конечно же, над собой. Стенки комнаты больно и обидно били меня по ногам, по плечам, по рукам, а ножки стульев, стола, кресел, дивана сурово и враждебно пинали меня по голове — так беспокойные ноги футболиста пинают в сердцах назойливый мячик…
Кто-то одновременно со мной в эти мгновения думает совершенно о том же, кого-то тоже пинают ножки столов и стульев, кому-то точно так же сейчас неуютно, темно и уныло, кто-то исключительно так же, как и я, сейчас желает мочиться, рыгать, чихать и обязательно плакать, ну если не плакать, то, во всяком случае, выть, хрипеть и стонать — без сомнения. В Африке, в Австралии, на космической станции, на пляжах Марбельи, в палатке в тайге, на кладбище перед могилой врага, в камере смертника, в машинном отделении океанского лайнера, на верхушке чикагского небоскреба, в Пакистане, на острове Мадагаскар… Я вижу этого человека. Я люблю этого человека. Я убью этого человека… Я очень хочу найти подобного мне… Каждому из нас требуется доподлинно знать, что существует еще кто-то, с кем мы можем, допустим, молчать и с чьей помощью мы можем, например, защищаться от всегда недоброго мира, на кого мы сможем положиться и кто нас без каких-либо объяснений в любую минуту сумеет понять, кто ясно и определенно знает, чего он ожидает от жизни и чего он от этой жизни берет, кем можно любоваться и с кем не надо договариваться о взаимных правах — все понятно и так, достаточно взгляда, достаточно запаха, достаточно жеста, достаточно звука… Я давно и отчаянно стремлюсь найти себе такого вот человека… Хотя и знаю тем не менее, что последует дальше… Насладившись друг другом — и искренне на самом деле, и доверчиво, просто, — мы в какой-то миг (уж я-то, во всяком случае, непременно) почувствуем вдруг острое желание поскорее избавиться друг от друга. Мы не потерпим существования такого же второго, как мы… Я не потерплю существования такого же второго, как я… Я — единственный. Я — лучший. Я, и только я осуществляю полный контроль… Но как же горько все-таки пребывать в одиночестве… Инстинкт смерти и инстинкт убийства… Не знаю, не знаю…
