Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2012)
Тысячи раз описывалось, как это — спать в поезде. Одни говорят — кошмар, другие — стук колёс, третьи вспоминают бабушку с дедушкой, своих предков. Есть в вагонной жизни такое, что тянет в архаику, в дебри; живых — к неживому; а мёртвых — к живым.
И тут самое время рассказать историю, рассказанную Андреем, но сделать это без стука и грюка, без пыли и пафоса, а главное — без смеха, то есть не так, как это делал бы он. И поэтому в моём изложении эта история станет моей, не его. Ну а он перебьётся и как-то переживёт, от него не убудет.
Есть у меня (и у Андрея, конечно) друг. Игорь. Моряк. Дальнего плаванья. То есть, я хочу сказать, не каботаж. Далеко, очень далеко ходит Игорь, моряки говорят — ходит; плавает — сами знаете что. Итак, ходит он далеко, по полгода дома не бывает, его там ждёт жена, дочь — но это не важно. В смысле — важно, ему важно, но не для нашей истории. Для нашей истории важно другое. А именно — то, что Игорь — моряк-дальнобойщик и каждый раз пересекает сто восьмидесятый меридиан. Этот меридиан хоть и условность, но моряки его не любят. Не любят? — им по большому счёту всё равно, но дело в том, что если пересекать его слева направо, теряется день. (Справа налево — добавляется.) Вроде и что тебе — ну завтра не двадцать седьмое июня, а сразу двадцать восьмое после двадцать шестого — какая разница? Пусть двадцать восьмое, ведь числа — условность. Всё в мире условность, но числа, месяцы, дни, недели — условность вдвойне, так, договорились — и всё. Пускай меридиан, пускай день теряется, чёрт с ним, не жалко. Не жалко, если это не твой день рождения. И если ты из года в год — по расписанию — не проходишь сто восьмидесятый меридиан в ночь с двадцать шестого на двадцать восьмое. А если проходишь, если у тебя, как у Игоря, день рождения двадцать седьмого июня, то жалко. Что такое день рождения? (Это я уже от себя.) День рождения — это раз в год, когда человек встречается сам с собой, и встреча эта, в общем, долгожданна. Дела, вопросы накопились, есть что сказать, подумать, сделать — нет, правда. Ты ждёшь, ждёшь этого дня, тебе не наплевать, каким он будет, ты даже зовёшь друзей, ну или тех, кто оказался в тот день под рукой, рядом. И они-то приходят, придут, придёт боцман, старпом, капитан, придут матросы-мотористы, придёт много кого, но не придёт самый важный для тебя человек — ты сам. Понимаешь, не будет тебя на твоём дне рождения, не встретишься ты с самим собой, пропустишь встречу — и что оно будет? Встречи с собой пропускать нельзя, нельзя никогда, абсурдно! Ладно, ладно, кто-то перебивает, — и что этот Игорь делает? Что делает? — а что ты тут сделаешь? Я бы, — сказал кто-то, — считал воскресенье субботой, ну, в смысле, двадцать восьмое — двадцать седьмым. Или четвёртое — третьим. Ну как у кого. А я бы, — сказал ещё кто-то, — и паспорт менял бы. На пятое мая, допустим. На двадцать шестое апреля. А я — тут полезли — ушёл бы из флота. Сменил бы контракт и работу. Куда-то бы делся.
Да, всё это так, отвечаю, и Игорь ушёл, и сменил, и считает. И много чего ещё сделал. Но к себе на рожденье всё равно не приходит. Не встречается больше с собой. Как будто отрезало. Будто бы тот или тот потерялся.
Замолчали. Подумали. Может, ещё как-то встретит? Случайно. Случайно-случайно.
Наверно. Наверное, встретит. Узнать бы. Узнать бы друг друга — вот в чём дело.
Ага, сказал кто-то.
Не знаю, добавит ли что-нибудь в будущем эта история или и без неё всё понятно, нормально, но — она уже рассказана, а значит, дала ход мыслям, изменила поток событий. Что-то будет, да? Что-то будет. Ведь никто не клялся, никто не давал расписок, что ничего не будет. Поэтому — всё ещё впереди.
Какое-то время в вагоне, казалось, не спал только Фредди Крюгер. Даже я ненадолго, но заснул. Сомкнул глаза, да. Что мне снилось? Увы, ничего хорошего. Сон был предвестником чего-то большого и важного и поэтому — настоящим кошмаром. Снились нам облака и реки, реки и облака — вперемешку, попарно уходящие вдаль и там сливающиеся во что-то одно. Во что, понять было невозможно, и это невыносимо мучило: надо было понять. Что, что такое реки и облака, облака и реки вместе?
И как всегда во сне, когда вот-вот и что-то поймёшь, уже понимаешь, тебя разбудили. За окном орал Андрей. Он специально вышел поорать, дождался случая. Крепился, держался, смотрел на спящих соседей — и вот Джанкой, двадцать минут. Что он орал? Он орал: “Персики! Яблоки! Мобильные телефоны!” Орал: “Бычки!” Орал: “Матрасы и подушки!” Он продавал весь мир — и тех, кто продаёт, и тех, кто покупает. Ему было всё равно. “Куры! Куры-гриль! Семечки! Книги по эзотерике! Восточные единоборства! Меридиан!” Меридиан ему особенно понравился, и он прокричал его три раза. В час ночи на пустом перроне в Джанкое — “Меридиан!”, представляете? Андрей знал, что делает. Его пёрло, и пёрло со страшной силой; мир, что внутри, — накопленный, жалкий, смешной, — рвал его на части, наружу, и каждая часть вылетала отдельным криком: “Харьков! Джанкой! Феодосия! Море!”; “Море! Куда-то! Море! Оля!”. Оля уже не спала, никто не спал. Андрей знал, что будет: кто-то, не выдержав, выйдет, набьёт ему морду, — и поэтому торопился, всё чаще сбиваясь на “море”: “Канатки! Эмблемки! Море! Море!”; “Три лестницы! Взрывы! Недорого пицца! Тупица! Напиться!”; “Рапаны! Канистры! Министры! Карманы!”. Кто-то уже шёл по проходу. Это был я. “Уключины! Вафли! Трезоры! Вставайте!” Андрей уже ничего не мог поделать — ни с собой, ни со мной. “Анжела! Будрайтис! Зайти на пригорок! Увидеть!” Я шёл его прибивать, я и сам сейчас мог заорать всё, что угодно: “Бездарность! Коняшки! Маняшки! Женева!” Даже если бы он сейчас вдруг заткнулся, даже если бы испарился, исчез — я всё равно нашёл бы его, из-под земли достал и вогнал обратно в землю. В голове орали: “Муфлоны! Синкопа! Скачите! Улить!”
Двери вагона были закрыты, но я нашёл, как их открыть. “Рамаха! Антанта! Бистури! Желема!” Проводница возникла на пути и сказала: “Отправляемся”, — но тут же отошла в сторону. Сейчас меня мог остановить только один человек — я сам, но я был уверен, что он этого не сделает. “Фонари! Асфальты! Жасминки! Андрэи!”
Я стоял, стоял на перроне и орал. Мимо меня проезжали вагоны: девятый, десятый, одиннадцатый, мой двенадцатый. Мир лучился из меня, играл, переливался красками. Теперь я не был уже частью жизни, лучшей или нелучшей его частью, теперь я делал с этим миром всё, что хотел, называя его по имени. Последним моим словом было “Мянака”. “Мянака” — и всё, закончилось. Фонари стали фонарями, асфальт превратился в асфальт. Фрагментослов распался на составляющие.
Я стоял на платформе, двенадцатый вагон проезжал мимо. В тамбуре двенадцатого вагона стояли и курили Андрей и мой собеседник-ровесник. Они встретились. Я оказался тут ни при чём.
От Джанкоя до Феодосии я добрался местной электричкой, первой, утренней; забрал из поезда рюкзак. Игорь — тот самый, мой друг — и его жена Оля встретили меня недалеко от своего дома, сто лет с ними не виделись. Расцеловались.
Бубнёж и ор, оглушающе ясный крик и неясное бормотание про себя — вот два способа общения человека с миром. Кому-то кажется, что есть третий, но его нет, это просто бывает, что они смешиваются вместе. И тогда, конечно, и время и логика слегка деформируются. Потом-то, потом всё становится на свои места, как обычно, — но у тебя был момент и силы заклясть этот мир, вырвать себя из него, потрудиться. И ты потрудился. Нет, не безумие. Нет, не безумие. Зумие.
Старые письма
Синельников Михаил Исаакович родился в 1946 году в Ленинграде. Поэт, эссеист, переводчик. Автор двадцати двух стихотворных сборников, в том числе однотомника (2004), двухтомника (2006) и книги “Сто стихотворений” (2011). Много занимался темой воздействия мировых религий на русскую литературу. Составитель нескольких поэтических антологий. Живет в Москве.
Фет
Россия строит броненосцы.
Державным солнцем обогрет
На обжигающем морозце
Ветхозаветно-хилый Фет.
Уж силы нет заправить полость,
Но сладко, хоть она долга,
Дорогой санной ехать в волость,
Глядеть, как блещут жемчуга.
О, сколько в радости страданья!
И, словно звон из-под дуги, —
Его стихи, его рыданья
Среди серебряной пурги.
Старые письма
Памяти Зары
Как глубину забвенья
Копнув чемодан с перепиской,
