Ирина Кисельгоф - Пасодобль — танец парный
— Оставь меня в покое! Оставь! Оставь! — Я зарыдала как безумная. — Все оставьте!
Мама вбежала в комнату, будто стояла у дверей. Сменила отца. Он ушел, не простившись.
— Не обижайся на папу. Он переживает за тебя. Очень сильно. Он впервые не знает, что делать. Впервые. Я вижу… — Голос мамы оборвался на полуслове.
— Мама, — я подняла на нее глаза. — У меня сил не осталось. Совсем. Все кончено.
Она расплакалась, я ее утешала. А мои слезы иссякли. Вмиг. Моя мать страдала больше меня. Чем я могла ей помочь? Я прежняя кончилась. Стала другой. Сломалась. Не смогла вынести. У меня не было ни сил, ни надежного тыла.
Я думала… Надеялась, у меня начнется новая жизнь, может быть, мне повезет, и я стану счастливой. Но ничего не изменилось. Я отдавала дочке свое сердце, она его не принимала. Но она была не виновата в том, что любила больше отца. Я поняла это совсем недавно. В трещине цементного пола моего балкона растет сорняк, ему все равно, хочу я этого или нет. Для него меня не существует. Я могу его вырвать с корнем, но это ничего не изменит. Нельзя заставить людей любить кого-то, даже детей нельзя заставить любить своих родителей.
Я решила терпеть, ни на что не надеясь. Разве уходят от родных детей сами?
* * *Семина потребовала писать ей ежедневные отчеты о проделанной мной работе. Я написала все, что сделала за предыдущие два дня. Высосала из пальца десять пунктов безупречной работы.
— Вы не работали! — неожиданно возмутилась всегда спокойная Семина. — Целый день вы раскладываете пасьянсы.
— Откуда вы это знаете? — вежливо поинтересовалась я.
У Семиной оказалась своя пятая колонна, которая следила за мной. Легко понять кто. Тот, кто видит мой монитор. Девушка с красивым именем Надя. Надежда.
— Это неважно, — улыбнулась Семина.
— Важно! — закипела я. — Поощряете доносительство?
— Вы не работаете.
— Вы не даете мне работу!
— Приходите за работой сами! Здесь не детский сад!
— В обычных организациях руководители обычно сами задают фронт работ! Если они руководители!
Я завелась, всегда выдержанная Семина тоже.
— Напишите мне правдивый отчет! — Она отшвырнула мою бумажку.
— Кто еще, кроме меня, должен писать ежедневные отчеты?!
— Никто! — с удовольствием ответила Семина.
— В таком случае отчетов не будет!
Я вышла из ее кабинета, хлопнув дверью. Я была вне себя. Жаль, что в нашей конторе не сыплется штукатурка. Она погребла бы под собой любительницу двойных стандартов и доносов. Меня разбирал смех. Меня ненавидели муж, дочь, начальство, сотрудники. Даже отец! Все! До единого!
— Вы необязательны. Вы плохо делаете работу, — вскоре сказала мне Семина. — Вы непрофессиональны. Ваша квалификация оставляет желать лучшего.
— Я обязательна! Более чем. Работу выполняю хорошо. И работаю я столько, сколько нужно. Вы сами отдали часть моей работы другим!
Я не договорила, в кабинет Семиной вошел Челищев. Семина вежливо привстала. Я осталась стоять. Как была.
— Скоро квартальный, — величественно сообщил Челищев очевидную вещь, обойдя меня взглядом.
— Да, — невозмутимо согласилась Семина.
— Надо обсудить. Что здесь делают посторонние?
— Посторонние? — Я подняла брови. — Вы о ком?
Челищев потерял контроль и разразился потоком брани в мой адрес, Семина потребовала уйти. Она улыбалась мне, пока я уходила.
Все делали квартальный отчет. Пахали как волы. Надо мной барражировала Семина как гриф. Я писала ей ежедневные отчеты единственная из отдела. И чувствовала, что скоро вылечу со службы. Одним пинком. От подготовки квартального отчета меня отстранили. Работа, полученная на блюдечке и утвержденная позором, рушилась сама собой. Все пахали, мне абсолютно нечего было делать. Одна моя нога уже была на улице.
Я раскладывала пасьянс «Паук» и вздрогнула от неожиданности. Надо мной нависло узкое, строгое как у монашки лицо Семиной. Я свернула окно, Семина улыбнулась. Одними губами.
— Вас вызывают к Василию Алексеевичу, — без эмоций сообщила мне она. — Сейчас.
«Вот и все», — подумала я.
Это действительно было все. Челищев положил на свой стол красную папочку. С докладными на меня. Целую пачку бумажек с подписью Семиной. Я плохо работаю. Я опоздала на час. Я ушла раньше на три часа. Я не пишу отчет. Я играю в карты. Я бесконечно пью чай. Я отвлекаю людей от работы. Я не профессиональна, необязательна, неквалифицированна. Я не соответствую должности.
Я выслушала Челищева молча. Вышла, написала заявление об увольнении в его приемной и оставила у секретаря. Семина улыбнулась мне на прощание. Торжествующе. Она уже все знала от секретаря Челищева. Мавр сделал свое дело, но уйти должна была я. Я собирала свои вещи, когда меня вызвал Сидихин. Без очереди. Его секретарша пропустила сразу. С каменным выражением лица.
— Плохо работаешь?
— Можно я сяду? — спросила я. Сил не было стоять. Не знаю, сколько ночей я уже не спала.
— Садись.
Я села и отвернулась к окну. Чего он от меня хотел? Чтобы я перед ним извинилась? Плевала я на него. Плевала я на контору. Пусть катятся к черту. Я даже не злилась, я просто констатировала факт. У меня не было сил ни на что, хотя на работе я не работала. Дома тоже. Муж и дочь перешли на автономное питание. Смешно. Я про себя рассмеялась.
— Не думал, что ты легко сдашься, — сказал Сидихин после паузы. — Я видел тебя другой.
Мертвые не сдаются. Они мертвые. Я снова про себя рассмеялась.
— Что молчишь?
— Мне пора, — ответила я.
— Место нашла?
— Пока нет.
— Что намереваешься делать?
— Пойду в медицину, пока все не забыла.
— Меня просил Челищев с тобой говорить. Не намекая на него, — неожиданно сказал Сидихин. — Он не хочет твоего увольнения. Парень перегнул палку.
— Все? — спросила я.
— Я буду твоим гарантом, — рассмеялся Сидихин. — Так ему и сказал. Отстань от девушки. Он согласился.
Гарантом? Все знали, что меня долбила Семина с руки Челищева. Оказалось, не знал только небожитель Сидихин. Очнулся! Где ты был со своими гарантиями? Пень с ушами! Старый козел!
— Не боги горшки обжигают. Остаешься?
— Хорошо, — спокойно произнесла я. — Остаюсь.
Я посмотрела на Сидихина и в этот момент решила: его место мне подходит. Без его гарантий. Я пробью стену лбом, чтобы достичь места вице-президента. Любой ценой. Мне нужен был эрзац счастья, Челищев мог мне его дать. Я остаюсь работать, чтобы получать плацебо. Любой ценой. А начну я с места Семиной. Она это честно заслужила. Расстаралась. Я снова про себя рассмеялась. Меня уже похоронили, а я воскресла Лазарем. Моим сотрудникам придется напрячься и поменять маски.
Я вернулась на свое место и включила компьютер.
— Сваливаешь? — лениво спросила девушка с красивым именем Надежда.
— Нет.
— Сидихин спас, Челищев задолбит, — сказал Леня. Он мне сочувствовал. Единственный.
— Не задолбит, — легко сказала я и принялась за «Паук».
Леня ошалел и замолк. Остальные тоже. Это был фурор. Я его тоже честно заслужила. Пасьянс третьего уровня сложился сам собой. За пять минут. Это был хороший знак. Я снова про себя рассмеялась.
Челищев терпел месяц, я его не торопила. К чему? Трупы сами плывут к тебе.
— Надо поработать, — Челищев прятал глаза. — В выходные. Это действительно работа. — Челищев поднял на меня две точки своих зрачков. — Получишь в кассе сверхурочные.
Я приехала на работу к десяти. Хотела поспать подольше. Челищев посигналил мне из машины. Я подошла к дверце.
— Садись.
В голосе Челищева были холодная злоба и ледяное остервенение. Я про себя рассмеялась.
Мы поехали за город, в его скромный домишко для увеселений. Семья Челищева жила в доме побольше.
— Дверь открой, — он протянул мне связку ключей. — Я машину поставлю.
Я еще только искала ключ, он ко мне уже подошел. Задрал юбку моего легкого платья, подцепил трусы за резинку и дернул. Они упали вниз на мои босоножки. Я открывала дверь, об мои ягодицы терся разбухший отросток Челищева. А я вдруг вспомнила его отвратительные облысевшие гениталии и почувствовала неистовое возбуждение до волглой тяжести внизу живота. Он засунул мне руку между ног и торжествующе рассмеялся. Челищев успел получить свое, даже не начав. Он расстегнул молнию на платье, и оно упало к моим ногам. Мои трусы остались у двери, платье на полу коридора. Мы занялись сексом в прихожей, не закрыв дверь. Как животные палеозоя.
— Ты орала, как кошка, — голос Челищев пыжился гордостью.
Я не ответила, я смотрела на низ его живота, как приговоренная. Его отросток уже съежился до детских размеров, выше покоились жировые складки, а на лобке черные, длинные, редкие волосы. На рыхлой, иссиня-белой коже.
