Джудит Леннокс - Возвращение во Флоренцию
Пока готовился ужин, Фредди вспоминала письмо сестры к Рею. «Я хочу вернуться домой», — писала она. А что же сама Фредди? Где ее дом? Какое из тех многочисленных мест, где она успела пожить с момента своего рождения, Фредди могла бы, не кривя душой, назвать своим домом?
Ребекка переехала на ферму Мейфилд в конце ноября. Ферма, состоящая из нескольких кирпичных построек, крытых черепицей, находилась на холме в Уилде, к югу от Лондона, в пяти милях от Танбридж-Уэллз. Ее хозяевами были Дэвид и Карлотта Майклборо. Пейзажи Дэвида украшали стены фермерского дома. Семья жила в Испании; когда разразилась гражданская война, Дэвид вступил в Интернациональные Бригады. В 1937 он получил ранение, после чего вместе с женой и двумя сыновьями, Джейми и Феликсом, возвратился в Англию и купил ферму.
Дэвид Майклборо был другом Симоны Кэмбелл. Ребекка прожила у Симоны больше месяца, поправляясь после бронхита. Как только ей стало получше, она начала подыскивать себе какое-нибудь подходящее место жительства, и тут Симона рассказала ей про Мейфилд. «Большинство людей, которые там живут, художники, — говорила она. — Они помогают на ферме, и за это бесплатно занимают студии. Они вместе едят и выполняют необходимую работу. Условия там не ахти, но местность очень живописная, и у тебя будет время немного прийти в себя».
Ребекка решила, что все это звучит устрашающе, однако из вежливости не стала отказываться сразу. К тому же какие у нее были альтернативы? «Пожалуй, я попытаюсь, — сказала она. А потом, чтобы Симона не сочла, что Ребекка недовольна, добавила: — Спасибо тебе, Симона. Ты ко мне очень добра».
В последние дни перед отъездом в Мейфилд, Ребекка устроила в доме Симоны генеральную уборку — так она на свой лад благодарила ее. Провожая Ребекку, Симона строго сказала ей:
— Надеюсь, на этот раз ты будешь следить за собой. Старайся не заболеть и не связывайся с мужчинами вроде Гаррисона Грея. Прошу, обещай мне, Ребекка.
Ребекка покорно обещала; еще она обещала писать Симоне и заглядывать к ней, наезжая в Лондон. Потом она погрузила свои вещи в багажник машины и выехала из столицы. Петляя по деревенским дорогам, которые становились все уже по мере приближения к пункту назначения, заглядывая в разложенную на коленях карту, Ребекка не ощущала никакой радости или приятного предвкушения, однако была настроена решительно: пускай даже ей там совсем не понравится, но она проведет на ферме не меньше года. Если она не выдержит и сбежит, то окончательно разочаруется в себе. Еще одна неудача — и она будет погребена под неподъемным грузом вины и комплекса неполноценности.
Однако, к ее большому удивлению, ферма не произвела на Ребекку отталкивающего впечатления. Условия там действительно оказались не ахти: ее поселили в комнате с наспех оштукатуренными стенами и полом из кирпичей, выложенных «елочкой»; в ванной был всего один кран, с холодной водой, а если кому-то была нужна горячая, ее приходилось греть на плите. На ферме имелся собственный электрический генератор, но он постоянно ломался; Карлотта готовила еду на дровяной плите и стирала белье в медном тазу. Однако фермерский дом был солидный, основательный, и это нравилось Ребекке. Что-то в ней сейчас приветствовало и эту простоту, и физический труд.
Всего в Мейфилде жило десять человек. Помимо четверых членов семьи Майклборо и Ребекки, там был еще Ноэль Уэнрайт, который, как и Дэвид Майклборо, писал пейзажи, с женой Олвен — она делала коллажи из ткани. Джону Поллену и его сестре Ромейн перевалило за пятьдесят, оба были тихие, серьезные и немногословные. Джон занимался керамикой; свои чаши и блюда он раскрашивал в землистые красно-коричневые, кремовые и светло-серые тона, напоминающие пейзажи Сассекса. Ромейн, хромавшая на одну ногу после перенесенного в детстве полиомиелита, делала витражи, пользуясь для этого его печью для обжига.
Хотя у Ребекки сложились хорошие отношения со всеми обитателями фермы, дальнейшего сближения она избегала. Близость подразумевала объяснения, попытки разобраться в себе, а ее пугало и то, и другое. Раны в ее душе были еще свежи, многих своих поступков она по-прежнему стыдилась.
Ребекка работала на огороде, сражаясь с половиной акра продуваемой всеми ветрами липкой глины, помогала ремонтировать дом. Былые навыки, приобретенные во время восстановления Милл-Хауса вместе с Майло, очень ей пригодились. Она счистила облупившуюся краску и заново покрасила двери и подоконники. Как-то раз Дэвид показал ей, как класть кирпичи, и она все утро простояла на коленях в грязи, замешивая раствор и выкладывая кирпичи по линии, обозначенной туго натянутой веревочкой. По вечерам, после ужина, она уходила к себе в комнату, читала или писала письма.
Десятый постоялец фермы жил в сарае на некотором удалении от основных построек. Коннор Берн был ирландцем, скульптором. Высокий, широкоплечий, с морщинистым загорелым лицом, он постоянно носил запыленные поношенные вельветовые брюки и фланелевую рубаху. Он редко улыбался и мало говорил. В первый день, когда Ребекка приехала на ферму, он бросил на нее беглый взгляд, кивнул головой и вернулся к своему ужину. Ребекке показалось, что он недоволен появлением новичка. Он выходил из своего сарая только чтобы поесть или помочь Дэвиду Майклборо с самой тяжелой работой. Коннор мог просидеть весь ужин, не проронив ни слова. Тем не менее, когда он улыбался, в его глазах светились доброта и незлобивый юмор.
Проходя мимо сарая по дороге на огород, Ребекка слышала звон зубила о камень. Под Новый год на ферму прибыл грузовик с глыбой гранита, закрепленной прочными тросами. Она смотрела, как Коннор и Дэвид сооружают импровизированный подъемный механизм, чтобы перенести камень в студию.
Как-то утром, идя мимо сарая, она заглянула в окно и увидела в темноте бледное лицо. Она приостановилась, вглядываясь в его черты.
Тут до нее донесся голос Коннора.
— Хотите взглянуть на него?
Ребекка приотворила дверь.
— Можно?
— Проходите.
Она вошла в сарай. Там оказалось почти так же холодно, как на улице. Потолок был высокий; на грубых деревянных скамьях лежали инструменты. Гранитная глыба стояла на постаменте. Серое каменное лицо, монументальное, с резкими чертами, воззрилось на нее. Ребекке показалось, что камень оживает, что существо, которое создает Коннор, пытается вырваться из него.
— Кто это? — спросила она.
— Мэненнан МакЛир, морской бог острова Мэн. Он подарил королю Кормаку Ирландскому волшебный кубок и ветвь.
— Вид у него суровый.
— Боги должны быть суровыми, иначе какой от них прок? — Коннор одарил ее одной из своих редких улыбок, а потом снова взялся за молоток и зубило; он явственно давал понять, что намерен вернуться к работе, поэтому Ребекка деликатно удалилась.
Однако после этого случая, отправляясь на поле, она обязательно заглядывала в сарай, приносила Коннору чашку чаю и следила за тем, как каменный бог высвобождается из камня. Ребекка думала, что Коннор — темноволосый, неряшливый и молчаливый — является полной противоположностью Майло, элегантному общительному блондину. В его компании ей было легко; она любила ненадолго оторваться от работы и посмотреть, как он трудится. Ей казалось, что у Коннора с его богом есть что-то общее: внутренняя сила и сдержанность, которые говорили сами за себя.
Она съездила в Лондон лишь однажды, в конце февраля 1939, чтобы встретиться с Майло в конторе адвоката. Накладывая макияж и надевая элегантную юбку, Ребекка думала, что отвыкла от всего этого; теперь она ходила в брюках и свитерах, а волосы схватывала на затылке шарфом. Подкрашивая губы, она присмотрелась к своему отражению в зеркале. Она менялась — это было очевидно, — хотя пока не могла понять, в кого должна в конце превратиться.
Майло согласился признать себя стороной, виновной в разводе. На встрече они подписали документы и достигли соглашения по разделу имущества. В какой-то момент Ребекка поймала себя на мысли, что эти вежливые разговоры по поводу банковских счетов и алиментов означают официальный конец их брака. Майло то и дело поглядывал на часы; Ребекка гадала, не спешит ли он на свидание.
Выйдя из конторы, они остановились попрощаться на тротуаре. Майло согласился передать ей половину средств, которые будут выручены от продажи Милл-Хауса: Ребекке показалось, что он чувствует себя до невозможности щедрым. Он сказал, что она должна уехать с фермы, купить себе достойное жилье. «Мне нравится на ферме», — ответила она тем же упрямым тоном, каким предыдущей осенью объявила Гаррисону Грею в дербиширском коттедже: «Мне здесь нравится». Майло пожал плечами. В доме остались книги, ее одежда — как ему с ними поступить? «Пришли мне мои краски и альбомы, — сказала она. — Остальное сдай на хранение».
