Наталья Симонова - Жизнь как цепочка обстоятельств (сборник)
Опершись на руку Андрея, Аля спрыгнула на берег и наконец почувствовала радость. «Андрюша, – воскликнула она, – так, значит, Венеция действительно существует?!» Держась за руки, они бодро засеменили за гидом, стараясь не отставать ни на шаг.
…На площади хлопотали с хриплым гуканьем серые голуби, целые тьмы прожорливых птиц суетились под ногами и над головой. «Ух ты! – вздохнула Аля, заметив только после голубей собор Святого Марка. – Впечатляет…» Капелла показалась грандиозной, но вызывающей, полной излишеств, до странности игривой, чужой на геометрически строгой площади.
– Красота! – благодушно похвалил Андрей.
– Что-то не то, – откликнулась снова посмурневшая Альбина. – Посмотри, как он выскакивает из общего рисунка.
– …Церковь Святого Марка с самого начала служила опорой и отправной точкой архитектурного ансамбля, – сообщала между тем женщина-экскурсовод, уверенно противореча ее наблюдениям. – Площадь словно продолжает внутреннюю структуру собора.
Жара становилась невыносимой. Аля сжимала пальцами виски, стараясь ослабить приступ боли.
– Ну сколько можно снимать! – раздраженно накинулась она на Ширского. – Одно и то же снимаешь.
– Алька, тебе лечь нужно, – Андрей смотрел участливо и серьезно, – раньше двух дней ты не поправишься, поверь. Пойдем в гостиницу, легкий массажик сделаю, будет полегче.
– Не пойду! – заскулила она. – За этим мы сюда ехали, да? Мне просто неприятно, что ты на меня внимания не обращаешь, может, потому так и плохо.
– Ну все, все, – он засунул камеру в кофр, обнял Алю. – Что ты хочешь чтоб я делал?
– Хочу, чтоб снимал, как я птичек кормлю.
Андрей снова достал камеру и купил у разносчика пакет кукурузы.
– В жизни не видела таких облезлых голубей, – ворчала Аля, мрачно разбрасывая зерна. – Притом в одном месте и в таком количестве!
Глядя в камеру, Ширский пожал плечами, голуби казались ему обыкновенными. Она рассердилась:
– Ты что – слепой? Они абсолютно дохлые! В Москве толстые, гладкие, а здесь поголовно тощие, взъерошенные, какие-то больные, глаза у всех тусклые. И их еще кормит кукурузой вся Европа!
Группа разошлась по магазинам. Андрей снова прирос глазом к окуляру. Аля тихо опустилась на легкий стульчик открытого кафе, расположившегося прямо на исторических плитах площади Сан-Марко, но к ней тотчас метнулся служащий в темной жилетке поверх белой рубашки. Она с отвращением созерцала его душную жилетку, а венецианец выразительно махал руками, что-то резко выговаривая.
– Андрюш, – спросила Аля беспомощно. – Чего он от меня хочет?
– Сиди, – сказал Андрей, вынимая кошелек, – я его успокою.
Забрав пятьдесят долларов, официант хмуро принес две чашки кофе. «Ну и поганый же город!» – вздохнула Аля.
Потом они наняли гондолу. Их лодка почти не отличалась от других таких же: она не имела кормы, оба острых конца закручивались вверх и были украшены металлическими наконечниками с чеканкой, напоминавшими рукоятки кавказских кинжалов. Дно устилал ковер, бока сверкали густой добротной эмалью, а сиденья украшали чехлы из искусственного меха. Кроме того, по бортам гондолы красовались металлические фигурки коней. Судно казалось любимой дочерью, для которой нежные родители не пожалели нарядов. Приблизительно так оно и было: семьи Венеции, продолжавшие этот древний бизнес, ревностно холили каждая свою «кормилицу», стараясь как привлечь побольше туристов, так и выйти в лидеры в местном виде спорта: великолепием убранства лодки превзойти содержателей других гондол.
Аля снова почувствовала облегчение, любуясь баснословной итальянской экзотикой, восторженно разглядывая дворцы, подножия которых спускались прямо в воду. «Какая красота, боже мой! – восхищалась она, блаженствуя и отдыхая. – И какая роскошь! Просто не верится…»
Canal Grande показался ей чрезвычайно похожим на Неву в ее парадной части. Но хворь опять напомнила о себе. А гондола, свернув, заманеврировала по тесным улицам. Аля морщилась от головной боли, от запаха тухлой воды и сырой рыбы. Дома, растущие как будто из стоячих болот, имели гниющий вид, и черная, сырая плесень поднималась по их стенам почти до крыш, оправдывая озабоченность ЮНЕСКО, заявившего всему миру о необходимости спасать легендарный город. «Несчастная Венеция! – страдала Аля, болезненно сжимаясь. – Какую страшную болезненную дряхлость она прячет в этих затхлых переулках!»
Здесь ей тоже чудилось сходство с Питером. С его изнанкой. Когда зайдешь на смотровую площадку Исакия, под самый купол, и внизу вдруг открываются не пышные фасады, а колодцы дворов – копотные стены бывших доходных домов, тряпье на веревках, растрескавшиеся рамы и прогнившие крыши…
Назло болезненным впечатлениям Альбина бормотала стихи о Венеции, но черная плесень явно жила отдельной от поэзии жизнью и бессовестно ползла по стенам домов «в улицах, узких, как звук «люблю». И невыносимо несло разлагающейся рыбой. «Всё из-за болезни…» – понимала Аля, прижимаясь к Андрею. Но и он раздражал ее. Его вечно дружелюбная ко всем улыбчивость, и чрезмерный, в то время, когда ей так плохо, интерес к окружающему, и то, что он не расставался с камерой, и даже его к ней бесплодное участие… «Доктор тоже мне… – злилась она, кусая губы. – И что к нему больные ломятся, он же не может ничего…»
И на следующий день Аля чувствовала себя не многим лучше, однако валяться в гостинице снова отказалась. Отправились на прогулку по городу, и она с непонятным себе самой злорадством разоблачала «хваленую» Венецию.
Во-первых, это был город, в котором не было видно ни одной урны, ни одного мусорного бачка. Андрей так и ходил со смятыми бумажными стаканчиками и комками оберточной бумаги в руках. Во-вторых, присесть было некуда. И почти все пространство города-музея, которое им удалось осмотреть, было занято торговыми точками разной значимости. А дойдя до Моста Риальто, они и вовсе очутились на огромном базаре.
«Видно, конечно, что дома древние…» – иногда Аля уныло силилась настроить себя на почтительный лад, стараясь хоть немного осознать знаменательность прогулки. В то время как их поминутно толкали прохожие в тесноте неровных улиц, нырявших вниз и скакавших вверх. Их невероятная узость делала неизбежной толкотню, но никто не извинялся, как бывало в других итальянских городах. Лица были хмуры или высокомерны, голоса грубы. И даже продавцы здесь не считали своим долгом быть вежливее; они не улыбались, а смотрели жадными, злыми глазами. «Ну и ну! – удивлялась усталая Аля. – Какая романтика? Какая там сказка? Только миф… А на самом деле Венеция – злобный и мелочный город».
