Мэри Чэмберлен - Английская портниха
Фрау Вайтер носила платья с лифом в обтяжку и широкой юбкой, шерстяные зимой, бархатные на выход, хлопковые летом поверх корсета ручной работы, благодаря которому ее необъятная грудь выпирала еще круче. Вдобавок кокетливые блузки с тесемками на вороте и рукавах, и она хотела, чтобы ее блузки были вышиты сверху донизу эдельвейсами, горечавкой и прочими горными цветами. Неряшливая как свинья, она замызгивала одежду каждый день, проливала суп на юбку, соус на блузку и даже корсет умудрялась закапать жиром. Ноги у нее потели так, что чулки деревенели, а трусы были загажены следами мочи и чего еще похуже. Стирка и штопка, шитье и глажка, утомительная возня со сборками на платьях: выглаженные, они не должны утратить пышность. Ада вставала на рассвете, спать ложилась за полночь. Сделай это, сделай то. В своих нарядах фрау Вайтер походила на сосиску в тесте, что выпекала Анни. Или на водевильную толстуху. Ада потешалась про себя: волосы, стянутые в пучок на затылке, — да фрау Вайтер могла быть переодетым мужчиной, если уж на то пошло.
Анни обращалась к Аде, только чтобы отдать распоряжение. Но кухарка оставляла неплохие прижарки на сковородке и «слепла», когда Ада облизывала ложку или сгребала пальцем остатки из миски, прежде чем вымыть посуду. Скудное, но приятное угощение, разнообразившее диету из водянистого супа, которым Аду кормили изо дня в день. Кухарку то и дело бросало в жар, шея наливалась краской, подмышки горели огнем. Анни растворяла все окна и двери, обмахивая лицо руками. У миссис Б. была клиентка-американка, которая носила подкладки в подмышках. Перемены, почти шепотом сообщила она миссис Б., словно Ада была слишком молода, чтобы посвящать ее в возрастные тайны, всему своя пора. Это навело Аду на мысль. Среди обрезков, хранившихся у нее, обнаружились куски махровой ткани и немного ваты. Работа пустяковая. Два полукруга. Лента и застежки, оставшиеся от лифчика фрау Вайс. Материала хватило на две пары подкладок.
По утрам во двор Аду выпускала Анни, и Ада, помахав ладонью у лица, будто ей стало жарко, протянула поварихе свое изделие. От пота, произнесла она беззвучно. Как знать, не донесет ли Анни фрау Вайтер об этом подношении. Ну и пусть доносит, главное не в том. Ада ожила — внимание в ближнему, ведь это так по-человечески, это и есть жизнь, просто ответная любезность, дорогая. Она чистила картошку, когда появилась фрау Вайтер в ночной рубашке:
— Монахиня, возьми ведро и иди за мной.
Они проследовали в прихожую. Ада помнила это помещение, но почти за два года, что она провела в этом доме, попала сюда впервые. Отмечали Рождество 1943-го, в углу стояла высокая елка со свечками на ветках. Пол покрыли ковром, у стены водрузили массивный дубовый комод и два уродливых деревянных кресла по бокам. Фрау Вайтер поднялась по лестнице, минуя большое окно, затем по коридору в хозяйскую спальню. Вонь ударила Аде в нос прежде, чем она увидела, что произошло: на кровати среди блевотины лежал, постанывая, голый герр Вайтер.
— Отмой его, — велела фрау Вайтер, потом указала пальцем на пол: — И все остальное.
Одной блевотиной дело не обошлось. Комендант еще и обгадился. У Ады тошнота подступала к горлу, и она старалась не дышать, вычищая всю эту пакость. Фрау Вайтер бдительно следила:
— Там. И там. Еще раз.
Ада оттирала каждую складку, каждую морщинку на этом жирном теле, и комендантская кожа липла к ее пальцам. Боров, думала Ада. Так объелся на рождественском обеде, что чуть не лопнул. Поделом тебе.
Постель. Спальня. Ванная. Ада терла все утро, отмывала весь день. Фрау Вайтер не била Аду, в отличие от фрау Вайс, но Ада презирала ее еще сильнее. Самодовольная неряха, обжора и лентяйка. Запястья валиками нависали над ее толстыми пальцами, а с каким трудом она волокла свою неповоротливую тушу, совсем как улитка в траве. Аду бесил ее смех, хо-хо, и то, как она хватала Анни за щеки, мы так добры к тебе, Аннерель, и ее бесчисленные подбородки, что колыхались каждый в своем ритме.
Вечером, запирая Аду в ее комнате, Анни сунула сверток ей в карман. На столе Ада обнаружила стакан молока. Раскрыла сверток. Кусок рождественского пирога в пергаментной бумаге. Danke. Frohe Weihnachten[46].
Ада взяла пирог, села в кресло и заплакала.
Ягоды шиповника она хранила в ящике стола. Шиповник высох, сморщился и утратил блеск. И вдруг ей вспомнилось, как в детстве она с другими ребятишками воровала шиповник, росший у ограды шикарных домов на Вест-сквер, и что они потом с ним делали. Разложив ягоды на бумаге из-под пирога, Ада разломила каждую пополам. Под платье фрау Вайтер надевала нижнюю юбку, пышную, с застежками-крючками. Сборки складывались кармашком, и Ада вложила в них по жесткому волоску. Разглядела юбку на свет. Ничего не видно. И потянулась к следующей ягоде.
С последней она помедлила. Впрочем, можно еще нарвать, куст никуда не делся. На войне все средства хороши, усмехнулась она про себя.
Приятельницы фрау Вайс продолжали приходить с тканями и снимками фасонов. Перегруженной обязанностями Аде приходилось выкраивать время и на это. Она знала, что если откажется шить для них, то ее отправят в лагерь. Фрау Вайтер не нуждалась в ней так, как фрау Вайс. Ей хотелось спросить этих женщин, что случилось с фрау Вайс и ребенком, но за такие вопросы наказывают. Она прислушивалась к их болтовне. Оберштурмбанфюрер Вайс теперь командует в другом лагере — Нойенгамме, под Гамбургом, если Ада правильно поняла. Но имена фрау Вайс или Томаса никогда не всплывали в их разговорах. У Германии дела идут отлично. Война скоро закончится.
Деревья снова засияли зелеными почками. Ада убрала подальше твидовые рукавицы, в которых спала, и кашемировые перчатки для работы. Моль проела в них дыры, края обтрепались, шерсть скаталась от грязи. Сколько еще длиться этой войне? Ада зачеркнула очередной месяц на своем подстольном календаре. Марта 1944-го как не бывало. Более двух лет она находится в этом доме. Ее мучили сильные головные боли, и порою она не видела стежков. Хуже всего обстояло дело с обметыванием петель. Приходилось держать работу у самых глаз, чтобы стежки легли ровно.
Одним ранним апрельским утром, прежде чем она успела снять рясу, в которую до сих пор укутывалась по ночам, и переодеться в лагерное платье, в ее комнате объявился герр Вайс. Ада иногда вспоминала о нем, в глубине души надеясь, что он умер. Она даже перестала прислушиваться по вечерам, не его ли шаги, сопровождаемые постукиваньем стального наконечника трости, раздаются в коридоре. В отсутствие племянника, полагала Ада, он сюда больше не сунется. Но вот же он, стоит перед ней, криво ухмыляется, кивает вместо приветствия. Явился за вознаграждением. Ада как раз подшивала простыню и выронила шитье из рук, ножницы с грохотом упали на пол.
