Зэди Смит - Белые зубы
Самад повернулся лицом к мятежникам.
— Могу я узнать, что все это значит?
Маджид взял ручку, своим клинически аккуратным почерком вывел: КАК ХОЧЕШЬ — и, оторвав листок, протянул его Самаду.
— Обет молчания. Понятно. И ты, Айри? Не думал, что ты увлекаешься подобной чепухой.
Накорябав что-то в блокноте, Айри протянула ему послание. «У НАС ПРОСТЕСТ».
— Прос-тест? А кто такие просы и почему вы их тестируете? Это слово ты слышала от мамы?
Айри, казалось, была готова прибегнуть к силе голосовых связок, но Маджид жестом приказал ей закрыть рот на замок и, забрав листок обратно, зачеркнул в нем первую «с».
— А, понятно. Протест.
Маджид и Айри лихорадочно закивали.
— Потрясающе. А сценарий придумали ваши мамочки, верно? Костюмы эти, блокноты…
Молчание.
— Прямо как политзаключенные… ничего не вытянешь. Хорошо, а можно тогда спросить: в защиту чего у вас протест?
Дети разом ткнули пальцами в свои нарукавные повязки.
— Вы протестуете в защиту прав овощей?
Айри, боясь не удержаться, зажала себе рот, а Маджид стал что-то стремительно писать в блокноте. «МЫ ПРОТЕСТУЕМ В ЗАЩИТУ ПРАЗДНИКА УРОЖАЯ».
Самада охватила злость.
— Я уже сказал. Я не хочу, чтобы вы тратили время на эту чепуху. К нам это не имеет никакого отношения, Маджид. Почему ты вечно выдаешь себя за кого-то другого?
Повисло молчание, полное взаимного раздражения: каждый знал, о каком малоприятном происшествии идет речь. Несколько месяцев назад, в день девятилетия Маджида, на пороге их дома появились очаровательные белокожие мальчики с безупречными манерами и попросили позвать Марка Смита.
— Марка? Здесь нет никакого Марка, — наклонившись к детям, с мягкой улыбкой сказала Алсана. — Здесь живут Икбалы. Вы ошиблись адресом.
Но не успела она договорить, как на порог выскочил Маджид, оттерев мать в глубь дома.
— Привет, ребята.
— Привет, Марк.
— Я в шахматный клуб, мам.
— Да, М… М… Марк, — ответила Алсана, готовая разрыдаться из-за этого последнего оскорбления: он назвал ее не Аммой, а «мамой». — Смотри не задерживайся.
— Я ДАЛ ТЕБЕ СЛАВНОЕ ИМЯ МАДЖИД МАХФУЗ МУРШЕД МУБТАСИМ ИКБАЛ! — вопил Самад вечером, когда Маджид вернулся и пулей просвистел по лестнице в свою комнату. — А ТЫ ХОЧЕШЬ БЫТЬ МАРКОМ СМИТОМ!
Но это был лишь симптом, сама болезнь скрывалась гораздо глубже. Маджид действительно хотел принадлежать к другой фамилии. Чтобы в доме жили не тараканы, а коты и мать играла на виолончели, а не стучала на швейной машинке; чтобы под стеной дома росли цветы, а не куча чужого мусора; чтобы в холле вместо покореженной дверцы от автомобиля кузена Куршеда стояло пианино, чтобы на каникулах они ездили не на денек к тетушкам в Блэкпул, а устраивали велосипедные походы по Франции; чтобы на полу в его комнате был блестящий паркет, а не заскорузлый оранжево-зеленый ковер из ресторана; а отец чтобы был доктором, а не одноруким официантом. В этом месяце все желания сплелись для Маджида в стремление пойти на праздник урожая, как это сделал бы Марк Смит. Как это сделают все остальные.
«Но мы хотим пойти, а то нас оставят после уроков. миссис оуэнз сказала, Что это традиция».
Самад взорвался.
— Чья традиция? — заорал он, а Маджид, готовый расплакаться, опять принялся что-то яростно писать. — Ты мусульманин, а не друид! Я уже говорил, Маджид, при каком условии я дам тебе свое разрешение. Мы с тобой совершим хадж. Если мне суждено перед смертью прикоснуться к черному камню, то пусть со мной рядом будет мой старший сын.
Нацарапав половину ответа, Маджид сломал карандаш и дописывал тупым. «Так нечестно! я не могу совершить хадж. Мне нужно ходить в школу. У меня нет времени идти в мекку. Так нечестно!»
— Добро пожаловать в двадцатый век. Какая честность? Откуда?
Вырвав из блокнота новый листок, Маджид показал его отцу. «Ты подговорил ее отца не пускать ее тоже».
Этого Самад не мог отрицать. В прошлый вторник он обратился к Арчи с просьбой проявить солидарность и не пускать Айри на школьные мероприятия во время праздничной недели. Опасаясь Клариного гнева, Арчи мялся и мямлил, но Самад его ободрил: «Бери пример с меня, Арчибальд. Кто носит штаны в моем доме?» Арчи подумал, что Алсана часто носит очаровательные шелковые шаровары, зауженные на щиколотке, а Самад периодически облачается в лунги, кусок серой хлопчатобумажной ткани с вышивкой, который обматывается вокруг пояса и сильно смахивает на юбку. Но ничего не сказал.
«Если ты не разрешишь нам пойти, мы будем молчать, и больше никогда, никогда, никогда, никогда не станем разговаривать, когда мы умрем, все скажут, Что это ты. ты ты ты».
«Великолепно, — подумал Самад, — новая кровь на моей единственной здоровой руке».
* * *В дирижировании Самад ничего не смыслил, но знал, что ему в нем нравится. Посмотреть на Поппи, так это совсем не трудно: отсчитывает себе три четверти, палец ходит как метроном, — но ааах, какое наслаждение на нее глядеть! Она стояла к нему спиной; обнаженные ступни на счет три показывались из растоптанных туфель; когда же оркестр неуклюже пытался выдать очередное крещендо, ее корпус подавался вперед, а попка — совсем немного — назад, туже натягивая джинсовую ткань. Боже, какое это было наслаждение! Какое зрелище! Самаду едва хватало сил не броситься к ней и не вынести ее из класса; он настолько не мог оторвать от нее глаз, что даже испугался. Но он пытался себя образумить: оркестр без нее никуда — видит бог, без нее им никогда не одолеть этот адаптированный отрывок из «Лебединого озера» (который скорее навевал образ утят, увязших в разлитой нефти). И все-таки это чудовищная халатность: такая красотища — и в распоряжении юнцов, которые совершенно не знают, как надо с ней обращаться; это все равно что наблюдать в автобусе, как несмышленое дитя наивно хватает за грудь сидящую рядом пассажирку. Но едва эта мысль пришла Самаду в голову, как он немедленно себя оборвал: Самад Миа… какая низость для мужчины завидовать ребенку, припавшему к женской груди, завидовать юности, будущему… И когда Поппи Берт-Джонс снова привстала на цыпочки, а утята наконец умерли от загрязнения окружающей среды, он, в который раз за сегодняшний день, спросил себя: во имя Аллаха, что я здесь делаю? И неотвратимый, как рвота, возник ответ: иначе я не могу.
Тук, тук, тук. Самад был рад, что стук палочки по пюпитру прервал эти мысли — мысли, смахивающие на бред.
— Так, дети. Стоп. Тише, тише. Вынули изо рта мундштуки, смычки опустили. Опустили, Анита. Да, вниз, правильно. Спасибо. Итак, вы, вероятно, заметили, что у нас сегодня гость. — Поппи повернулась к Самаду, и он напрягся, не зная, куда, на какой сантиметр ее тела смотреть, чтобы не перевозбудиться. — Это мистер Икбал, папа Маджида и Миллата.
