Алексей Смирнов - Небесный летающий Китай (сборник)
Директор долго не мог взять в толк, чего от него добиваются.
– Зачем вам слон? – спросил он, наконец, придя в полное недоумение. – И как вы его думаете транспортировать?
– Это не твоя проблема, браток, – отрезал посетитель. – Верно я говорю, отец?
Батюшка кивнул.
– Черт знает, что, – директор пожевал губами. – Я не могу так вот просто дать вам слона. А вдруг с ним что-то случится? Вдруг он заболеет?
– Не заболеет, – сказал новый русский уверенно. – Моя баба чистая. И почему – просто так? Просто так ничего не бывает.
И он подтолкнул к директору хрестоматийную пачку.
После пачки директор стал намного сговорчивее. Он даже спросил осторожно, не нужен ли кто-нибудь еще – носорог или королевский питон, но новый русский, тертый калач, сразу сказал, что нечего двигать фуфло, и нужен конкретный слон для конкретного дела.
Директор вызвал охрану и приказал двум стражникам во всем повиноваться клиенту.
Новый русский и батюшка покинули дирекцию, направляясь к слоновнику. Слона вывели из загончика и повели на выход. Охрана разгоняла зевак; подоспевшая милиция после кратких переговоров начала перестраивать уличное движение.
– Порядок, – сказал, отдуваясь, новый русский и залез в джип. Батюшка тоже занял свое место. – Придется плестись, как… как… – толстяк сплюнул, не умея подобрать меткого слова. – Есть хочешь? – повернулся он к батюшке. – Или подождешь до хаты?
– Конечно, подожду, – отозвался батюшка. – Мне ведь немного надо.
– А то смотри – вон, шаверму могу купить.
– Нет-нет, не беспокойтесь.
Слон показался в воротах зоопарка. Новый русский оглянулся:
– А пришпорить его как-нибудь нельзя? – крикнул он, перекрывая рокот мотора.
– Платишь? – откликнулся вопросом охранник. – Сделаем, пришпорим.
Что он сделал, видно не было, но слон перешел на рысь. Новый русский удовлетворенно шмыгнул носом, захлопнул дверцу и тронулся с места. Джип неспешно покатил назад, к полям и лесам.
– Что ж она… супруга ваша… возляжет с ним, что ли? – спросил батюшка через десять минут, краснея и стыдясь.
Новый русский бросил быстрый взгляд на зеркало заднего вида. Слон деловито трусил, по бокам от него бежало бесстрастное секьюрити.
– Там увидим, – ответил хозяин джипа. – Я простор люблю, так что без проблем, постелим. У меня одна зала чего стоит, там сорок слонов улягутся.
Батюшка, который уже освоился в джипе, опустил боковое стекло и подставил лицо ласковому ветерку. Он всматривался в дорогу, лежавшую перед ними, и чувствовал себя полностью умиротворенным.
Дорога меж тем становилась все уже, и если автомобиль еще мог ехать беспрепятственно, то слон вовсю шуршал ветвями придорожных деревьев. Наконец они достигли особняка. Перед батюшкой вырос настоящий дворец, сочетавший в своем архитектурном решении православную плавность, готический порыв и технократическую практичность. Над замком развевался незнакомый флаг, и новый русский с гордостью пояснил, что это его личный, в единственном экземпляре существующий штандарт.
Слон заревел, требуя себе пропитания.
– Чего ему надо? – новый русский вылез из машины.
– Ему жрать пора, – ответил один из молодцов. Оба они хранили на лицах печать равнодушия, и в целом казалось, что многокилометровый забег никак не отразился на их самочувствии.
– Сейчас распоряжусь, – буркнул хозяин. – Ты держи… и ты держи… Через двое суток придете и заберете его обратно. Если все будет в норме, конечно.
Охранники пересчитали деньги и неторопливо тронулись в обратный путь.
Новый русский вынул сотовый телефон.
– Пухлый! – гаркнул он. – Заводи этого плейбоя в залу. Дай ему репы, брюквы… чего он там хавает. И воды набери, чтоб попил.
…Потом был обед. Вдоль длинного стола расхаживал лакей в парике и камзоле, и почему-то с канделябром в руке. День клонился к вечеру, но солнце еще вовсю светило. Невидимый проигрыватель щелкал клавесином. Новый русский сидел, как и положено, во главе, он повязал салфетку и без умолку болтал о всяком разном. Пил он водку, фужерами. В противоположном конце стола разместилась его больная супруга. Батюшка увидел воздушное создание, одетое, естественно, в пеньюар – скучное и капризное. С тенями вокруг глаз он не разобрался: то ли макияж, то ли следствие тяжелого недуга. Вероятно, новый русский не соврал, когда рассказывал о бессонных ночах с полудремотным и любвеобильным слоном под утро.
– Тресни водчонки-то, – предлагал хозяин жене. – Не кисни, все пойдет на лад! Вон он какой, с хоботом! Я ведь что? Я ведь, если заведусь, то все. Сказано слона – значит, будет слон. Верно я маракую, отец?
Батюшка, отирая колючий рот, вежливо согласился.
– Ладно хоть не мамонт, – не унимался новый русский. – Но я и мамонта оформлю!
Жена ковырялась ложечкой в пирожном.
– Ты поправишься, Плотвичка, – с каждым фужером уверенность супруга крепла. – И снова будешь веселая, озорная, будешь песенки петь, хвостиком играть…
Плотвичка слабо и загадочно улыбалась.
…Батюшке постелили в комнате, соседствовавшей с залой. Укладываясь, он слушал последние распоряжения, которые отдавал новый русский:
– Я же сказал: выстелить коврами! Ты конкретно врубаешься, или совсем тормоз? Выстелить – значит по всей зале разложить! И подушек набросайте!..
Вскоре явилась хозяйка. Все вышли, стало тихо, до батюшки доносилось лишь сопение слона и невнятное воркование больной. Не выдержав, батюшка спрыгнул со своего ложа, подкрался к двери и заглянул в замочную скважину. Бдительный и чинный Николай Чудотворец бодрствовал под подушкой.
Слон и не думал ложиться, он стоял.
Хозяйка, полуобнаженная, кругами ходила вокруг него и восторженно прикасалась то к хоботу, то к звучному брюху, то к пыльным морщинистым ядрам.
Прикрыв глаза, она начала танцевать.
Слон ритмично помахивал хоботом.
Насмотревшись, батюшка вернулся под одеяло, смежил веки и стал дышать ровно и покойно. Вскоре он крепко уснул.
© октябрь – ноябрь 2000Первичный аффект
1
Ровно в полночь, подавившись безвременьем между седьмым и восьмым марта, Лев Анатольевич Титов полетел за дверь. В полете его преследовала сумка, соревновавшаяся с летучей бранью, которая цеплялась за воротник, но не задерживалась и осыпалась лестничным мусором.
Жена Титова, сочетавшая в себе брань и дрянь, сумела задержаться на пороге и прочертила в содрогнувшемся воздухе реактивный след, какой оставляет взор-истребитель.
Лев Анатольевич попался.
Он приобрел сифилис и показал его жене.
Дело было так: Лев Анатольевич – уродливый, как жаба – увлекся натурой. Он преподавал в художественном училище, и любовь настигла его в тот момент, когда он нарисовал правую голень. Такое с ним случалось не однажды и всегда – безответно; на сей раз Лев Анатольевич решил, что не станет терпеть.
«Примерно вот так», – сказал он студентам, поворачивая эскиз, и удалился в свой кабинетик-чулан, где положил в рот жвачку и вымыл над раковиной подмышки. Эти меры не помогли. Титов оказал натурщице знаки внимания, но та равнодушно оделась и скрылась из мастерской.
Лев Анатольевич охотился за ней без малого две недели. Он подкарауливал жертву в разных местах и объявлялся неожиданно под видом сюрприза. Жертва игнорировала подарок судьбы, и Титов пошел на крайность. Смутно догадываясь о своем уродстве, он отправился к чародейной ворожее. Адрес он выискал в еженедельном журнале с телепрограммой. Для экономии сокращая слова, ворожея гарантировала телезрителям стопроцентный и нестандартный приворот.
Он захватил с собой неоконченный портрет, и чародейка сказала, что этого вполне достаточно. Она позвенела браслетами, произвела ритуальные телодвижения при свечах, и Титов озадаченно смотрел на нее, напоминавшую в своем колдовском наряде соблазнительного пирата. Затем ворожея передала Титову пузырек, куда настригла с Титова ногтей, и посоветовала налить из него в шампанское или суп.
«Себе?» – спросил Титов.
«Конечно, даме», – поморщилась ворожея.
Лев Анатольевич проследил за натурщицей до кафе-столовой, где, отворачиваясь и пряча лицо, подкрался боком и вылил зелье в харчо. Лекарство подействовало, и неприступная крепость распахнула врата. Титов устремился туда троянским конем, а вышел сивым мерином, обязанным врать.
Метаморфозу он заметил не сразу. Прошло три недели, пока кое-где не появился орнамент, он же барельеф. Не чуждый прекрасного, Лев Анатольевич мгновенно увидел в этом художественное излишество. Это был избыточный штрих, уродовавший все полотно с талантливо нарисованной пасторальной любовью между сатиром и фавном. В умозрении Титова почему-то не находилось места пастушке.
Он метнулся к анонимному и частному доктору.
