Норман Мейлер - Олений заповедник
Айтел видел. Слушать дальше не было нужды.
— Теперь встанем на место Фредди, — сказал Муншин с удовлетворением человека, переваривающего хороший обед. — Если тебе нужно оправдать поведение Фредди, можешь изобразить старика священника этаким отцом. Малый воспринимает его совет как изгнание из священнической среды. Он озлобляется. Считает, что его невзлюбили. Как же он поступает? Он уходит из церковной школы и тем или иным путем — мы это придумаем — попадает на телевидение, озлобленный мальчик из тех, что отыгрывают столкновения. В то же время мы можем намекнуть, что он чувствует себя виноватым, кормя людей такими помоями. Карьера же его со скоростью ракеты идет вверх. — Муншин помолчал и выразительно вытянул вперед руки. — Ты создашь его как человека, вырвавшегося из заключения, а потом повернешь переключатель. Что-то происходит, отчего он становится смиренным. Не знаю, что мы придумаем, но сейчас я даже не думал бы об этом. Что-то связанное с распятием или крестом. Покажешь на экране что-то христианское, и кого будет интересовать мотивация? Зритель это проглотит. Как только у Фредди начинается загул, мы можем устроить ему Wanderjahr[8] — он будет, спотыкаясь, бродить среди оборвышей со слезами на глазах, уйму всего будет делать и просто любить всех вокруг. Говорю тебе: ребята в кино даже перестанут грызть свою кукурузу. Поразмысли о том, что я тебе говорю. Мне даже не надо ничего придумывать. В конце… Не обязательно, чтобы Фредди умирал в канаве, — сказал Колли, — он может вернуться в семинарию, и его примут. Жизнеутверждающий конец. — Что-нибудь вроде хора ангелов в глубине. Только без дерьма. — Муншин так возбудился, что не мог сидеть на месте. — Эта история влезла мне в печенки, — сказал он, меряя шагами комнату. — Я сегодня не смогу заснуть.
Айтел рассмеялся.
— Колли, ты гений.
— Я серьезно, Айтел, мы должны снять такую картину. Г.Т это понравится.
— Я не смогу ее снять.
— Конечно, сможешь.
— Я не сторонник Церкви, — сказал Айтел.
— Ты не сторонник Церкви? Детка, я рос в трущобах и был маленький хулиган и всегда плевал, когда проходил мимо церкви. И как это повлияло на то, что мы делаем?
— Ну, во-первых, ты знаешь и я знаю, что Церковь, возможно, имеет некоторое отношение к этим комиссиям по расследованию антиамериканской деятельности.
— Если бы церковники этим не заинтересовались, заинтересовался бы кто-нибудь другой. Чарли, я всю жизнь был либералом, но, ради всего святого, не приплетай сюда политику.
— Давай перестанем говорить о сценарии, — сказал Айтел, — на сегодняшний вечер.
— На сегодня прекратим. Ладно. Но ты подумай о том, что я тебе говорил, Чарли. Клянусь, я хочу делать с тобой такую картину. Эта вещь — золотая жила. — Он похлопал Айтела по плечу. — Ты сам не понимаешь, что у тебя в загашнике, — уже уходя, повторил Муншин.
Айтел так и не узнал, спал ли в ту ночь Колли, а сам он, уж конечно, не спал. Все, казалось, перевернулось с ног на голову. Профессионал в Айтеле жаждал построить сценарий по-новому: сюжет был идеален для денежной картины, он был так великолепно фальшив. Профессионалы процветали на блистательной бессовестности, и Колли снова дал ему это вкусить.
Утром, когда Айтел попытался работать, он обнаружил, что его мозг полон идей для создания творения, уже получившего название «Шедевр номер два». Неужели сюжет, на который он потратил столько сил, уже растворился? Или его неприязни к Церкви не существует, как не существует и он сам? Он даже начал думать, на каких условиях будет работать с Муншином «Я не появлюсь снова в комиссии, — поймал он себя на мысли, — создам сценарий сначала для черного рынка, сколько бы я на этом ни потерял». И все время Айтел думал, насколько серьезно говорил с ним Колли.
В тот день Муншин не приехал к ним, и когда Айтел позвонил в «Яхт-клуб», ему сказали, что продюсер улетел на один из игорных курортов. Все стало вполне ясно. Колли мог позволить себе выждать сутки и дать ему поволноваться. Тактика была очевидна, и все равно Айтелу было не по себе.
Ранним вечером к ним заскочил Мэрион Фэй. Айтел и Илена привыкли видеть его раз-два в неделю — напряженность в отношениях, существовавшая некоторое время после того, что произошло между Иленой и Мэрионом, сейчас несколько рассеялась. Посещения Фэя стали даже доставлять Айтелу удовольствие.
У Мэриона была привычка появляться неожиданно — неделя могла пройти даже без телефонного звонка, а потом он вдруг объявлялся. Возможно, в этом виновата была марихуана — только Фэй мог просидеть в их гостиной полчаса и не сказать ни слова, иной раз даже не отвечая на их вежливые расспросы Потом вставал и выходил из комнаты.
В другой раз он мог говорить без конца и время от времени пускал в ход свое обаяние. А оно у него необыкновенное, часто думал Айтел. Когда Мэрион хотел быть приятным, он был более чем приятен: возникавшее при этом чувство облегчения делало его еще более любезным.
Как ни странно, он часто бывал мил с Иленой. Даже флиртовал с ней. В те вечера, когда Фэй проявлял к Илене внимание, она немного прихорашивалась и после ухода Мэриона принималась поддразнивать Айтела.
— Ох, как бы ему хотелось посеять между нами рознь, — могла сказать Илена.
— Я еще никогда не видел, чтобы он так интересовался женщиной.
Илена снова мрачнела. Слишком уж целенаправлен был комплимент.
— Ему хотелось бы сделать меня одной из своих проституток.
— Это нелепо.
— Это не нелепо. Такой он меня считает. Не нравится он мне, — говорила Илена.
— Никогда не думай о себе слишком плохо, — разозлился Айтел.
Ему так хотелось, чтобы Илена выросла в своем развитии. Один раз, всего лишь один, она имела успех на одном из вечеров émigrés. Кто-то поставил на патефон аллегро, и Айтел увидел, как она танцует фламенко. Она горделиво держала голову, белые зубы блестели, кожа золотисто светилась, и она танцевала с таким презрением, взмахивая развевающимися юбками, отбивая ритм своими острыми каблучками с таким пылом и такой уверенностью, что Айтел восхищенно следил за ней. Потом она опьянела и уже больше не танцевала, но отсвет ее триумфа не пропадал весь вечер. Утром он поругал ее за то, что она не занимается танцем, и она несколько дней делала упражнения, даже говорила, что надо попытаться снова начать выступать в ночных клубах. Но, глядя на то, как Илена занимается, он понял, что она никогда не станет профессионалом, и представил, какой, должно быть, несчастной чувствовала она себя, выступая по дешевым контрактам, которые добывал ей агент и по которым она имела право на выпивку в перерыве между двумя стриптизершами. Наверное, она танцевала под непрекращающиеся разговоры.
Нет, никогда ей не постичь первейшего правила для профессионала. Какое бы ни было у тебя настроение, выступление не должно быть ниже определенного уровня. Ужасно выступить нельзя. Да Илена и не могла станцевать так уж плохо, глядя, как она работает, Айтел понимал, что она талантлива, но ее талант был неуправляем, как у любителя. Неудивительно, что она проявляла свои таланты в постели: любовь — это ведь для любителей. И он понял — хотя не желал в это верить, — что чем выше старался он поднять ее, тем ниже будет результат. У нее был только один лозунг: «Люби меня, по-настоящему люби, и, может, я сумею стать такой, как ты хочешь».
Это подтвердил ему и Фэй. В тот вечер, когда Айтел ждал звонка от Муншина, Мэрион пробыл у него не один час. В начале вечера, пока Илена готовила на кухне кофе, Айтел рассказал Фэю об идее Муншина, как перестроить сценарий, при этом он не без смущения сознавал, что ждет, чтобы Мэрион подбодрил его.
— Похоже, Колли хочет внести свой вклад, — сказал Мэрион.
— Я нашел его предложение настолько ужасным, что это меня в какой-то мере даже заинтриговало, — пробормотал Айтел.
— Не любишь быть вне игры, да? — заметил Мэрион и замолчал, пока Илена не вернулась в комнату.
Он и дальше продолжал молчать, так что Илене стало не по себе. Наконец Фэй сообщил, что взял новую девочку по имени Бобби, и Илене захотелось узнать про нее. Она внимательно слушала все подробности: что Бобби пыталась работать моделью, что она надеялась стать актрисой, что вышла замуж и развелась и что у нее двое детей.
— Но как она в это включилась? — прервала его Илена. — Я имею в виду: чем она занималась раньше?
— Откуда мне знать? — спросил Фэй. — Продавала галстуки в киоске или была фотографом в ночном клубе. Что люди делают?
— Нет, меня интересует, как она решила этим заняться?
— Думаешь, это так сложно? Джей-Джей снял ее с картины, а я потом потолковал с ней.
— Но как она себя при этом чувствует! — не отступалась Илена.
— А как ты чувствовала бы? — спросил Фэй.
Вместо ответа Илена хихикнула.
